Принцесса вошла стремительно, без реверанса – обычного приветствия. В руках ее был накрытый салфеткой поднос. Кивком головы отослав церемониймейстера и сопровождавших ее фрейлин, она подошла к отцу.

– Ваша светлость, вы отсутствовали сегодня за вечерней трапезой и, как я узнала от камергера, вообще весь день ничего не ели. Не сочтите за дерзость мое неучтивое вторжение, но я всего лишь хотела оказать вам маленькую услугу. Это легкий ужин.

Анна поставила перед ним поднос.

«Как она хороша! – с горькой нежностью подумал Делатель Королей. – Когда-то ее называли лягушонком, однако теперь даже самые строгие ценители должны прикусить языки, ибо в моей девочке есть нечто большее, чем обычная женская красота».

В самом деле, Анна Невиль обладала незаурядной внешностью. Высокая, еще не утратившая подростковой худобы, она была прелестно сложена, а изящная грация юной леди сочеталась с порывистостью, выдававшей живой темперамент. Горделивая посадка головы, грациозная, чуть наклоненная вперед шея, округлое выразительное лицо, слегка вздернутый легкомысленный нос и великолепные ярко-зеленые миндалевидные глаза, полные огня и блеска, – все было в ней привлекательно. На такое лицо хотелось смотреть не отрываясь. Свет и сила исходили от него, словно окружая девушку ореолом. Недаром признанные красавицы французского, а теперь и английского двора испытывали невольное беспокойство, если рядом оказывалась Анна Невиль.

Сейчас она невозмутимо смотрела, как отец, стащив с подноса салфетку, разглядывает его содержимое.

– Что это за гадость?

– Рыбный бульон, овсяная каша, свежие лепешки с грибами, а в чаше – отвар из трав, который вам следует выпить перед сном.

Делатель Королей криво усмехнулся.

– Крест честной! Ты обращаешься со мной как с роженицей. Что еще тебе наплел этот итальянский болтун? Клянусь преисподней, я все-таки велю завтра же отрезать ему язык.

По лицу Анны скользнула тень.

– Вы и пальцем не тронете его, отец, если еще не разучились ценить преданных людей.

– Его преданность должна опираться на умение молчать!

– Он и молчал. Но, видимо, слишком долго, если позволил вам довести себя до такого состояния.

Уорвик так сжал подлокотники кресла, что хрустнули суставы.

– Что ты имеешь в виду?

Анна ответила не сразу, но голос ее стал теплее.

– Отец, вы самый сильный человек из всех, кого я знаю. Имейте же мужество не лгать самому себе. Вам надо беречь себя, беречь ради Англии, ради меня, наконец… А этот итальянец… Он любит вас, отец, он вам многим обязан и не раз все обдумал, прежде чем испросить у меня аудиенцию и поведать о вашем теперешнем состоянии. По-видимому, он считает, что только я смогу упросить вас хоть на время оставить вредные привычки.

Уорвик угрюмо глядел на дочь.

– Хорошо. Я съем все это. Но обещай мне: все, что бы ты ни узнала о моей болезни…

Он не договорил – Анна улыбнулась ему, и, прежде чем Уорвик успел сдержать себя, он тоже улыбнулся ей в ответ. Произошло чудо. Эта улыбка вмиг растопила лед отчужденности между ними. Обежав стол, принцесса Уэльская повисла на шее отца.

– Люблю тебя! – со смехом воскликнула она. – Ты лучше всех на свете! Ты просишь меня… Я не вчера родилась, отец, и ты даже не подозреваешь, какие тайны умеет хранить твоя дочь!

Уорвик взял ее лицо в ладони, взгляд его стал глубоким и серьезным.

– Порой мне кажется, что знаю.

Он не отпустил ее, и тогда Анна, перестав смеяться, попыталась вырваться. Но Уорвик удержал ее.

– Тебе не кажется, дитя мое, что нам давно следовало поговорить об этом?

Она все же выскользнула из его рук.

– Что ж, может быть. Могу я хотя бы перед тобой похвастать, что мне обязан жизнью сам король Франции!

Уорвик поперхнулся бульоном. Анна же, как когда-то в детстве, забралась с ногами в большое кресло у камина и беспечно поведала о том, что произошло однажды во время охоты в Венсенском лесу, когда ей посчастливилось спасти короля Людовика от рогов затравленного оленя*.

Уорвик хохотал.

– Ах, чертов лис Луи! А я-то ломал голову, с чего это он так спешно стал выпроваживать нас из Франции! Бедняга опасался, как бы девчонка не разболтала, что его миропомазанную особу едва не забодал олень!

Анна с улыбкой заметила:

– Выпроваживал он всех, а уехал ты один, оставив эту самую болтливую девчонку у него под боком. – Смех ее стих. – И тогда он сплавил нас в Амбуаз, подальше от двора.

Похоже, воспоминания о медовом месяце не вызывали у Анны радости. Перестал смеяться и Уорвик. Он молча ел, не глядя на дочь, слышал, как она встала, небрежным жестом перекинула через руку длинный шлейф, прошлась по комнате.

– Брр… Как у тебя тут мрачно!

– Эта башня построена во времена Вильгельма Рыжего. Но я останавливался здесь, еще когда был жив мой отец – упокой, Господи, его душу. А мы, Невили, известны своим постоянством. Мне нравятся эти старые романские своды, эти мощные, не пропускающие звуков стены. Здесь можно спокойно все обдумать.

