Татьяна Веденская - Кот, который гуляет со мной

– Для людей вообще, – поправила я его. Игорь замолчал и посмотрел на меня очень внимательно. Я отвернулась, и тогда он кивнул.

– Ты, конечно, права, русалка. Для людей вообще. Женщина пришла ко мне, потому что ей снился один и тот же сон – как она сидит на стуле в прихожей их дома и смотрит, как ее муж одевается, обувается, заматывает шарфом шею, надевает шапку, перчатки, берет большую сумку с вещами, оборачивается, открывает дверь, кивает ей в последний раз и уходит, захлопнув дверь. Женщина просыпалась каждый раз от хлопка этой двери и каждый раз устраивала мужу скандал, закатывала истерики, рыдала – часто после того, как из-за их ссоры муж и правда хлопал дверью и уходил.

– Игорь…

– Я только начал, Фая. И ты дослушай меня до конца. Они были на грани развода. Эта пара была на грани развода только потому, что женщина до смерти, до паники боялась развода, боялась, что муж от нее уйдет. Ее созависимость чуть не стоила ей семьи.

– Сейчас ты мне расскажешь, как ты научил ее выстраивать границы и все наладилось, да? – пробормотала я.

– Нет, я не учил ее выстраивать границы. Я работал с ее неврозом, я помог ей расслабиться, справиться с эмоциями. Фактически мы имели дело с фобией, с навязчивой идеей в виде сна. Работая с фобией, можно добиться многого. Выясняются интересные детали, вполне предсказуемые – настолько предсказуемые, что такие скептики, как ты, будут смеяться и сочинять из этого анекдоты. Да, когда-то от этой женщины ушел ее отец. Ей было пять лет, она сидела в прихожей и играла, когда он ушел. И он, отец, улыбнулся ей, прежде чем уйти навсегда. Вот с этим я работал. А с ее привязанностью к мужу – нет. Зачем? Где провести четкую границу между нормальными человеческими чувствами и патологией, как ее вычислить?

– Тебе виднее, ты в этом специалист…

– Да ее нет, Фая. Если любовь взаимная, если люди хотят быть вместе, их чувства следует принимать во внимание, даже если они вывернуты наизнанку и не подходят ни под какие стандарты. Психология не призвана разрушать браки или скреплять их, как клеем «Момент». Я помогаю справиться с ночным кошмаром, и я не знаю, как сложится дневная жизнь. Я только могу надеяться, что это поможет. Статистика показывает, что в большом количестве случаев это помогает. Это – к слову о психологии как науке, занимающейся сбором эмпирических данных. А теперь, может быть, ты скажешь мне, почему ты так боишься показать меня своим родным? Или показать своих родных мне? Или ты боишься, что мы при встрече имеем риск взаимной аннигиляции?

– Потому что ты не звонил мне с той субботы! Ты провел один вечер в обществе моего племянника – и все, ты уехал и не звонил, – выкрикнула я, сглатывая слезы. Он их не видел, я по-прежнему смотрела в окно.

– Что? О чем ты? Ты тоже не звонила! – возразил он.

– Да? И чего мне это стоило? Три дня я жила, стараясь тебя забыть. Сам сказал – созависимость. Я слишком быстро привязываюсь к людям, и мне пришлось немножко умереть внутри, чтобы тебе не позвонить.

– И ты сделала это… поточнее, почему именно?

– Как – почему? Ты возишься с моим племянником, он чуть не выпадает из твоей машины, мы не можем даже на нормальное свидание сходить из-за моей семейки. Я же не слепая, я все видела, я все поняла по твоему лицу. Ты не был счастлив, ты вовсе не так хотел провести этот вечер, да ведь? А потом ты уехал…

– Потому что договорился с клиентом, что приму его в воскресенье.

– Ты принимаешь по воскресеньям?

– Такое бывает… – Я озадаченно помолчала.

– Ладно, не важно. Думаешь, я не понимаю. Тебе нужен кто-то, кого не придется ни с кем делить, с кем не будет сложно, от кого не будет проблем. Тебе нужна девушка на высоких каблуках, с которой можно в ресторан пойти, а не в хинкальную, с которой можно обсудить последнюю выставку концептуальной живописи, а не парадоксы Эпименида. А со мной никогда не будет иначе, всегда будет моя сестра, или мама, или дети, или подруги, или что-то еще, какой-нибудь всемирный потоп. Я не могу требовать от тебя пожертвовать твоей чудесной, гармоничной жизнью, понимаешь? Поэтому я не звоню. Это от меня тебе билет на волю, не проси меня о большем. Если я тебе не нужна – не возвращайся, не надо, ты понимаешь? Да все ты понимаешь, ты ж не дурак.

– В прошлый раз ты говорила, что дурак.

– Я хотела сделать тебе больно, потому так сказала.

– Потому что я сделал больно тебе, – кинул Малдер. – Все-таки ты была права. Я дурак.

– Почему ты не звонил? – спросила я дрожащим голосом.

– Потому что я хотел понять, смогу ли без тебя жить, – ответил он, и я чуть не забегала по потолку от ненависти к себе. Он хотел бы со мной расстаться. Он не хотел бы со мной встречаться.

– Ты продержался три дня, в следующий раз продержишься дольше. Всю жизнь, – «успокоила» я его, глотая слезы. Чертова женская природа, гормоны проклятые. Не желаю плакать при нем. Малдер посмотрел на меня, словно я была поездом, летящим навстречу сидящим в кинозале ковбоям.

– Не говори так, пожалуйста! Не то. Ты не так меня поняла.

