– Нет, не все! – шикнула на него Вероника, и Игорь стал вести себя чуть серьезнее. – Они будут играть третью. Эй, Брагин, ты подал в аут!

– Не было никакого аута, в линию попал! – ответил Веронике очкастый Брагин, и между ними произошел короткий, но емкий диалог, суть которого сводилась к тому, что Брагин, по мнению Вероники, не обладал высокими моральными качествами и не давал поводов для особенного доверия, а Брагин парировал тем, что Вероникин номер, чисто теоретически, шесть и что она может проследовать куда подальше. Хотя бы и в раздевалку.

– Эй, Гусев, да у тебя тут целая команда чирлидеров, а? – хмыкнул он, вполне довольный тем, что отстоял явный аут в свою пользу. Сволочь какая, а? Обычно Саша на такие вещи плевал, но тут дело обстояло серьезно. Вторую партию Саша проиграл.

– Ты не расслабляйся, – шептала Вероника, пока шел короткий перерыв. Саша тяжело дышал и смотрел на меня так, словно в этот раз мы и правда разыгрывали слона.


И началась третья партия.


– А долго еще? – спросил меня Игорь Апрель в самом начале ее, и я его чуть не убила. Он вздохнул, покачал головой, но благоразумно решил понять нас и скрыться вдаль, пойти купить водички в автомате на первом этаже. Я не возражала, Вероника не возражала, и никто не возражал. Кажется, никто даже не заметил, как он ушел. Отряд не заметил потери бойца, все взгляды были прикованы к битве титанов. Наш титан держался, как стальной. Брагин тоже вспотел и дышал тяжело и неровно и то и дело протирал очки краем футболки. Игра в одиночку не вдвое, а вчетверо тяжелее парной игры – и в моральном, и особенно в физическом смысле. Бегать приходится намного дальше и быстрее, я бы вообще померла так бегать. Но Саша бежал. К сожалению, и Сережа тоже не уступал ему в желании выиграть.

– Вот собака, – процедила сквозь губы Вероника. Я никогда не думала, что можно так переживать за какую-то там игру. Но сердце сжималось, а счет был ровный, поднимался вверх, как столбик термометра. 15–15, 15–16, 16–16, 19–20, 20–20.

– А что же теперь? – спросила я Веронику, невольно вцепившись в ее руку. Розыгрыш был яростный, но волан никак не опускался ни на чьей стороне. Оба игрока проявляли особенную изворотливость и быстроту, поднимая волан чуть ли не с полу. В какой-то момент волан пролетел почти пулей мимо меня и опустился на пол.

– Аут! – крикнул Саша, пока я стояла и пялилась на корт и взмыленных мужчин на нем.

– Ни черта, – ответил ему Брагин.

– Этот Брагин что, выиграл? – испугалась я, косясь на Сережу. Права, ой, права я была, что все Сережи – зло.

– У них баланс. Это значит, что теперь кто первый выиграет два очка, тот и выиграл.

– Там был чистый аут, Брагин. Кончай, а? – ответил Саша, показывая, где упал волан.

– Задел линию, – ответил Брагин, поднимая ракетку. Я вдруг подумала – да ведь невозможно с той стороны поля увидеть, задел волан поле или нет. Как этот Брагин может говорить с такой убежденностью? Я смотрела на его уверенное лицо, на сильные, агрессивные жесты – он смотрелся так убедительно, словно и в самом деле точно знал, куда упал волан. Но он не знал. Он ничего не видел с той стороны корта, а я знала. Не просто предполагала, а точно знала, видела, как волан упал. Я следила за ним взглядом и в этот момент смотрела как раз на то место, куда волан ткнулся своим лакированым носом. В аут. Даже не близко к линии – сантиметрах в трех от нее. Брагин врал, и Саша Гусев понимал это.

– Переигрывайте! – крикнула Вероника.

– С чего бы? – возмутился Брагин. – Не собираюсь. С чего я должен переигрывать, если я четко видел, что там не было аута?! Там было касание линии.

– Ладно, все! – крикнул Саша и перебросил воланчик на другую сторону поля. Вопрос с аутом или неаутом был решен, и последнее очко разыграли за несколько секунд. Саша отбил подачу Брагина, но следующий смеш отбить не сумел, волан задел сетку и упал на Сашиной стороне корта.

– Ну вот, – воскликнула Вероника с досадой. – Сашка, ну нечестно же. Ведь врет он…

– Да брось ты, – покачал головой тот, подавая руку Брагину. Тот смотрел на Сашу, довольный, улыбаясь из-под очков. Выигрывать любят все. Какой бы ни была цена.

– Ну что, до новых встреч? – Покровительственный тон Брагина взбесил всех. Саша хлопнул его по ладони и отвернулся, отошел к нам.

– Но почему? – возмутилась я.

– Чего уж там, – усмехнулся Саша Гусев легко. – Ты как, Ромашка? Хочешь, пошли поиграем. Покажу тебе, как высоко-далекие бить.

– Нет, Саша. Нет. Лучше скажи мне, почему ты дал себя оболгать?

– Ты об этом волане? – усмехнулся он. – Да ерунда. Если б я лучше играл, одно очко меня бы не убило, понимаешь? На балансах и на бровях – это все лотерея.

– Нет, я о работе. Ты ведь не имеешь никакого отношения к этим восьми миллионам, верно?

– Это ты почему так решила? – остановился он и посмотрел на меня с подозрением. – Все считают, что я имею отношение ко всему. Что я вор.

