МакАллистер посмотрела на Фримена.

— Пойди поговори с ними, а я отнесу это к начальнику уголовного отдела, — сказала она. — Он на месте? — спросила она у полицейского.

— Был у себя, когда я видел его в последний раз, — ответил тот.

Фримен встал.

— И что мне им сказать?

Сердце МакАллистер сжалось, когда она сказала:

— Поблагодари их за одежду и скажи, что если они хотят увидеть ее, то пусть приходят в суд магистрата ближе к вечеру, потому что ей будет предъявлено обвинение.


— Да нет же! — бушевал Спенс. — Нельзя обвинять человека в том, чего он не совершал. Я не допущу, чтобы это произошло.

— Я понимаю, вы расстроены, — примирительно произнес Фримен, — но, боюсь, все доказательства…

— Какие еще доказательства? У вас на нее ничего нет…

— Результаты вскрытия…

— …дерьмо. Они ничего не доказывают, потому что я говорю вам: она его не душила. Никто не душил.

— Это противоречит заключению патологоанатома. Результаты совпадают с…

— Плевать я хотел, с чем они там совпадают, я говорю вам, что она не делала этого. Спросите любого, кто ее знает: это не в ее характере — причинять вред кому бы то ни было, не говоря уже о собственном ребенке.

Тон Фримена оставался сочувствующим, когда он повторил:

— Я еще раз вынужден сказать вам, что доказательств против нее предостаточно.

— Мы можем, по крайней мере, передать ей одежду? — спросил Дэнни, отрывая взгляд от телефона, на который пришло СМС от Дэвида.

Фримен взял протянутую ему Дэнни сумку и заглянул внутрь.

Дэнни уточнил:

— Одежда совершенно новая: там нижнее белье, пара джинсов и топ. Еще есть спрей и расческа.

Проверив содержимое сумки, Фримен сказал:

— Если у суда будет время, ее дело заслушают сегодня.

У Спенса был такой вид, словно его ударили.

— А потом? — спросил он.

— Это зависит от решения мирового судьи, — объяснил ему Фримен, и, зажав сумку под мышкой, быстро воспользовался контактной картой, чтобы поскорее скрыться в безопасных глубинах участка.

Спенс повернулся к Дэнни.

— Я должен кое-что сказать тебе, — вздохнул Дэнни. — Давай пойдем в ближайший паб. Я отправлю СМС Дэвиду, чтобы он встретил нас там.


Никки смотрела на сержанта, на то, как двигаются ее губы, слышала слова, которые она произносила, но пребывала в таком всеобъемлющем состоянии дезориентации, что прошло какое-то время, прежде чем она поняла, что кричит на нее и требует замолчать.

Но та в ответ не пошевелила ни единой мышцей, не произнесла ни единого слова. Ники стояла и смотрела на нее, а по щекам текли слезы. Она твердила себе, что таково ее наказание за те ужасные мысли, которые она допустила о будущем Зака.

— …Вы обвиняетесь в убийстве Зака Джереми Джеймса, возраст семь недель, — говорила сержант, — в том, что вы прижали к его лицу одеяло и приложили достаточно сил, чтобы не давать ему дышать.

Никки тоже чувствовала удушье: от вины, ужаса и страха перед тем, что теперь с ней будет.

Сержант спросила Никки, понятно ли ей предъявленное обвинение.

Она попыталась ответить, но у нее перехватило горло. В голове стоял странный шум, глаза горели. Она словно ступила в темный и пугающий мир, где никогда не происходит ничего хорошего и ни у кого нет ни времени, ни желания прислушиваться к ее словам.

Никки слышала, как они говорят о суде магистрата и вызывают машину, чтобы отвезти ее туда. Кто-то упомянул Марию Таунсенд и что-то о новой одежде. У нее закружилась голова, но ей казалось, что это весь мир кружится вокруг нее, а она стоит на месте и постепенно ее засасывает в бездну, которую никто, кроме нее, не видит. Ей захотелось исчезнуть, превратиться в ничто, стать пустым местом, которое не может ни думать, ни говорить, ни чувствовать.

Она не понимала, почему они до сих пор не обнаружили свою ошибку. Почему все пошло не так, как надо? Почему они продолжали процедуру, если она невиновна? Она не убивала его, и, значит, они не могли доказать, что она это сделала. Но они, похоже, думали, что могут, и теперь она оказалась в ловушке, в безвыходной ситуации, и рядом нет никого, кому было бы не все равно.

Когда рыдания прорвались наружу из ее сердца, она закричала, зовя родителей, но их здесь не было. Они не знали, что с ней происходит, а она не знала, как связаться с ними.


Спенс смотрел на Дэвида и Дэнни, не веря своим ушам. Они сидели в пабе недалеко от полицейского участка, и несколько минут назад к ним присоединился Дэвид.

— И ты хочешь сказать, что Кристин рассказала полиции об этом разговоре? — возмущенно спросил он таким тоном, что и Дэнни, и Дэвид поняли: Кристин повезло, что она сейчас не здесь.

— Она почти сразу призналась, когда я спросил ее, — продолжал Дэвид. — Она явно очень ругает себя за это.

Глаза Спенса оставались ледяными.

— И ты знаешь, что в ее словах есть правда?

Дэвид смущенно посмотрел на Дэнни.

— Когда Кристин в первый раз сказала мне об этом, — заявил Дэнни, — она была действительно расстроена, и… Не то чтобы я оправдываю то, что она сделала, — торопливо добавил он, — я только… Ну, я не думаю, чтобы она стала лгать в таком вопросе.

