— На чем? — поразилась я.

— Машины у него — точно покойников перевозить. И еще с охраной. Но охрана, — признала тетушка, — не лишняя. Отогнали от подъезда шпану. Ванькин бассейн, гарантию даю, рухнет на голову Вере Семеновне со второго этажа. Поплывет она со своим кошками. Зачем, сколько раз ей говорила, тебе пять кошек? Лучше бы внуков нянчила…

Тетю Дашу относило в сторону, но после лирических отступлений возвращало к главной теме — про жэковских идиотов.

Слушала я вполуха, большую часть монолога пропустила. Включила внимание, только когда речь зашла о Викторе Петровиче.

— У нас не такие большие пенсии, чтобы просаживать их на междугородних разговорах. Подсказали мне: купи карточку, по ней в двадцать раз дешевле. Я купила, шифр… нет, код… правильно? Ну как на лотереях аферистов прежде было: зачистите монеткой, выиграйте автомобиль…

— Да, пин-код.

— Зачистила. А там инструкции меленько-меленько написаны, в лупу не вижу, не то что через очки плюс четыре. Как в песне про ботик.

— Какой ботик?

— Была такая песня, славная, но несколько нецензурных слов, которые потом на «что ж вы» заменили.

Видя мое недоумение, тетя Даша спела. Не рискую повторить, слова без мелодии сохнут. В песне шла речь о ботике, который затопил большой иностранный корабль. Ботику поставили памятник, на котором меленько написали: «… (что ж вы) ботик затопили?»

— Звоню я по номеру на карточке. И ошибаюсь постоянно с цифрами, потому что у них «шесть» от «восемь» и «три» от «пять» не отличишь. Часа два звонила. Один раз попала… Не приведи Господь! Я же, когда трубку сняли, — как наметила, с ходу: «Что ж вы ботик затопили?» Так и спросила. Они мне: «Это крематорий». И все-таки достала этих лотерейщиков, высказала им. Какие «звездочки» нажмите на телефоне и «решетки»? У меня аппарат с советским гербом, покойному мужу для связи со Смольным устанавливали. Буквы с цифрами имеются, а звездочки отсутствуют. Они мне: тональный режим, тональный режим, перейдите в тональный режим. Нашлись революционеры, режим их не устраивает!

В итоге, как я понимаю, компании Интернет-телефонии было проще открыть тете Даше кредит, чем вести с ней глупые разбирательства. Теперь тетя Даша приезжает раз в месяц в офис, платит сто рублей и разговаривает с Виктором Петровичем, сколько хочет. Соединяют ее операторы, тетя Даша знает их по голосам, хотя в глаза не видела. Естественно, лезет не в свои дела: «Вера? Почему сегодня дежурите, вы же вчера были? Маша заболела? А что с ней? Ногу вывихнула? Капустный лист! Вера, посоветуйте Машеньке распарить капусту и положить на сустав. Доктора не скажут, им бы только деньги слупить, потому что — все купленные фармацевтическими гигантами, вчера по телевизору передавали. Капуста три копейки стоит, а ей за тысячу рублей мазь пропишут. Ну соединяйте меня с Виктором Петровичем. Уже встал, наверное. И перепелиные яйца от холестерина опять забыл выпить натощак…»

Виктора Петровича тетя Даша взяла в серьезный оборот. У меня сложилось впечатление, что он теперь вдыхает-выдыхает под тетушкиным руководством. К счастью или к ужасу, не знаю.

После трех часов болтовни тети Даши я осоловела, хотя пыталась не вслушиваться. Но с таким же успехом желаешь остаться сухой под бурным водопадом.

Выходила из подъезда, садилась в машину, а в голове звенело: жэк, Виктор Петрович, телефон с гербом, перепелиные яйца… И так будет… Сколько будет? Надолго она заявилась? Принесла нелегкая!

Хотела янтарные бусы надеть и забыла. Бусы отлично подходят к кашемировой зеленой водолазке. Сегодня встречаюсь с Назаром, продумывала наряд, из-за тетушки упустила важную деталь.


Все утро сотовый телефон Максима был недоступен. И по служебному никто не отвечал. Шли гудки, включался автоответчик, красивым баритоном моего мужа предлагал оставить сообщение. Я их оставила, наверное, штук десять. Первые наговаривала спокойным ласковым голосом, последние — на грани раздражения. Позвонила его офис-менеджеру, она сообщила, что Максим на переговорах, когда освободится, неизвестно. Обычное дело, успокаивала я себя, нечего горячку пороть. Уже выходя из кабинета, чтобы ехать на свидание с Назаром, последний раз набрала мужа. Максим наконец ответил.

— Что происходит? — с ходу выпалила я. — Ты не ночуешь дома…

— Лида, извини, тороплюсь. Ведь я все тебе объяснил.

— Как это «все»? Ничего ты не объяснил. Так просто сделать мне, нам с Гошкой, ручкой? И даже толком не поговорить?

— С Гошкой себя не объединяй. А долгие проводы — лишние слезы. Еще раз извини, люди ждут.

Его люди ждут! А я не человек? Больше, чем просто человек — жена.

