Элизабет Пенниуорт всегда учила оценивать ситуацию как бы со стороны. Закрывая глаза, Хеллер воображала себя в кольце рук дона Рикардо и пыталась вспомнить точно, что она испытывала физически и эмоционально. Покалывающие ощущения, скачки пульса, спазмы внутри — все это она рассматривала как очевидный результат страсти, вспыхнувшей в ней.

Ее не оставляла потребность быть около него, печаль оттого, что она не может оказаться рядом с ним, чтобы выразить ему свою нежность и заботу, которую до этих пор чувствовала только к Абигайль.

Хеллер попыталась вообразить приезд домой, в Бостон, продолжение жизни без него, и тут же ей стало ясно, что она всегда будет задаваться вопросами: где он, чем занят и с кем?

Размышления Хеллер прервались, когда в комнату вошла ее тетушка: одетая в длинную ночную рубашку, с седыми волосами, заплетенными в косу, лежащую на правом плече, Абигайль вполне могла бы сойти за привидение.

— Я хочу кое-что обсудить с вами, Хеллер Пейтон, — торжественно провозгласила она с порога.

Невольно вздохнув, Хеллер встала и начала заплетать волосы.

— Пожалуйста, тетушка, не сейчас. Я знаю, что была не права, подвергая опасности свою репутацию, и вашу тоже. — Она не смогла сдержать слез. — Если бы вы тогда не вошли…

— Детка, пожалуйста, будь любезна, позволь мне сказать. Честно говоря, дорогая, иногда ты ведешь себя как глупая старуха.

Хеллер снова глубоко вздохнула, пожала плечами и, облокотившись на высокую дубовую спинку кровати, вытерла глаза тыльной стороной ладони, тогда как ее тетя, наклонив голову, не спеша села в кресло-качалку.

— Прежде всего позволь мне напомнить, что я знаю тебя лучше, чем кто-либо, возможно, даже лучше, чем ты сама, — начала Абигайль, не замечая кислой мины на лице Хеллер. — Будучи ребенком, ты видела то, что ни один человек в столь нежном возрасте не должен видеть. Не сомневаюсь, ты можешь рассказать мне такие истории, от которых у меня волосы встанут дыбом, и все же после тщательного обдумывания я пришла к заключению, что есть некоторые вещи, о которых ты, очевидно, совсем ничего не знаешь, и другие, которые ты неправильно истолковываешь.

— Не понимаю, о чем вы говорите. Какое это имеет отношение к случившемуся между доном Рикардо и мной?

— Самое прямое, дорогая. Все начинается с нашей незабвенной Мары О'Шей. Интересно, знала ли ты ее такой, какой она была в действительности?

Упоминание о матери заставило Хеллер напрячься.

— Ну конечно, я знала ее — как-никак мне довелось прожить с ней целых двенадцать лет.

— А теперь скажи: любила ты ее или ненавидела? — безжалостно спросила Абигайль.

Хеллер покраснела от возмущения, но она не могла сказать неправду.

— Ненавидела. — Резко выдохнув страшное слово, она чуть не захлебнулась от рыданий.

Абигайль выпрямилась в кресле.

— Так я и думала. Тебе непременно следует простить ее, Хеллер, и простить себя за эту ненависть. Ты тогда была ребенком и не могла знать правду…

— Я не хочу обсуждать это! — Хеллер отвернулась и уставилась в стену.

— Нет, мы должны, нравится тебе это или нет. Пришло время прояснить все до конца, чтобы потом забыть раз и навсегда. Например, вряд ли ты знала, что твоя мать была наследницей большого состояния, когда встретила моего брата, Джеральда… — Абигайль задумчиво посмотрела куда-то вдаль. — Но мой дорогой брат оказался негодяем и игроком, чего я до сих пор очень стыжусь. Наш отец знал это, и именно по этой причине оставил его состояние мне. Джеральд, конечно, имел приличное содержание, но он постоянно жаловался на нехватку средств. В конце концов он начал занимать деньги у твоей матери, чтобы расплатиться со своими карточными долгами, обещая возвратить их в самый короткий срок. Он брал и брал, пока у нее совсем ничего не осталось, кроме дома. В своем последнем письме Джеральд признал свои грехи и попросил, чтобы я приютила Мару в Бостоне и поддержала ее. Пока он не закончит образование. К сожалению, к тому времени, когда я получила письмо и собралась ехать в Нью-Йорк, твоя мать переехала, и никто из соседей не мог мне сказать куда. Я часто задаюсь вопросом, как все обернулось бы, если бы я нашла ее и привезла к себе; возможно, в этом случае все сложилось бы совсем по-другому.

Потрясенная рассказом тетушки, Хеллер, стоя у окна, рассеянно смотрела на ночное небо.

— Почему она не написала тебе? Не попросила помощи? Ты помогла бы ей, ведь так?

— Да, конечно, помогла бы, но твоя мать была очень упрямая и гордая женщина, такая же, как ты, Хеллер. Джеральд так и не сделал ей предложения, поэтому она ничего не знала о его намерениях жениться. Он лишь обещал и когда не вернулся… вероятно, Мара подумала, что он бросил ее.

— Это не причина становиться шлюхой.

