Глава десятая

Только не ожидай ничего потрясающего, — говорит мне папа. Он везет меня по пыльной дороге в Розето-Вальфорторе.

— Тут совсем не так, как в нашем американском Розето. Тут все пахнет стариной.

— Папа, не извиняйся. Мне он и так уже нравится. Родители уговорили меня поехать с ними в Италию. Они давно звали меня, но в этом году я согласилась: мой муж мечтал, чтобы мое пятидесятилетие мы встретили в Италии. Франко хотел увидеть нашу родину. Если бы он был со мной, ему бы здесь понравилось. Мягкие очертания невысоких гор вдали, пологие холмы, между которыми вьется узкая дорога. Куда ни глянь, всюду пышно цветут розы: от темно-красных до бледно-розовых. Розето не зря получил свое название.

— Похоже на Делабол, правда? — спрашивает мама.

— Похоже, — соглашаюсь я.

Земля здесь кажется сухой и древней. На вершинах холмов тянутся к солнцу фиговые деревья, а по краям дороги из Биккари раскинулись оливковые рощи. Папа указывает мне на каменоломни, в которых добывают мрамор. Издалека они смотрятся как огромные трещины на теле земли, окруженные горами шлака. Они напоминают мне шахты под Розето.

— Теперь я понимаю, почему вам здесь нравится. Тут все как дома.

Я смотрю на отца и думаю о том, что он, скорее всего, переживет меня. Он сохранил отличное здоровье благодаря долгим годам работы на ферме. Он давно уже перестал хромать. И как единственное напоминание о том несчастном случае в шахте осталась легкая боль в ноге, которая дает о себе знать, во время дождя.

Папа бросает на меня взгляд и удивляется:

— Ты что? Думаешь о Франко?

— Да.

— Ну, поплачь, поплачь.

— Папа, я не могу плакать, сколько ни пыталась. Не знаю, что со мной.

— Ты должна плакать. Мой отец когда-то говорил мне, что детей надо учить всему, даже как скорбеть. Ты должна показать Селесте и Фрэнки, как надо воспринимать утрату.

— Они это знают лучше, чем я.

Папа не представляет, сколькому я научилась у своих детей. Они гораздо умнее меня, хотя и не подозревают, как глубоко я чувствую жизнь.

Мы подъезжаем к Розето. Холмы по краям дороги становятся изумрудными, и я понимаю, как появился тот Розето, в Пенсильвании. Те, кто построил его, с любовью воспроизвели свой родной город.

Мы проезжаем по главной улице, и меня не покидает ощущение, что я здесь уже была. Слишком все похоже. Похожи двухэтажные дома с балкончиками. Похожи и люди: темные волосы, сияющие черные глаза, резко очерченные носы. Кажется, что это все жители нашего Розето.

— Теперь понимаешь, почему мы ездим сюда каждый год? — говорит папа. — Тут все как в Америке, только тише.

— Да разве наш Розето такой шумный? — смеюсь я.

— А разве нет? Здесь до сих пор ездят на лошадях. Эта машина чуть не единственная в городе. — Папа останавливается у двухэтажного оштукатуренного дома. — Приехали. Это дом моего брата Доменико. Мы всегда живем у него, когда приезжаем сюда.

— Come stai! — Из дома выходит папин младший брат, крепкий мужчина шестидесяти лет с каштановыми волосами. — Нелла! — Доменико обнимает меня. — Agnese, vieni! — обнимает он маму.

Тетя Аньезе выходит из дома. Она моя ровесница, но выглядит лет на десять лет моложе. Ее черные волосы до плеч собраны в хвост, кожа бронзовая, на щеках легкий румянец. Она меня крепко обнимает.

— Нелла! — Из дома появляется их дочь Пенелопа. Ей около двадцати, и она красавица.

— Идемте в дом.

Тетя Аньезе берет мои чемоданы. Пенелопа проводит меня в гостиную — огромную комнату, расчерченную полосками солнечного света, бьющего сквозь ставни. Она ставит чемоданы на пол и оглядывает меня с ног до головы. Я снимаю шляпу, затем перчатки.

— Тут вам не нужны ни шляпа, ни перчатки, — с улыбкой говорит она. — Надеюсь, у вас есть юбка и сандалии.

— Есть.

— И чулки тут не нужны.

— Понятно.

«Ну вот, приехали, — думаю я. — Хорошее начало путешествия». Я привезла с собой целый чемодан новых вещей: два саржевых костюма, платье из шерсти букле и множество новых чулок. Единственное из моего гардероба, что не будет смотреться здесь претенциозно и неуместно, — черная хлопковая юбка и белая блузка.

Над камином висит зеркало. Я гляжусь в него. В детстве у меня была копна вьющихся волос, сейчас я их старательно распрямляю, чтобы они нормально лежали при стрижке «паж». К счастью, я пошла в отца, и у меня еще нет седых волос. Но в этой новой для меня комнате, при новом освещении я вижу, что моя прическа меня старит. Я провожу руками по лицу. Пудра слишком розовая, и от нее я кажусь еще старше. Морщин на лице почти нет, но в целом я произвожу впечатление строгой, властной женщины. Тонкие морщинки на лбу лежат так, что кажется: я на всех смотрю сверху вниз. Поджатые губы заставляют думать, что я все знаю лучше других. Мне вдруг становится противно, и я отворачиваюсь. Все, что говорила обо мне Селеста, верно. Я всего лишь фабрикантша, помешанная на росте доходов. Что со мной случилось? Куда делась та девочка, которая больше всего на свете любила читать, которая считала, что главное — воображение? Почему я позволила ей превратиться в это?