В наступившей после этих слов тишине слышны были только легкие шаги Анны. Взяв свечу, она расхаживала по коврам, разглядывала вышивку на гобеленах, касалась пальцем резных завитков буфета. На ней был модный остроконечный эннен[21] с шелковистой вуалью, темно-зеленое бархатное платье без вышивки, и единственным украшением на принцессе была богато расшитая ладанка на груди. Уорвик задержал на ней взгляд и почему-то нахмурился.

Огонь в камине угасал. Стало прохладно. Уорвик допивал лечебный настой трав. Поверх чаши он смотрел, как Анна брала из большой корзины у камина поленья и, кинув их на угли, раздувала пламя маленьким мехом. Она делала это так просто и умело, словно не была принцессой Уэльской, а всю жизнь только и хлопотала у очага, занимаясь хозяйством.

Когда камин разгорелся, Анна вновь уютно уселась с ногами в кресло и стала беспечно болтать. Она негромко рассказывала своим по-мальчишески низким, чуть хрипловатым голосом о том, что делала за день: ходила смотреть зверей в лондонском Тауэре, потом присутствовала на представлении, которое давали в Вестминстере французские актеры. Они играли пьесу Плавта «Мiles cloriosus»[22]. Латынь была ужасной, но все слушали, поскольку античные авторы стали входить в моду. Благородная Маргарита Бофор переводила лорду Стэнли реплики актеров. Оказывается, сей веселый лорд – сущий профан в латыни.

Уорвик хмыкнул.

– Впервые слышу. И думаю, ему просто хотелось добиться внимания благочестивой вдовушки из Уэльса.

Анна высказала свое мнение по этому поводу. Шестнадцатилетней принцессе казалось нелепым, что слывшая образцом добродетели Маргарита Бофор, строившая из себя такую недотрогу, вдруг начала кокетничать с женатым лордом.

– Леди Маргарет, бесспорно, привлекательная дама, но, Боже правый, на ней драгоценностей больше, чем в алтаре Собора Святого Павла! А ведь до того, как милейший Стэнли одарил ее своим расположением, едва не монахиню из себя корчила.

Уорвик смеялся.

– Маленькая брюзга! Посмотрим, как бы ты себя вела, будь ты молодой вдовой, да еще одной из самых богатых дам Англии.

– Окажись я вдовой? Гм.

Анна словно не заметила внимательного взгляда отца.

– Пожалуй, я бы тоже франтила. Особенно будь у меня такой ухажер, как Томас Стэнли. Право же, он очень мил, а глаза у него, как у мальчишки, несмотря на то, что сед как лунь. Кто бы мог подумать, что он такой волокита! Отец, правду ли говорят, что тетя Элеонора очень плоха?

Уорвик не ответил, а Анна беспечно продолжала:

– Я никогда не жаловала тетушку Элеонору. Помнишь, как она запирала меня в чулан, когда я сажала ей на шлейф лягушек? И всегда твердила, что я безобразная, как пак[23]. Посмотрела бы она на меня сейчас!

– Анна, твоя тетка умирает!

Девушка осеклась, Уорвик какое-то время пристально смотрел на дочь.

– Скажи-ка мне лучше, что ты думаешь о юном Ричмонде, сыне Маргариты?

Анна пожала плечами.

– В детстве мы играли вместе, но ныне он избегает меня. Я как-то наблюдала за ним – очень уж он важничает.

– И все время твердит, что он Ланкастер.

– Каким это образом?

– Через свою мать Маргариту. Она внучка Джона Гонта, герцога Ланкастера[24], и одно время, пока у Генриха VI и королевы Маргариты не было детей, а Йорки еще не заявили своих прав на трон, Маргарита Бофор была наследницей престола. Она также неслыханно честолюбива.

Анна склонила голову к плечу.

– Во всяком случае, сейчас ее интересует только сэр Томас Стэнли, и она ради него вешает на себя все фамильные драгоценности Сомерсетов и Тюдоров.[25]

– Дай Бог, чтобы так дело и обстояло. Но никогда не следует упускать из виду возможного соперника.

– Даже если это женщина?

– Честолюбивая женщина. К тому же обожающая своего единственного сына, помешавшегося на том, что и он Ланкастер.

Анна поудобнее устроилась в кресле.

– По крайней мере, сейчас и Гарри Тюдор, и леди Маргарет более всего заняты своими амурными делами. Она только и помышляет, что о сэре Томасе, а он – о придворной даме своей матушки, баронессе Шенли.

Уорвик с отвращением допил отвар и покосился на буфет, где оставалась заветная бутыль асквибо. Но при дочери он бы не решился воспользоваться ею. Поэтому с безучастным интересом продолжил разговор:

– Я слышал, ты очень сблизилась с этой молоденькой вдовой?

Анна прикрыла глаза.

– Да. Помнишь, я рассказывала, как во время моего бегства от Йорков я со спутниками останавливалась в замке Фарнем в Нортгемптоншире? В тот день мы спасли ее от мужа, который хотел уморить ее голодом*.

«Она словно избегает произносить вслух имя Майсгрейва», – отметил Уорвик. Вслух же сказал:

– Надеюсь, ты не стала напоминать ей об этом? Послушай меня, Анна, лучше, если все как можно скорее забудут о том, что принцесса Уэльская, словно бродяга, скиталась по дорогам Англии в компании головорезов.