Массивная железная дверь отворилась, и за ней я увидел Макса. Заросший, уставший, глаза сверкают лихорадочным блеском, губы сжаты в тонкую линию. Ждет… Знает, что здесь самое тяжелое, но единственно возможное — это ожидание. Которое сводит с ума, раздражает, выводит из себя. Потому что твои руки связаны. Как в прямом, так и в переносном смысле. Потому что твоя судьба зависит от других, от того, как и когда там, за стеной, нужные люди смогут договориться.

Мы крепко обнялись, я знал, что ему, как и мне, стало хоть немного легче. Что лед тронулся, что если уж я здесь — значит, броня Беликова оказалась не такой уж железобетонной. А остальное — решим.

— Ну здравствуй, брат. Выглядишь, конечно не очень, врать не буду…

— Граф, зато тебя хоть на подиум отправляй. Ты наверное в этом своем черном костюме родился. Счастливчики обычно в рубашках рождаются, а ты в Армани… Буржуй недобитый.

— Лучше быть богатым и здоровым, Макс… Тебе ли не знать. Рассказывай, как тебя угораздило-то?

— Да подстава, Андрей. На лицо. Красиво сделали, сам видел. Надолго решили меня закрыть…

Мы оба знали, что здесь прослушка, и камер больше, чем в телестудии, поэтому говорить нужно было очень осторожно.

— Видел, знаю. Сообщили. Еще и глаза вырезали… плагиаторы хреновы… Комиксов наверное начитались…

Макс ухмыльнулся, понимая шутку.

— Да не говори, или фильмов про маньяков.

— Чуть позже наши адвокаты придут, оформят все как надо. Но пока посидеть придется, братец. Там вещи привез я и сигареты. Пока только меня пустили…

— А что, есть желающие увидеть страшного убийцу, которому грозит пара десятков на нарах?

Он отвечал в своем стиле, только в этот раз ему не удалось под ширмой иронии спрятать надежду, которая легкой дрожью зазвучала в его голосе.

— Может, прямо спросишь, что хочешь, Макс? Без вот этих вот вывертов? Прятаться не надо уже.

— А ты что, меня исповедовать решил? Говори, если знаешь, о чем спросить хочу…

— Нет ее. Как уехала, так и не вернулась еще. Захотела так. Я не стал держать.

— Захотела, говоришь? С глаз долой…

Он держался… Пытаясь казаться спокойным и невозмутимым, не хотел показывать, что внутри уже вовсю ураган завертелся. Мощный, сметающий все на своем пути, без разбора. Неподвластная контролю стихия, когда к черту летят любые доводы и попытки держать себя в руках. Но я слишком хорошо его знал, чтобы не заметить.

Врать не хотел, может, даже намеренно сказал, что уехала. Чтоб задело. Чтоб не думал, что бегать будет за ним, как собачонка. Не сломалась, не сидит у окошка в вечном ожидании, есть сила воли собраться и голову не опускать от обиды и унижения. Чтоб задумался, зауважал. Понял, что потерять может. Что то, что своим начал считать, может уйти бесповоротно. А это всегда больно… и дело не в самолюбии уязвленном, а в том, что решил он уже все. Внутри себя решил, только вслух сказать боится. Себя боится и того, что сделать может с ней. С ними.

— Сбежала. Не знаю уж, от тебя или от себя… Но, видимо, так ей нужно было.

— Так не сама же уехала, Андрей.

Его нервы начали сдавать, он хотел знать больше и бесился от того, что его заперли здесь, как в зоопарке, а там, на воле кто-то не собирается упускать свой шанс. Конкуренция, мать его так.

— Она же не спрашивала у меня разрешения, когда с тобой поехала, так с чего ей делать это сейчас. Ты, Макс, не психуй. Выйдешь — разберешься. А Дарина… я в ней уверен. Не нужен никто ей. И ты это знаешь… Так что давай мозгами пораскинем, как тебя вытащить. Что там в ту ночь было? Вспоминай… любая мелочь пригодиться может…

— Да что было… Сучка наяривала мне весь вечер, вопила, чтоб приехал, иначе отбой по всем делам. Я и ломанулся… нажрался до потери пульса. У нее продолжил. А дальше — все… Думаю, твари мне что-то в бухло подлили, а дальше дело техники. Вот вам и пальчики, и оружие… все как полагается…

— Да, очень похоже на то. Звучит разумно. Только крику "Это не я" суд не поверит…

— Да уж, суд оказывается сговорчивым совсем при других обстоятельствах…

Вот. Это то, для чего я сюда пришел. Он должен был передать мне информацию. Но сделать это так, чтобы никто не понял, как это произошло, то есть не понял контекста нашего разговора.

— Макс, наш суд — самый гуманный суд в мире, он даже убийц иногда оправдывает.

— Я к категории этих счастливчиков не отношусь. Придется, как нашему другу зеленоглазому, надеяться на милосердие Божье.

— Да, Макс, только это тебе и остается… — я уловил, что это оно. Он медленно кивнул головой, как будто подтверждая, что я все правильно понял. Он подтвердил, что это то, с чего следует начинать.

Чтоб не вызывать лишних подозрений, мы побеседовали еще минут десять, для отвода глаз, обсуждая детали и постоянно настаивая на его невиновности.

