– В его окружении есть наш человек, – тихо проговорил прокурор. – У нас будут не просто доказательства, мы возьмем Мариотти и его подельников с поличным.

Тут до Дональда Палмера начало доходить: он ведь видел пару раз в опере Марко Мариотти в компании адвокатши его покойной жены.

– Трейси Полански, – уверенно заключил он.

– И она тоже, – наконец расслабившись и рано празднуя победу, подтвердил Роджер. Он уже представлял, как сидит в Вашингтоне и пользуется большим уважением всего сената, проведя самый громкий и выигрышный процесс: наркотики – бич общества, и он спасет от него Нью-Йорк, засадит лидеров Синдиката и станет конгрессменом. – Его водитель – федеральный агент.

Дональд присвистнул, взволнованно соображая, что делать с полученной информацией. Они еще немного поговорили на эту тему, потом переключились на большую политику, активно, но с удовольствием, поспорили и начали обсуждать дела семейные.

– Надо сходить отлить, – ставя на стол вторую пустую бутылку пива, сказал Дональд и поднялся.

Он вошел в туалет, проверил, что в столь поздний час никто больше не решил посетить уборную и заперся в одной из кабинок. Он достал бумажник и вынул из маленького кармашка сим-карту. Вставив ее в телефон, быстро набрал заученный номер. Тони Браско – владелец нескольких клубов и ресторанов, а также подпольных борделей по всему городу – поднял трубку после третьего гудка. Его голос был веселым, а предложения заманчивыми, но не долго. Дональд скупо обрисовал ему ситуацию, затем отключился и, сломав сим-карту, спустил ее унитаз.

Глава 28. Карты розданы, сыграем?

Вокруг Марко стояла оглушительная тишина. Тони Браско отключился пять или десять минут назад, а может, больше?.. Сколько прошло времени Марко не знал, но продолжал держать телефон возле уха, впитывая жестокую правду.

«Том?!»

– Чертов сукин сын! – громко выругался Марко, вырываясь из окутавшего голову вакуума

«Трейси?! Трейси…»

Он снова замер, вспоминая ее, вспоминая их. Как она обнимала его, прижимаясь всем телом, как шептала нежные слова, а смотрела так, что у него голова шла кругом, и желание никогда не расставаться заставляло совершать поступки совершенно ему несвойственные. Могла ли она так поступить с ним? Могла ли предать?

Марко вспомнил начало их романа: она ведь не хотела быть с ним, каждый день ждала, что он не позвонит, что потеряет интерес, пресытится, а потом все изменилось – Трейси поддалась чувствам. А может, нет? Может, чувства были только у него?


Я люблю тебя, Трейси.

Я люблю тебя…

Люблю…


Эти слова набатом отзывались в голове и острыми иглами впивались в сердце. Спелый оранжевый апельсин покатился по столу и упал на пол, но Марко не обратил внимания, крепко сжав в руке маленький нож для резки фруктов, не замечая боли и алой крови, тонкой струйкой сбегавшей на стол. Он любил апельсины, и в его кабинете всегда стояла ваза с цитрусами.

– Сука, продажная сука! – Марко бурно задышал, пытаясь взять под контроль обуявшую его ярость. Он буквально физически чувствовал, как каждая клеточка, еще несколько минут назад дышавшая чем-то светлым и радостным, наполнялась черной ненавистью. Еще вчера он весь мир готов был положить к ногам Трейси, а сейчас всё его существо взывало к мести. Но нет, пока еще рано, сейчас ему нужна холодная голова.

Теперь Марко никому не доверял из своего окружения, поэтому, обложившись телефонами, начал звонить и лично обсуждать с каждым заинтересованным в удачном исходе сделки нависшую над всеми ними угрозу. Два дня, чтобы победить судьбу и отвести от себя удар. Позже. Чуть позже он удовлетворит бившую по вискам жажду мести.

Робкий стук отвлек его от переговоров – через мгновение в дверях показалась Анжела. Она несмело подошла к столу, умоляюще глядя на Марко, и ахнула, заметив кровь.

– Твоя рука! – Анжела кинулась к нему, но он, бросив короткую фразу собеседнику, отключил телефон и холодно отстранил ее. Достав платок, приложил его к ране, поднялся и, не глядя на жену, вышел.

Она же, глотая молчаливые слезы и прижимая ладони к губам, только смотрела ему вслед. Анжела уже тысячу раз пожалела, что обратилась к отцу, что, заламывая руки, умоляла разделаться с Трейси Полански и вернуть мужа. Отец смотрел на нее холодно – он считал недопустимым лезть в чужую семью, – но отчего-то согласно кивнул, наградив сухим: «иди домой», а вот Марко теперь и вовсе с ней не говорил.

Она вспомнила, как испуганно ждала. Ждала возвращения мужа и вестей от отца. Анжела и сама не знала, какой участи хотела для ненавистной соперницы, но, оказавшись дома, не испытала облегчения, только страх. Она боялась реакции Марко, но не жалела о своем поступке, надеясь, что все станет по-прежнему.