– Когнитивный диссонанс, – хмыкнула я. – Трудности перевода.

– Я испугался. Я был просто в ужасе.

– А я предупреждала, что я страшная!

– Фая! Ну прекрати, что ты несешь? Какая ты страшная, ты чудесная. Ты на комплименты напрашиваешься?

– Да! А что, нельзя?

– А то, что я тебе сейчас наподдам – в качестве комплимента, – разозлился он. – Ты и представить не можешь, насколько мне не по себе стало, когда я уехал от тебя. Я сразу же развернулся и вернулся, между прочим.

– Ты не возвращался.

– Я доехал почти до своего дома, затем развернулся и вернулся обратно. Я перезвонил клиенту, хотел отменить его чертов визит. Хотя это старый клиент, он от меня зависит во многом, и я не могу, не должен…. В общем, это было бы совершенно непрофессионально, учитывая, в каком состоянии он мне позвонил. А я, понимаешь ли, наплевал на все и решил вернуться. Я не вернулся, потому что клиент не взял трубку. Я не смог. Если бы он приехал, а меня бы не было….

– Это было бы ужасно, – согласилась я.

– Я так хотел все бросить и вернуться к тебе, валяться дальше перед телевизором, смотреть «теорию большого взрыва», что это испугало меня по-настоящему. Я решил – нужно пару дней поработать. Нужно попытаться взять себя в руки и вести себя нормально. Хоть пару дней.

– Ты хотел вернуться! – обрадовалась я.

– Я влюбился в женщину из совершенно другого мира, которая даже говорит на другом языке. Я только хотел сделать пару вдохов и выдохов, понять, смогу ли я оставаться собой. Я пообещал себе, что позвоню тебе в среду. Не раньше. Но ты-то мне тоже так и не позвонила. В отличие от меня, ты, значит, вообще не собиралась, да? Как ты можешь не звонить? Ты попрощалась со мной навсегда? Решила забыть меня и пойти поиграть в бадминтон? Господи, а я-то думал о тебе… каждую минуту. Знаешь, как я радовался, что у меня мало свободного времени? Я подумал – если ты позвонишь, я буду знать, что я тебе небезразличен. Потому что все слова, что ты говоришь, всегда кажутся какими-то зашифрованными.

– Даже слова «я люблю тебя»? – спросила я. Игорь замер и повернулся ко мне. Он был серьезен, как будто мы говорили о войне в Персидском заливе, которую мы же и развязали.

– Даже они, – кивнул он наконец.

– Тогда заткнись, пожалуйста, и поцелуй меня, – сказала я, тоже без тени улыбки.

Лизавета лежала на моем диване и причитала, доедая сухари. Ее депрессия была обратно пропорциональна ее самокритичности, и сейчас, когда она была готова признать все свои ошибки и посыпать голову пеплом, ее ненависть к себе зашкаливала.

– Как можно быть такой дурой? – спросила она почему-то у Игоря, увидев нас, красных и смущенных, в коридоре квартиры. Красными мы были оттого, что кровь в наших организмах бушевала, разгоняясь по всем артериям и сосудам. Кто бы мог подумать, что простое соприкосновение двух мелких частей тела может вызывать такие разнообразные реакции, от подъема давления до проблем с дыханием и сохранением вертикального положения.

Смущенными же мы были, потому что, как выяснилось потом, Вовочка неведомо как заподозрил, что в тамбуре кто-то чужой. О подозрениях своих он никому не сообщил, а, напротив, старательно скрыл их, сказав бабушке на кухне, что табуретка ему нужна исключительно для строительства замка из подручных подушек с дивана. Мама моя, его бабуля, понятия не имела, что разбор дивана сейчас технически невозможен, так как на нем возлежит и грустит моя сестрица, так что табуретку отдала без возражений. Как результат – неизвестно как долго Вовка через дверной глазок наслаждался шоу с пометкой 18+, любуясь на наш с рыцарем поцелуй. Мы проторчали там минут пятнадцать, делая только короткие перерывы, чтобы возобновить запас кислорода.

– Мы не хотели, – ответил мой Апрель, краснея еще больше, ибо решил, что вопрос о «дуре» относится непосредственно к нему. – Мы не знали, что он там стоит.

– Мы не знали, пока он там не упал, – добавила я, вспомнив, с каким грохотом обвалился мой племянник, когда я открыла дверь. Хорошо хоть, дверь открывалась наружу, и я не сшибла Вовку.

– Ты о чем? – переспросила Лизавета, отправляя в рот очередной сухарик. – Кто упал?

– А ты о чем? – предусмотрительно уточнила я и зыркнула на рыцаря, чтобы он перестал говорить вещи, которые, как оказалось, вовсе не так очевидны. – Почему ты дура?

– Ты еще спрашиваешь? Я вообще удивляюсь, как ты не ходишь тут с плакатом: «Я же предупреждала»! – возмутилась Лизавета, вгрызаясь в сухарь. Я заволновалась за ее зубки. У Лизаветы всегда были такие красивые жемчужные зубки, аккуратные, белые – она заботилась о них, отбеливала, снимала зубной камень, вовремя проходила диспансеризацию. В общем, когда дело касалось ее зубов, она была примером для подражания, которому я, к стыду своему, совершенно не следовала. Позор мне. Хорошо еще, что у меня от природы крепкие зубы, потому что, чтобы загнать меня к стоматологу, обычно необходим флюс. А тут Лиза сидела и разрушала свои с такими заботами сохраненные зубы, да еще в период беременности, когда зубы сами собой способны «улететь», как птицы на юг.