– Ага, а этот твой Брагин считает, что там не было аута. Только аут был, я сама видела его, я только растерялась и не успела ничего сказать. И ты тоже видел. Верно? – Сашино лицо стало серьезным, будто он стоял не здесь, в спортзале, а перед судом присяжных.

– Я не стал ввязываться в свару из-за какого-то жалкого аута, и ты на этом основании делаешь вывод…

– О чем спорим, братцы-разбойники? – спросил невесть откуда возникший мой благородный идальго. Я не отвела взгляда, я так и смотрела Саше в глаза, и вдруг поняла, как отчаянно мерзко и больно ему было все эти дни – совершенно одному.

– О том, как очистить Сашино имя и найти того, кто спер деньги, вот о чем мы тут спорим, – отчеканила я, доставая из сумки ракетку.

– Ну, все, Ромашка, теперь тебя не остановить, – вздохнул Гусев. Они с Игорем обменялись загадочными, я бы даже сказала, таинственными взглядами и оба дружно, не сговариваясь, кивнули.

Глава 14

Ты не такой? А какой?

Мы проехали мимо одинокого и грустного картонного полицейского, охранявшего Профсоюзную улицу. Новое время, новые страшилы для совершенно других ворон. Под Новый год этих красивых, с желтым оперением, картонных дорожных пугал было много, их понаставили чуть ли не на каждом повороте, но они чем-то понравились народу, и большую их часть утащили. Зимой на даче у Машки Горобец, вернее, на участке недалеко от ее домика, я видела одного такого, он там был вроде новогодней елочки, вокруг него счастливые дачники организовали весь свой дворовый дизайн. Подозреваю, что и многие другие картонки в погонах кончили тем же, но этот, на Профсоюзной, стоял, как стойкий оловянный солдатик. То ли место слишком хорошо просматривалось, то ли скорость пролетающего мимо него потока была слишком быстрой – но никто его не спер, и он стал чем-то вроде стихийного указателя. Своей картонной палочкой он указывал как раз в сторону того места, куда я хотела добраться.

– Давай завернем за пугалом, – предложила я. – Там есть одно кафе, где можно спокойно посидеть и поговорить.

– Я не уверен, что это такая уж хорошая идея, – возмутился Апрель, поворачивая в кафе. Как правильно заметил Гусев, меня было уже не остановить, и два человека, меньше всего желавшие оставаться в обществе друг друга, теперь были вынуждены мириться со взаимным присутствием – ради меня.

– Пусть это будет на моей совести, – успокоила я его. – Она у меня переживет, она у меня резиновая.

– Это-то и пугает. Фая, вся эта история с аутом и невиновностью твоего Гусева… Тебе не кажется все это немного притянутым за уши?

– За чьи?

– Что за чьи? – опешил он.

– За чьи уши? И вообще, ты слышишь, что все время называешь Сашу «моим Гусевым»? Правда, справедливости ради надо заметить, что он называет тебя «моим психиатром», так что в какой-то степени вы с ним квиты.

– Эй, здесь паркуемся, что ли? – «Мой Гусев» вылез по пояс из открытой водительской двери следующей за нами машины и задумчиво смотрел на нас. Игорь пожал плечами, а я активно задергала головой и замахала руками, показывая «моему Гусеву», куда поставить машину.

– Я чувствую себя, как будто меня взяли в заложники, – признался Апрель, закрывая машину и нажимая на брелок сигнализации. Я знала, для него мое откровение таковым не являлось, но он пообещал – ради моих «теплых чувств» к нему – поверить мне авансом. А я – я точно знала, что Саша ничего не брал. Как бы он себя ни вел, что бы ни говорил и как бы подозрительно ни молчал.

– Зачем ты признался? – спросила я его, когда мы уселись за дальним столиком небольшого семейного кафе с весьма провокационным названием «Менуа». В этом кафе хорошо было то, что в него почти никто не ходил, несмотря на то, что тут подавали весьма неплохие хинкали. Может, название отпугивало, а может, полицейский-страшила. Тут было тихо и тепло – все, что нам нужно.

– Я не признавался, – ответил Гусев после долгой паузы. Он листал меню так, словно выбор из пяти видов хинкали был для него непомерно трудным.

– Как же тогда тебя уволили?

– Я написал заявление, – бросил он коротко. Игорь посмотрел на меня, выразительно вытаращив глаза. – И что? – Гусев повернулся к Игорю. – Это ничего не доказывает.

– Это почти равносильно признанию, – покачал головой Игорь.

– Почему ты не стал бороться? Почему написал это чертово заявление? Почему не попытался найти настоящих виновных?

– А ты думаешь, мне дали бы? – взбесился вдруг Саша. Официант, подошедший к нам с блокнотом и карандашиком, развернулся и ретировался так быстро и с таким «заносом», что я с трудом сдержалась, чтобы не захихикать. – Никто мне ничего не объяснил. Принесли какие-то бумажки, спросили, моя ли подпись, потом притащили документы про квартиру, спросили про какие-то деньги, а потом…

– Потом начали допрашивать, где и как, с кем и зачем, да? – подхватил Игорь.

– Представь себе, нет! – воскликнул Саша. – Начали выяснять, куда я дел остальное. Так вот! Остальное. Сказали, что мои подписи стоят на актах, что я чуть ли не в списках учредителей какой-то фирмы. В общем, наговорили много разных слов. Я и половины не понял.