Гибель его людей поубавила у него гонору, и он с ненавистью и ужасом смотрел на стоявшую перед ним высокую мрачную фигуру.

— Если ты знаешь какую-нибудь молитву, Тюдаль де Сен-Мелэн, сейчас самое время ее прочесть, — сурово произнес Жиль.

— Ты и вправду хочешь убить меня? Дай мне хотя бы возможность защищаться! — взмолился тот.

— А ты дал Жюдит возможность защищаться?

— Я имел право делать то, что я сделал! — проревел Тюдаль. — Она не подчинилась мне, старшему брату… Она опозорила имя Сен-Мелэнов, связавшись с этим отродьем. Я вынес ей приговор!

Девушка из нашего рода не может стать госпожой Керноа!

Волна отвращения захлестнула Жиля. У этого ничтожества Тюдаля было еще достаточно дворянской спеси, и он воображал себя поборником справедливости!

— Я тоже свершу правосудие… — только и сказал он. — Вот твой приговор!

Взяв вытащенные Корентиной веревки, он выбрал самую длинную, затем, измерив на глаз высоту потолка, вскочил на стол, расшвырял ногами блюда и тарелки с остатками еды, и перекинул веревку через главную балку под потолком, Тюдаль с тревогой следил за его приготовлениями.

— Что ты хочешь делать? — заикаясь выговорил он. — Ты же не…

— Повешу тебя? Да! Я сказал тебе, что я твой палач! А ты не заслуживаешь смерти дворянина… Не осквернять же шпагу твоей кровью…

— Трус… Ты просто трус!.. По крайней мере, дерись… О, ты пользуешься моей беспомощностью…

— Я окажу честь твоему брату и скрещу с ним шпагу, когда он вернется. Большего вся ваша семья не заслуживает. Молись…

Жиль спрыгнул на пол и хладнокровно начал делать скользящий узел, Корентина почти вырвала веревку у него из рук.

— Дай! — жестко сказала она, глядя ему в глаза. — Это я должна надеть ему петлю на шею! Я люблю платить долги! Ты освободил меня. Я не хочу, чтобы ты испачкал руки, прикоснувшись к нему! Ты лишь потянешь за веревку…

Через несколько минут Тюдаль де Сен-Мелэн раскачивался в петле, словно большое гнилое яблоко, повешенный на главной балке своего дома. Жиль и Корентина, бледные, тяжело дыша, смотрели друг на друга. Рыжий негодяй умер как жил — отвратительной и презренной смертью. Он то изрыгал ругательства, то рыдал и молил о пощаде, но последний из Турнеминов ни на секунду не почувствовал даже тени жалости в своем сердце. Образ Жюдит, живьем брошенной в могилу, больше не покидал его. С виду очень спокойный, Жиль подошел к столу, взял бутылку рома, еще наполовину полную, и сделал большой глоток.

— Второй! — выдохнул он, ставя бутылку на стол. — Осталось только дождаться Морвана.

И он неспешно начал заряжать пистолеты…

Руки его не дрожали. Затем отпер дверь, приоткрыл ее и, держа в каждой руке по пистолету, расположился в кресле напротив, которое еще недавно занимала его жертва. Корентина закуталась в свой плащ и присела у камина, словно домовой… Жилю оставалось лишь ждать последнего из Сен-Мелэнов. А потом… Он точно не знал, что он будет делать потом, но чувствовал бесконечную усталость. За сутки он постарел на десять лет. А за последний час — еще больше…

Его юношеская любовь, такая нежная и чистая, зародившаяся сентябрьским вечером в сиянии заходящего солнца, умирала во мраке, в ужасе и крови. У него был терпкий вкус недозрелых плодов, но он знал: когда появится Морван, он снова ею насытится. Он принес пятерых в жертву на алтарь той, которую, сам того не сознавая, никогда не переставал любить. Надо было принести еще одну, но, будь жертв даже сто, его боль не утихла бы: ему не суждено было больше увидеть Жюдит… Даже ее прощальное письмо теперь не имело никакого значения, потому что она искала поддержки и спасения в объятиях другого… Жиль вытащил письмо из кармана и небрежно бросил в огонь. Его взгляд остановился на левой руке, которую он поднес к лицу. На ней тускло поблескивал золотой перстень с голубой эмалью, принадлежавший его отцу. Жиль провел пальцем по рисунку, по готической вязи девиза «Aultre n'auray». Вдруг он порывисто прижал перстень к губам и стиснул зубами, борясь с поднимавшимися из груди рыданиями, но не смог удержать слезу, которая выскользнула из-под его сухих век и скатилась по щеке.

— Только ты, любовь моя, — тихо прошептал он, — никто, кроме тебя… если бы ты этого действительно захотела.

Он не вернется ни в Версаль, ни в Эннебон, ни в Понтиви… Завтра, когда все будет кончено, он доберется в Брест, взойдет вместе с Мерлином на корабль и вернется в Америку, где жизнь достойна настоящих мужчин, где война и опасность. Он снова станет Кречетом, отважным как никогда, пока смерть не увенчает легенду, которую будут передавать из поколения в поколение.

Тихий шепот Корентины вернул его к действительности.

— Послушай!.. Лошади скачут!.. Едет Морван.

— Спрячься под стол, чтобы тебя совсем не было видно.

