Ее голос сник. Трудно объяснить постороннему человеку. В пересказе все выглядит так мелко, так банально. По прошествии стольких лет все свелось к заурядной перебранке из-за ревности. Имя другой женщины все опошлило, заслонило истинные мотивы. Может быть, по его вине. Может, ничего другого и быть не могло. Настоящие причины лежали гораздо глубже и были так же фундаментальны, как те, что разделяли Брука и его отца.

– Вскоре после этого мы расстались.

– Вы его все еще любите?

– Не знаю. В настоящий момент я чувствую себя излечившейся. Мне даже противно. Я как будто проснулась после кошмарного сна, полная свежих сил. Но, возможно, через два-три дня – или сегодня вечером – все начнется сначала. Пять лет я жила одной-единственной мечтой… И вдруг все ушло.

– Где же вы были так долго?

– Бродила по городу. Заблудилась. Мне было все равно.

– Глупышка. Совсем как Брук, – Прайди положил нож и вилку и глубоко вздохнул. Обвел взглядом стол. – Миссис Каудрей вечно жадничает, когда речь идет об ужине. Мне не хватает сытных ужинов у нас дома.

Корделия спрятала лицо в ладонях.

– Прайди, что мне делать?

– Что вам делать? Но это же очевидно!

– Как? – после короткой паузы спросила она. – И что же?

– О нет, не мое дело давать советы. Вы все равно им не последуете. Так всегда бывает – пустое сотрясение воздуха.

– Но что можно сделать?

Он поплелся, хромая, в свою спальню и вернулся со знакомым бумажным кульком.

– Угощайтесь.

Корделия машинально пошарила в кульке.

– Спасибо.

Это было мудро придумано. Вряд ли у человека разобьется сердце, пока он сосет леденец. Прайди сказал:

– Мистер Гладстон пристрастился к чаю. Иногда по утрам выдувает целое блюдце. Хорошо бы вы остались до субботы: вечером придет Уилберфорс.

– Я не могу здесь вечно оставаться.

– Сколько вам лет?

– Двадцать шесть.

– Идеальный возраст.

– Для чего?

– Послушайте, – сказал он. – Вам нужен мой совет или нет?

– Ну конечно же, Прайди. Я как будто заблудилась и уже не надеюсь когда-либо отыскать дорогу.

– Прекрасно. Вам двадцать шесть лет, и вы приехали в Лондон соединиться с любовником, так?

– Правильно.

– Вы пришли ко мне. Я всего лишь невежественный старикан и сужу о подобных вещах как невежда – с точки зрения здравого смысла. Но я не сказал вам: Корделия, вы совершаете глупость, бросаясь на этого человека. Не правда ли?

Она покачала головой.

– Я не сказал: смотрите, что вы делаете! Стоило избавиться от одного неудачного брака, чтобы тотчас очертя голову кинуться в другой! Почему я этого не сказал? Потому что знал: вы не примете мой совет. Кроме того – не мне устраивать вашу жизнь. Люди должны сами за себя решать. Вот в чем вина Фредерика: он пытался вмешиваться в чужую жизнь. Когда меня подмывает вмешаться, я говорю себе: Бог не вмешивается. А я что – умнее Бога? Возьмите еще конфетку.

– Нет, спасибо.

– Но вы просите моего совета, и я даю вам его. Возвращайтесь в Гроув-Холл.

Она изумленно уставилась на него.

– Нет, это невозможно.

– Пока еще нет ничего невозможного. Заберите с собой сына. Ваше место – там. Не такое уж плохое место. Вам не следовало покидать его.

– Нет, – через силу выдавила Корделия. – Я не смогу. Я туда не вернусь.

Прайди, хромая, подошел к огню. Он опять возбужденно что-то жевал.

– Вам двадцать шесть. Но вы гораздо старше – в душе. Вы знаете цену деньгам. Не правда ли?

– О да. Я отдаю себе отчет, от чего отказываюсь.

– От ста тысяч фунтов. Если округлить, то примерно так и получится. Дом, фабрики и Бог знает что еще. Опять же, мои деньги и деньги Тиш – хотя мы не можем ими пользоваться. И деньги Фредерика. Все это перейдет к вам. Вы – богатая наследница, даже несмотря на то, что жизнь дорожает.

Корделия сказала:

– Я все это знаю, но не вернусь, чтобы жить под каблуком у мистера Фергюсона. Брук всю жизнь прожил узником.

– Чушь-чепуха! Вы никогда не были под каблуком у Фредерика. Брук – может быть, и мы с Тиш, и слуга. Только не вы.

– Уверяю вас…

– Вы ошибаетесь. Разве вам неизвестно, что он на вас не надышится? Особенно после того, как вы подарили ему внука? Вы умеете находить общий язык. У вас одинаковый склад ума – хотя вы по-разному им пользуетесь. Вы когда-нибудь думали об этом?

– Не представляю, о чем вы говорите.

– А почему, как вы думаете, он уступал вам во всем, что касалось воспитания Яна?

– Он не уступал.

– Уступал – в самых важных вопросах. Вспомните коляску. Холодные ванны. Позволение не есть за общим столом, за исключением воскресенья.

– Но я тоже во многом уступала!

– Почему он разрешал вам сколько угодно навещать родных? Почему возвел новую теплицу там, где захотелось вам? А прошлогодний отдых? А почему он сделал вас с Бруком компаньонами? Потому что ему легко с вами работается. Он знает: вы умница и способны возразить ему, когда уверены в своей правоте. А! – Прайди сел. – Опять треклятый ишиас напоминает о себе!