— Возможно, но я хочу, чтобы ты спросила себя, был ли у нее выбор. Она была ирландкой — а ты знаешь, как относятся в Нью-Йорке к ирландским иммигрантам. Мужчине очень повезет, если он сможет найти работу. Но что делать женщине? Твоя мать оказалась нищей — Джеральд украл все, что у нее было. И она была беременна. Какую работу она могла получить? Прислуги? Посудомойки? Возможно, Мара пыталась найти работу, но не смогла; мы теперь этого уже никогда не узнаем.

— Почему ты говоришь мне об этом сейчас? — В голосе Хеллер звучало холодное отчаяние, которое она испытывала всякий раз, когда думала о матери.

— Дитя мое, я отлично вижу, что ты делаешь с собой. Ты думаешь, будто любовь к мужчине превратит тебя в шлюху Жаль, что я не поняла этого раньше, — Абигайль затрясла головой, — ведь это все объясняет! Вот почему ты никогда не хотела ходить на приемы и балы, избегала любого мужчину, который уделял тебе внимание, и, наконец, почему ты решила следовать по моим стопам. Ты дала обещание своей матери стать леди и превратила это в крестовый поход против себя самой.

Хеллер медленно повернулась.

— Крестовый поход?

— Да, именно так! Тебе во что бы то ни стало хотелось поехать в Сан-Франциско, лишь бы доказать себе и этой Пенниуорт, что ты — леди.

— Неправда!

— Правда, и кому как не тебе знать это! Пойми же, женщина может быть леди и без достижения высокого социального положения. — Абигайль поднялась с кресла, подошла к кровати и села рядом с племянницей. — Женщина также может быть леди и одновременно любить мужчину. Твоя мать была такой женщиной… и я тоже.

Глаза Хеллер широко раскрылись, она не отрываясь смотрела на тетушку.

— Так или иначе, пришло время тебе осознать, что я — вовсе не образец добродетели, как ты, кажется, воображаешь. Когда-то я была молода и безумно влюблена в полковника из Вест-Пойнта. Так случилось, что для него это были, так сказать, тактические маневры, и когда я узнала об этом, то почувствовала себя полностью опустошенной. Теперь я могу с сожалением констатировать, что это была моя первая и последняя любовь… однако же, поверь, я не настолько наивна, чтобы не распознать сильное влечение мужчины и женщины. Ты близка к тому моменту, когда окончательно влюбишься в дьявольски красивого дона Рикардо; все произойдет независимо от твоей воли и очень скоро, признаешь ты это или нет. Не надо трясти головой, молодая леди: ты прекрасно знаешь, что я права, так же как я была права в отношении этого мерзкого Гордона Пирса, который, между прочим, лгал нам с того самого момента, как представился. Я села и спокойно обдумала все его противоречивые заявления. Если необходимо, я расскажу тебе о них, но сейчас ты должна как можно быстрее определиться с доном Рикардо.

Хеллер все еще не могла прийти в себя от услышанного.

— Ты хочешь, чтобы я не отталкивала его и позволила ему за мной ухаживать?

— Мне было бы крайне неприятно видеть, как ты его теряешь. Думаю, он вполне подходящий муж для тебя.

— Но я не хочу замуж. И кроме того, он не джентльмен!

— Я не слепая, Хеллер, и знаю точно, каков он. Безудержный авантюрист, но также и человек чести.

— А я утверждаю, что между нами нет ничего — одна только похотливая страсть. — Хеллер спрыгнула с кровати и начала мерить шагами комнату.

Глаза Абигайль расширились от удивления.

— Где ты набралась всего этого? — Она предупреждающе подняла руку. — Не говори ничего, я знаю, Элизабет Пенниуорт! — Старушка презрительно фыркнула.

Хеллер доверительно накрыла своей рукой руку Абигайль.

— Нет, тетушка, это так мама называла свое чувство, разговаривая с ночными посетителями. Она поясняла, что так ей проще выжить.

Абигайль побледнела.

— Это только еще раз доказывает то, что я сказала. Твоя мать использовала свой лучший ресурс — себя, — чтобы обеспечить еду и кров для вас обеих. Ради Бога, Хеллер, обдумай не спеша и тщательно мои слова, и ты сама все поймешь. Твоя мать была хорошей женщиной. Несмотря на то, что она делала, и хватит обвинять ее! Мы поговорим снова, но позже. — Она поднялась и направилась к двери, бормоча себе под нос: — Несносная девчонка. И страшно упряма, страшно!

Дверь между комнатами захлопнулась, затем снова отворилась.

— Не забудь о дневнике! — Голова Абигайль скрылась, на этот раз окончательно.

Хеллер машинально кивнула. Она чувствовала невыносимую усталость; единственное, чего ей хотелось, — это поскорее лечь спать. Главное, не думать больше ни о чем: ни о Гордоне Пирсе, ни о музее, ни о голове в банке, ни о доне Рикардо… ни о матери.

Но как она может перестать думать о вещах, которые так важны для нее?

Она вдруг вспомнила о жизнеописании Хоакина Мурьеты. Чтение наверняка отвлечет ее, вот только надо вспомнить, куда она положила книгу.

Хеллер принялась осматривать комнату, но книги нигде не было, должно быть, она оставила ее в кебе.

С досады вздохнув, она быстро разделась и легла. И вскоре вопреки ожиданиям уже спала глубоким сном.

Удалившись к себе в комнату, Абигайль начала готовиться ко сну. Часом позже, когда она уже расстелила постель, раздался стук в дверь и на пороге появился богато одетый китайский мальчик; в руках он держал чрезвычайно красивый букет: такого, пожалуй, ей раньше никогда не доводилось видеть.