Раздается стук в дверь.

— Войдите, — говорю я.

Входит Аньезе. Я отворачиваюсь.

— Что с тобой? — подходит она ко мне.

— Не знаю.

— Расскажи мне.

Она обнимает меня. Не знаю почему, но ее доброта так трогает меня, что я начинаю плакать. Слезы подступают толчками, откуда-то из глубины, и наконец проливаются обильным дождем. Мой муж, наша совместная жизнь, наше будущее, моя молодость — куда это все делось? Все накопившееся горе изливается из меня вместе со слезами. Я пытаюсь приглушить рыдания и не могу.

— Поплачь, поплачь, — говорит она.

Впервые с тех пор, как увидела Франко на полу фабрики, я зарыдала.


Когда я просыпаюсь, гляжу на будильник и не верю своим глазам. Полдень! Я проспала двенадцать часов. Вокруг тишина, слышно только, как занавеска легонько постукивает о подоконник. Папа прав: тут очень тихо. Я иду в ванную. Набираю горячую воду, погружаюсь в нее. Не знаю почему, но мне вдруг становится легко и спокойно. Мне кажется, что я плыву. Неудивительно, что все испугались за меня, когда я не плакала о Франко. Слезы приносят огромное облегчение.

Одевшись, я спускаюсь в гостиную. К моему удивлению, в доме никого нет. Странно, ведь почти обед. Я выхожу из дома, прохожу до конца улицы. Вокруг много людей, но никого из них я не знаю. Наконец замечаю Аньезе и Пенелопу — они идут мне навстречу с какими-то свертками в руках.

— А, Нелла, проснулась, — с улыбкой говорит Аньезе. — Как себя чувствуешь?

— Отлично.

Я и правда чувствую себя отлично. Как будто гора с плеч свалилась. Я опять дышу полной грудью.

— А где мама?

— Они с соседкой пошли на рынок в Фоджи. Ей нравится рынок. Идем, приготовим обед.

Пенелопа идет впереди.

— А папа? — спрашиваю я у Аньезе.

— Ушел с моим мужем. Так просто, погулять, поглазеть. Кто знает, на что?

Я вхожу в дом следом за Аньезе и Пенелопой. Аньезе указывает мне на стул в кухне. Моя задача — не помогать им, а развлекать разговорами, пока они будут готовить. Кухня — самое большое помещение в их доме. Посередине стоит огромный стол с двенадцатью стульями вокруг него. В углу — еще один длинный стол, для готовки. Аньезе и ее дочь разворачивают один из свертков, достают свежую рыбу, приправляют ее лимоном и травами и кладут в духовку. Я слежу за их слаженными действиями. Никто не командует, никто никого не одергивает. Кажется, я все время говорю Селесте, что и как надо делать. А тут передо мной мать и дочь, которые любят друг друга и уважают право другого делать что-то по-своему.

После обеда я сую ноги в сандалии и подхожу к зеркалу. Не пудрюсь, а только подкрашиваю губы помадой. Дух молодости, который исходит от Аньезе, передался и мне. Нос у меня уже немножко обгорел. Я снова становлюсь похожей на счастливую девочку, какой когда-то была.

Я отправляюсь гулять по городу. Поднимаюсь по холму туда, где в нашем Розето была бы Честнат-стрит. На вершине холма стоит церковь. Я открываю дверь и вхожу. Разглядываю потрясающие фрески, изображающие жизнь Святой Марии. Я улыбаюсь: художник увидел Богородицу красивой, с алыми губами и огромными голубыми глазами.

Из ризницы появляется приходской священник, и я в тысячный раз удивляюсь, зачем Ренато выбрал этот путь. Мне становится стыдно за свои мысли. В конце концов, я только что потеряла мужа. У нас с ним была семья, общее дело и общая жизнь. А теперь меня снова захватила мысль о Ренато Ланзаре.

Я выхожу из церкви на залитую солнцем площадь и вижу группу школьников. Смеясь и весело болтая, они идут вверх по улице. Когда они сворачивают за угол, чтобы подойти к церкви, я вижу, что они старше, чем я думала: не школьники, а скорее студенты. Они говорят по-итальянски, но в их речи слышится американский акцент. Что они тут делают?

У меня холодеет сердце. Меня мучает какое-то предчувствие, но я не успеваю сообразить достаточно быстро.

— Нелла! — слышу я мужской голос, и меня охватывает радость, смешанная со страхом. — Что ты здесь делаешь?

Это Ренато. Я поворачиваюсь к нему. Он поседел, но его волосы по-прежнему густы. Он одет в белую рубашку и брюки цвета хаки. Куда делась сутана?

— Я тут с родителями. А ты как сюда попал?

— Со своими студентами из Университета Святого Иоанна. Мы едем в Апулию. А по пути я хотел показать им, где жили мои предки. К тому же тут в церкви потрясающие фрески.

— Да, я видела.

— Ты как? — спрашивает он.

— Нормально. Франко всегда мечтал посмотреть на настоящий Розето, поэтому я решила, что должна приехать сюда.