Не вяжется! Происходящее совершенно не вяжется с характером Максима. Он может проявить агрессию, но только к личностям, ведущим себя антисоциально. Когда мы еще пользовались общественным транспортом, он выкидывал на улицу матерящихся пьяниц. Легко: за грудки — и в открытую дверь автобуса. Женщины-пассажирки смотрели на моего мужа с восхищением, на меня — с завистью. Однажды в метро сквернословящим подросткам Максим велел заткнуться. Они пошли на него стеной, драться.

— Котята! — ухмыльнулся Максим. — Не связывайтесь со взрослым дядей. А то будет вот так…

Схватил ближайших мальчишек за шиворот, развернул лицами друг к другу и крепко стукнул лбами, потом бросил их на остальных. Те попадали. Правда, поднимать с пола и выбрасывать хулиганов в открытую дверь на станции Максиму помогали другие осмелевшие мужики.

Кроме привычки физически расправляться с дебоширами, Максим имеет обыкновение угрожать собачникам, которые выгуливают своих грозных питомцев без намордника или спускают с поводка. «Если ваш пес, — предупреждает Максим, — подойдет к моему ребенку на сто метров, то он покойник. А вы получите судимость, обещаю». Максим рискованно, хоть и умело, водит машину, терпеть не может очередей, но никогда не попрется без очереди, в обход женщин и стариков. Его воротит от хамства продавцов или мелких чиновников, но расправляется с ними Максим, не грубя, а иезуитски насмехаясь. Сотруднице жилищного комитета, которая мотала нам нервы, оформляя документы на новую квартиру, вынуждала несколько раз являться, Максим заявил: «Женщина с таким ангельским лицом, могла бы видеть у своих ног штабеля поклонников. Люди выходили бы от вас, шли в храм, ставили свечки за ваше здравие. А вы превращаете клиентов в фурий. Не страшно, что много свечек поставлено за ваш упокой?» Насчет ангельского лица Максим сильно преувеличил. У бюрократки была вполне заурядная внешность. Но стоило видеть, как после слов Максима вытянулась ее физиономия.

По складу души, уж я-то знаю точно, Максим неспособен к жестоким действиям по отношению с сирым, убогим, женщинам, детям, животным… За исключением собак, особенно бродячих, которых он страшится после телевизионной передачи, показавшей детей без лица, скальпа, глаз, ушей — пострадавших от собак. Макс тогда встал с дивана, налил себе конька, опрокинул рюмку и сказал: «Я, конечно, не Достоевский. Но слеза ребенка, уж не говоря о скальпе, не стоит жизни тысячи псов». И принялся воспитывать окрестных собачников, и добился, чтобы дикую стаю, обитавшую около универсама, ликвидировали.

Понятно, что Гошка и я — особая статья для Максима. Резать по живому, бездумно ранить, обижать нас, перемениться с ночи на утро, внезапно? Это не про Максима. Однако случилось.

Посмотреть на ситуацию издалека, отстраненно. Будто мы — заурядная семья, которую только жена считает уникальной, а на самом деле: те же ложки-плошки — обыденные составляющие. Видали мы пары, которые до и после свадьбы плавились от счастья, а через несколько лет супруги превращались в лютых врагов. Вместо слюны у них начинала вырабатываться серная кислота, которой они брызгали друг на друга и заодно на окружающих. Скандальные разводы, горы упреков, ненависть клокочущая. И это после не столь далекого блаженства фантастической любви.

Чем Максим лучше Антона, который проводил утром жену на работу, чмокнул в щечку, потом собрал вещички и отбыл к другой даме, по телефону вечером сообщив о перемене обстановки? Или взять Сергея, производившего впечатление подкаблучника. Ушел на сторону и не вернулся. Или…


— Ледок? — окликнул меня Назар. — Как обычно? Тебе солянку, мне борщ? Что на второе?

— Рыбное филе и овощи-гриль, — заказала я официанту.

— Мне котлеты по-киевски, — поросил Назар, — и картофельное пюре на сливках. Проследите, молодой человек: на сливках, а не на молоке.

Когда официант ушел, Назар сжал мою руку:

— Ледок, ты сегодня восхитительна.

— Может, потому, что от меня, кажется, ушел муж?

Ляпнула. Не собиралась. Так получилось, вырвалось.

— О! — сочувственно скривился Назар и похлопал меня по руке. — Какая неприятность! А почему? Надеюсь, ты не стала ему рассказывать обо мне, о нас?

— Конечно, не рассказывала.

Меня даже передернуло от этого предположения. И то, что Назар явно сдрейфил, осталось смазанным, мимолетным.

Он утешал, говорил, что все еще наладится, что мне не стоит раньше времени отчаиваться. И еще он снял квартиру для нас, симпатичная, однокомнатная, в центре, у Патриарших прудов. Знакомый дипломат (из бывших приятелей его жены, что ли?) отъезжает в Нью-Йорк на полгода…

— Ты снял квартирку? За деньги? Или тебе подвернулась? — неожиданно спросила я (для себя неожиданно: какие тут, при этом вихре эмоций, поиски логических неувязок).

— Это принципиально? — вопросом на вопрос ответил Назар и улыбнулся.

Что-что, а улыбаться он умеет. Разом отметает глупые сомнения собеседника, подозрения в коварстве, поиске выгоды и прочие сомнительные подоплеки. Если человек улыбается, как Назар, он берет вас в плен и сулит радость общения.

Назару принесли борщ, мне — солянку. Несколько минут мы молча хлебали.