Девушка беспрекословно повиновалась, но Жиль заметил, что она еще сжимала в руках пистолет Тюдаля. Поднявшись с кресла, он потянулся и встал против двери, расставив для упора ноги, готовый к бою. День клонился к вечеру, до ночи было недалеко. Зал с низким потолком был полон пляшущих теней, отбрасываемых огнем. Теперь Жиль услышал приближающийся конский топот, всадников было трое или четверо. Скоро копыта застучали во дворе. Лошади заржали, было слышно, как всадники спрыгнули на землю. У приоткрытой двери раздались шаги — шаги одного человека.

— Входи, Морван! — крикнул Жиль. — Я уже давно жду тебя!

Чья-то рука толкнула дверь, она медленно со скрипом открылась. На пороге появился человек.

— Морван не придет, — сказал он любезным тоном. — Я видел его по дороге сюда: он бежал от этого дома, как будто за ним гнались черти. Я думаю, зрелище, что он увидел во дворе, привело его в ужас, к тому же он был один.

Не опуская пистолетов. Жиль окинул незнакомца взглядом с головы до ног и нахмурил брови. По всей видимости, перед ним был дворянин.

Это чувствовалось по изысканной вежливости его речи, по элегантному серому охотничьему костюму из бархата, по изящной манере держаться.

Ему на вид было лет тридцать, открытое лицо его показалось Жилю симпатичным. Но какого дьявола ему здесь нужно?

— Могу ли я узнать, сударь, кто вы?

— Я вам охотно представлюсь. Меня зовут Рене Лепрестр де Шатожирон. Сегодня утром вы приходили ко мне в дом и, думаю, очень разволновались… судя по тому, что я вижу. Ваш суд был грозным, шевалье… и очень скорым!

Не спеша, как ценитель произведений искусства, пришедший в музей, владелец Тресессона долго смотрел на труп Тюдаля, все еще покачивающийся на балке. Затем он взглянул на лысого музыканта, застывшего в луже запекшейся крови.

— После той трагедии, что произошла на ваших землях, граф, вы ведь не считаете, что моя рука была слишком тяжела? — вскинулся Жиль.

— Никоим образом, друг мой… вы позволите вас так называть? Эти мерзавцы уже давно заслуживали самой страшной кары. Я даже думаю, что было бы жаль, если бы графине удалось догнать вас. К тому же я пришел сюда только за тем, чтобы предложить вам помощь, а не затем, чтобы нарушить ваши планы.

— Однако, если я вас правильно понял, вы дали Морвану убежать от меня?

— Бог мой, ну да! Мне не хотелось тратить драгоценное время, гоняясь за ним. Подумайте, я ведь не знал, что произошло в этом доме. А потом, откровенно говоря, я думаю, вы уже должным образом отомстили за безвременную смерть этой несчастной и очаровательной девушки. Пусть Морван убирается на все четыре стороны, все равно он кончит на эшафоте — поверьте, это не замедлит случиться…

— Безвременная… смерть! Вы думаете, сударь, что говорите? Ваш тон слишком легкомысленен для такого чудовищного преступления!

— Думаю, шевалье, и признаюсь, только об этом и думаю. Мы зарыли в нашей часовне… мешок с песком по просьбе мадемуазель де Сен-Мелэн. Она взяла с нас клятву держать это в тайне, чтобы сохранить жизнь, которую Господь чудом оставил ей. Сегодня утром, когда моя супруга повела вас в часовню, она испытывала вас. Но, видя ваше волнение, чуть было не рассказала вам все. Она побежала следом, звала вас, но вы были уже далеко.

В голове у Жиля зашумело, он чуть не задохнулся от безмерной радости, пришедшей после стольких страданий. Он вынужден был опереться о каминную полку, почти теряя сознание. Жюдит, Жюдит… неужели она жива?

— Ну же! — рассмеялся граф. — Не собираетесь ли вы упасть в обморок, как кисейная барышня? Если верите в то, что я вам рассказал, мы сейчас покинем это гадкое место. Мои люди, которых я оставил во дворе, займутся… уборкой, а мы вернемся ко мне домой. Там вас ждет моя жена, а также хороший ужин и уютная постель.

По дороге мы поговорим… Но что вы ищете под столом? Если ту симпатичную девушку с подбитым глазом, которая сидела здесь, притаившись с огромным пистолетом, то ставлю вас в известность, что она выскочила оттуда уже целых пять минут назад и умчалась прочь… Может быть, я ее напугал…

Краски медленно возвращались к лицу Жиля.

Он слабо улыбнулся.

— Нет. Но она — настоящий солдат. Когда битва закончена, такие возвращаются в свои казармы, ничего ни у кого не прося! Я навещу ее, перед тем как уехать!

И снова был отлив… Большой отлив, тот, что бывает в конце зимы, могучий и властный, уносящий в океан бледно-голубые воды Блаве…

Стоя рядом с жалким шалашиком из диких трав в том самом месте, где когда-то рыбачил босоногий крестьянский мальчишка, шевалье де Турнемин смотрел, как барки под красными парусами спускались одна за другой вниз по течению и уходили в море на ночную рыбную ловлю. Казалось, все было, как и когда-то, но на самом деле от прежнего не осталось и следа…

По ту сторону этих нескончаемых вод он завоевал все, что было в человеческих силах… все, кроме Любви, которую Судьба подарила ему именно здесь. Все было как прежде, но не было той, чьи огненно-рыжие волосы мелькали в илистых водах, шевелясь, как красные водоросли, той, чей властный голос обрушивал проклятье на его голову.