— Ну что, брат, пора мне… — я встал со стула и, подойдя к Максу, опять крепко сжал его в объятиях. — Сам понимаешь, слишком драгоценна твоя шкура, надо вытаскивать. Дел невпроворот. Сейчас адвокаты наши придут… вы уж тут побеседуйте как надо.

* * *

— Уважаемые пассажиры, рады приветствовать вас на борту самолета Боинг 737, выполняющего рейс по маршруту Москва-Красноярск…

Заученный текст стюардессы вызывал раздражение, лучше бы взлетали уже. Я стучал пальцами по подлокотнику и, то и дело, заглядывал в окно. Хотелось преодолеть уже эти чертовы тысячи километров и оказаться на месте. Фразу Макса про зеленоглазого друга я уловил сразу. Речь шла о нашем товарище по кличке Фосфор. Его прозвали так за очень специфичный зеленый цвет глаз. Каждый раз, когда он принимал на душу лишнего, рассказывал, что бросит ко всем чертям эту бандитскую столичную жизнь, вернется в родной город и пойдет отмаливать свои грехи в Успенский монастырь. Я сразу понял, куда нужно направляться. Понятия не имел, как и когда Макса занесло в Красноярск, но лететь нужно было точно. На месте разберусь.

Конечно, я мог ошибаться, только внутри все вопило о том, что я на верном пути. Все верно, запрятать нужную информацию в пределах города — практически то же самое, что отдать ее Беликову прямо в руки. Не стоит так же забывать, что любой из нашего окружения мог оказаться предателем. Несмотря на жесткие проверки и постоянный контроль мы всегда думали о худшем. Хочешь мира — готовься к войне. Никакого чертового оптимизма. Всегда будь готов к чужому дыханию за своей спиной. Завибрировал сотовый, мельком глянул на часы на своем запястье — минута в минуту. Не сомневался, но каждый раз проверял, насколько точно выполняются мои указания.

— Да, Русый. Я не на месте сейчас. — Ни одна живая душа не знала, куда я направляюсь. Любой риск нужно свести к минимуму.

— Все сделали, все под контролем.

— Карина дома?

— Да, конечно.

— Следить за каждым шагом. Из дома — ни ногой. Ни на какие истерики не обращать внимания. За Фаиной так же.

— Сделано уже.

— С Дариной что?

— Тоже под контролем.

— А сынок Беликова? Смотри, чтобы без лишних телодвижений там. Если что — обезвредить. Не мне вас учить. Но живым он нам нужнее… пока что.

— Все понял, Андрей Савельевич.

— Все, Русый. Отключаюсь. На связи.

Я отключил телефон и заказал выпивку, пытаясь унять нетерпение, чувствуя себе в ловушке под названием "наберись терпения и жди". Ждать всегда тяжело, особенно если впереди — неизвестность и нулевая гарантия результата. Это можно сравнить с надеждой, которая, стоя на лютом морозе, сбрасывает сейчас последнее захудалое платье. Не выжить ей, шансы нулевые, но пока она здесь — ты и сам еще можешь дышать.

Я не имею сейчас права на сомнения. Не имею. Потому что это выход, который я обязан найти. Обязан. Иначе… никаких иначе, бл***. Я найду этот гребаный компромат и засуну его Беликову в глотку. Пусть давиться им, проклиная Воронов и ту секунду, когда наши пути пересеклись. Он не понимал, с кем связался. Не с очередной шайкой, группировкой или братками, свихнувшимися на бандитской романтике. Это все ширпотреб. Мыльный пузырь, который лопается от первой же иглы опасности. Беликов со своей низкой душонкой не мог знать, что такое настоящая преданность. Неподдельная. Которая не зависит от личной выгоды. Которая вопреки. Абсолютная. И, в чем я был уверен, взаимная. Это та сила, которую не сломать. И это то чувство, которое не каждому дано испытать.

Я не представлял пока, что буду делать, когда самолет приземлиться в Красноярске, но сейчас меня больше раздражало то, что я вынужден столько часов просто сидеть, маринуясь в бесконечных потоках мыслей, которые становятся особо острыми и тревожными в этом долбаном замкнутом пространстве. Но выбора нет… Боинг взлетел и я сделал первый облегченный вздох… наконец-то.

* * *

Сойдя с трапа самолета, ощутил на себе взгляд. Еще до того, как заметил его. Такие вещи словно чувствуешь кожей. Как прикосновение, которое сейчас последует. Меня узнали. Позже понял, почему не мог сообразить сразу, кто это — меня сбила с толку монашеская ряса. Я приблизился к мужчине, и он, кивнув в сторону черного ауди, пропустил меня вперед. Мы шли молча, а я еле удерживал улыбку, пока он не открыл дверцу, приглашая меня внутрь.

— Ну здравствуй, Граф.

— Фима, ну ты и вырядился. А вообще, черный к тебе к лицу, — я рассмеялся, наблюдая, как помощник Макса подбирает подол рясы до пояса. Эта картина выглядела настолько нелепо, что оставаться серьезным было невозможно.

— Не смейся, Граф, я себя чувствую гребаным клоуном во всей этой херне…

— Раб Божий Серафим, вам же, вроде, положение не позволяет материться. Грешим… ой, грешим.

Он и сам рассмеялся, понимая, как все это выглядит со стороны.

— Выдвигаемся, нам еще в келью мою попасть надо. Попробуй другим объяснить, что там грехи посерьезнее не намечаются… А то воздержание, знаешь ли…