По-настоящему Анжела испугалась, когда муж вернулся из поездки в Мексику. Столько ярости было в его глазах, столько неподдельной злости. Марко впервые поднял на нее руку, если так вообще можно было сказать: он грубо, до боли, схватил ее за волосы, приближая лицо к своему, и процедил сквозь зубы: «К папочке ходила». Больше от него Анжела ни слова не услышала. Марко полностью игнорировал ее, а когда удавалось поймать его взгляд, то смотрел, как на ничтожество, предательницу, донесшую на мужа.

Она бросалась ему в ноги, просила побить, но не мучать молчанием и страшными взглядами, в которых читался приговор. Муж на ее мольбы не реагировал.

Анжела сморгнула с ресниц непролитые слезы и, вытерев их кончиками пальцев, пошла за ним. Она не будет молча смотреть, как сквозь пальцы утекает ее счастье, пусть призрачное и зыбкое, но только с Марко она чувствовала себя женщиной, полноценной, настоящей. Только с ним она может быть счастлива. Больше ей никто не был нужен.

– Марко, пожалуйста! – Анжела догнала его в спальне – он уже набрасывал пиджак, собираясь уходить, и снова бросилась к нему в ноги. – Пожалуйста, не бросай меня! Если Трейси так нужна тебе – пусть, пусть будет. Только не бросай меня.

Анжела хваталась за него, обнимала ноги, заливалась слезами, но он словно не замечал, уйдя глубоко в себя. Единственное, что он услышал из ее монолога, это имя. Трейси.

Оно всё еще отзывалось в его сердце сладкими воспоминаниями и чарующим ароматом спелых цитрусов. Он помнил вкус ее кожи на своих губах и ласковый шепот, согревавший душу. Марко с силой сжал челюсти, так, что проступили желваки, цепенея, чувствуя, как весть о ее предательстве смертельным ядом разносится по венам, а ненависть горьким пеплом заметает нежные воспоминания. Трейси заплатит за каждое лживое слово, за рухнувший мир, который они возводили, любовно переплетая пальцы. Она похитила его сердце, он в ответ заберет ее жизнь.

– Собери вещи, – обретая холодное спокойствие, произнес Марко, – ты поедешь в Вегас к моим родителям. Отдохни, через несколько дней я присоединюсь к тебе.

Анжела просияла и, схватив его руку, потерлась щекой. Она снова была счастлива и шепча, как мантру, имя мужа, не заметила стального блеска в его глазах. Марко отчетливо понимал, что обеих этих женщин больше не будет в его жизни.

–//-

Трейси, расплатившись, быстро освободила машину и поспешила домой. Она теперь всегда брала такси прямо от офиса и подъезжала прямо к парадной: ни пеших прогулок, ни поздних возвращений. Марко настаивал, чтобы ее сопровождал – отвозил и привозил – кто-то из его людей, но Трейси наотрез отказалась. Она не хотела подчинять свою жизнь страху, желала жить, а не вздрагивать от каждого шороха. Если бы ее планировали убить – убили бы, таков был ее первый аргумент. Второй остался неозвученным: она не хотела иметь возле себя глаза и уши Марко, сейчас это было небезопасно. Трейси вдвойне виновата перед ним: она предавала его своим молчанием и обманывала, как женщина только может обмануть своего мужчину.

Трейси вошла в квартиру, скидывая узкие туфли-лодочки и сумочку, устало опускаясь на диван. Марко, как вчера днем ушел от нее, больше не давал о себе знать, и Трейси начинала беспокоиться. В свои планы он ее не посвящал, но, зная его яростную, вспыльчивую натуру, произойти могло всё, что угодно. Какой парадокс: она боялась Марко и за него тоже боялась.

Трейси потянулась к пульту – сидеть в тишине было невыносимо. Она включила телевизор, но, услышав, как зазвонил телефон, не стала искать что-нибудь повеселее вечерних новостей.

– Ну привет, – с усталой иронией произнесла она. С братом Трейси общалась крайне мало: они оба так до конца и не простили друг друга. Она – за его безалаберность, чуть не стоившую ей жизни, он – за ультиматум. После его отъезда они общались урывками и без особого тепла, только, чтобы убедиться, что все нормально. А сейчас Роб звонил сам, что делал редко, особенно после того, как Трейси уверила его, что с ней все нормально, и если больше ему сказать нечего, если, кроме ее самочувствия, говорить им не о чем, то лучше не тратиться на международные звонки. Тем более, что на ее вопросы относительно работы и жизни в Париже Роб отвечал весьма скупо и недовольно, именно это обстоятельство так разозлило Трейси. Она старалась уберечь его, а в ответ получала глупые детские обиды.

– Как ты? – спросил Роб.

Трейси задумалась: а как она? Напугана, растеряна, а еще предчувствует, что, скорее всего, «жить до старости» это не про нее.

– Нормально.

Он помолчал в трубку, Трейси про себя грустно хмыкнула – наверное, разговор окончен. Сегодня расспрашивать его о работе не хотелось: ей и так холодно, зачем еще и биться о ледяную стену.

– Я хотел сказать тебе, – мялся Роб, – спасибо.

Трейси удивилась и даже как-то подобралась, убирая ноги с розового мягкого подлокотника

– За что? – осторожно поинтересовалась она.

– За то, что пинала меня, – пошутил он. – За то, что нашла для меня работу. Мне нравится, – тихо сказал Роб, не без гордости добавляя: – У меня все получается. Мистер Хейворт лично меня хвалил