— А я думаю, лучше надеяться, что таки солгала! — прорычал Спенс и, выхватив из кармана мобильник, сердито набрал номер Кристин.

Она ответила после второго гудка.

— О чем, черт возьми, ты думала? — с ходу бросился он в атаку. — Ты должна была понимать, как будут выглядеть такие показания…

— Мне очень жаль, правда, — отчаянно воскликнула она, — но именно это она и сказала, и не могла же я солгать…

— Но тебя никто не заставлял сообщать им об этом! — взревел он. — Ты хоть понимаешь, что натворила? Из-за того, что ты им наговорила, они теперь обвиняют Никки в убийстве.

— О боже! — голос Кристин звучал испуганно. — Они не могут… Но, Спенс, тут нет моей вины. Я не заставляла ее говорить это, и тебе придется взглянуть правде в глаза: я хочу сказать, я знаю, что ты этого не хочешь, но ты должен признать, что есть вероятность того, что она таки сделала это.

Спенс побледнел.

— Я никогда не ожидал такого от тебя! — прорычал он. — Ты достаточно долго ее знаешь…

— У нее в последнее время был большой стресс! — закричала она. — С ребенком все шло наперекосяк, она не могла переехать в Лондон, вся ее карьера рухнула…

— Иисусе Христе, да что с тобой? — вскипел Спенс. — Ты задумала ее уничтожить или что? Потому что именно это и произойдет, если ты будешь продолжать в том же духе. Разумеется, у нее был стресс, но это не означает, что она причинила ему боль; и то, что ты считаешь, будто она так поступила или хотя бы могла поступить, говорит мне, какой ты гребаный друг, ведь Никки всегда тебя поддерживала…

— Я на ее стороне, — растерянно возразила Кристин. — Я не хочу, чтобы с ней случилось что-то плохое, клянусь! Но когда они спрашивали меня о том, в каком состоянии она была перед тем, как все произошло… у меня просто не было выбора, я должна была сообщить им то, что она сказала.

— Нет! Ты могла сообщить им, что у нее был стресс, что она волновалась, была несчастна из-за диагноза, очень хотела переехать в Лондон. Ты могла сообщить им все что угодно из вышеперечисленного и замолчать. Вместо этого ты просто уничтожила ее шансы на то, чтобы этот кошмар когда-нибудь закончился. Ну что ж, надеюсь, ты готова к тому, что скоро произойдет, потому что ты окажешься перед необходимостью стоять и смотреть на нее из другого конца зала суда, и, когда ты это сделаешь, я хочу, чтобы ты вспомнила о той роли, которую сыграла в этом, потому что если бы не ты, то, вполне возможно, она бы туда не попала. — Нажав кнопку «отбоя», он с такой силой швырнул телефон на стол, что из него выпал аккумулятор, а все стаканы подпрыгнули.

Понимая, что сейчас не время напоминать Спенсу, что результаты вскрытия являются куда более серьезной уликой против Никки, чем слова, которые Кристин, возможно, произнесла, Дэнни и Дэвид хранили глубокое молчание, пока наконец Спенс не заявил:

— Я хочу, чтобы Кристин съехала из дома к тому времени, когда я туда вернусь. Что касается меня, то для меня она умерла.

Никто не осмелился возразить ему, пока он допивал пиво.

— Идемте, — сказал он, — нам нужно связаться с адвокатом, чтобы узнать, когда она появится в суде.


Никки сидела на заднем сиденье в машине МакАллистер. Очевидно, ей слишком поздно назначили первичное судебное разбирательство, и автозак не смог ее забрать, хотя обычно именно так транспортировали заключенных в суд; в результате, доставлять ее пришлось детективам самим. Они немного поспорили о том, стоит ли надевать на нее наручники на время поездки, но МакАллистер отказалась от этого, напомнив всем, что Никки впервые оказывалась на скамье подсудимых, а до того не имела ни одного привода в полицию. Теперь Никки сидела около констебля Фримена: ремень безопасности надежно удерживал ее на сиденье, а дверца возле нее была заблокирована, чтобы не дать ей возможности выскочить на ходу.

Никки успела переодеться во все новое. Одежда, которую привез ей Спенс, состояла из пары голубых джинсов, на размер больше, чем нужно, теплого синего флисового свитера, нижнего белья и носков. Он даже позаботился о том, чтобы положить ей расческу и спрей — а возможно, это организовал Дэнни. Да, думать о подобных мелочах больше в стиле Дэнни, но, кто бы это ни был, понимание того, что они учли все ее потребности и даже потрудились привезти все в участок, так укрепило дух Никки, что она лишь жалела, что не может сказать им об этом сама.

Когда они ехали по отрезку шоссе, где дорожные работы затрудняли движение транспорта, из глаз Никки тихо лились слезы: она смотрела на такой знакомый мир, но воспринимала его как место, которое лишь сбивает с толку. Она чувствовала себя призраком, двигающимся незаметно, путешественником из другого времени, который больше здесь не живет. Ей было слишком тяжело осознавать реальность происходящего, и все же она была столь же непогрешимой и бескомпромиссной, как высокие офисные здания и пешеходные дорожки вдоль реки. Она опустила взгляд на свои руки — они вцепились в сумку, в которой принесли новую одежду. Теперь здесь лежали ее ношеные вещи, нуждавшиеся в стирке.