Какое-то время оба молчали. Потом Прайди продолжал:

– Вы сказали, что иногда у вас было такое чувство, словно вы со Стивеном разговаривали на разных языках. Ну, так я вам скажу! Вы говорите на одном языке с Фредериком! Это не означает, что у вас одинаковая натура. Но когда вы считаете нужным возразить ему, вы это делаете, и он понимает свою ошибку. Мы, люди, иногда сходим с ума, воображаем невесть что. "Под каблуком у Фредерика!" Что за нонсенс? Это он через год-другой оказался бы у вас под каблуком – если бы вы поставили перед собой такую цель.

Корделия отняла руки от лица.

– Нет, Прайди. Все совсем не так. И, между прочим, я вовсе не расположена вести постоянную борьбу. На это ушли бы все мои силы. А мне пришлось бы бороться – из-за Яна! Я в первую очередь думаю о нем. Видеть, как из него вырастает второй Брук – трусливый, приниженный, слабый… Вот почему я не вернусь в Гроув-Холл!

– Новая глупость! Полный абсурд! А даже если и так – можно потерпеть годик, другой. Он того стоит. Деньги кое-что значат в нашей жизни. Сколько, вы думаете, Фредерику лет? Мне самому через несколько недель семьдесят два – ужас! Ему только семьдесят. Конечно, он может еще жить и жить. Но с каждым годом он будет становиться слабее, а вы – сильнее. Через пять лет вы завладеете всем имуществом Фергюсонов. Яну к тому времени будет девять лет. Фредерик не успеет причинить ему слишком много зла.

Корделия усмехнулась.

– Вы заставляете меня чувствовать себя крестьянкой, рассчитывающей, кто, когда умрет да кому, что достанется.

Он подергал себя за бородку.

– Мне следовало быть умнее. Ведь я уже давным-давно зарекся спорить с женщинами. Думал, вы не такая, как другие. Ни логики. Ни постоянства. Отлично! Идите, утопитесь в Темзе. Вот это по-женски! Это понятно!

– Простите, – сказала Корделия, вставая. – Я понимаю, что вы хотите мне добра, но…

– Ладно, – произнес Прайди. – Такие аргументы на вас не действуют. Корысть, думаете вы. Грубый расчет. Тогда послушайте другие. Вам двадцать шесть лет. Самый подходящий возраст. Вы хороши собой и будете хороши собой еще лет пятнадцать. А в ближайшие пять-десять лет вы даже станете еще красивее. Я знаю этот тип. Пусть я старый чудак, но я не всегда занимался одними мышами. Вы только что потеряли мужа и поругались с возлюбленным. Ваше сердце разбито. Так вам кажется. Мне вас жаль. Но неужели вам ни разу не приходило в голову, что в Англии и Уэльсе живут двадцать два миллиона холостяков и, может быть, среди них найдется такой, в которого вы сможете влюбиться? И что, обладая значительным жизненным опытом и став взыскательнее, вы сможете выбрать такого, который не был бы ни слабаком, ни прощелыгой. Люди не рождаются мудрецами – они приобретают опыт, и если повезет – вовремя. Вы не бедняжка с разбитым сердцем – нет, вам повезло, потому что вы многое пережили и – надеюсь – поняли. И все еще молоды. Хватит жалеть себя, работайте головой!

– Я не жалею себя! – возмутилась Корделия.

– У Фредерика тяжелый характер. Кому, как не мне, это знать. Но его нельзя мазать одной черной краской. В случае с Бруком все не так просто. Разве Фредерик виноват, что у Брука было слабое здоровье? И я не уверен, что их последняя ссора произошла исключительно по вине Фредерика. Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что в мире нет черного и белого, а есть множество оттенков серого. Фредерик деспотичен, сентиментален, самодоволен, немного ханжа – помните Пекснифа из "Мартина Чезлвита" Диккенса? В то же время он образован, исповедует прогрессивные взгляды, является филантропом, не лишен мужества и своеобразной цельности. Так или иначе, слезами горю не поможешь. Брука не вернешь. Вы должны думать о себе. Вы спросили моего совета. Так вот, я говорю: возвращайтесь в Гроув-Холл. Сочините для Фредерика какую угодно историю: скажем, Стивен женился…

– Он ничего не знает о Стивене.

– Тем более. Он не станет особенно разбираться – будет на седьмом небе оттого, что вы вернулись. Возвращайтесь и постарайтесь забыть прошлое: и Брука, и Стивена за компанию. А заодно и все обиды на Фредерика. Я сам накопил их немало, да чуть ли не все и подрастерял. Если вы посмотрите на него непредубежденными глазами, то увидите, что не так уж он непробиваем, а, наоборот, трогателен. Думайте о будущем. Вам ведь нравилось заправлять фабрикой, не отрицайте…

– Я и не отрицаю.

– Не бросайтесь очертя голову в первый же подвернувшийся брак. У вас должно хватить ума не посвятить всю себя фабрике, как Фредерик. Наслаждайтесь жизнью. Ездите в Лондон, когда заблагорассудится. Захотите – поезжайте за границу. Дайте сыну хорошее образование. Запомните три главных принципа: первое – привейте ему широту взглядов; второе – пусть он знает цену деньгам; и третье – воспитайте его в скромности, – Прайди сделал небольшую паузу и пошуршал в кульке. – Если Яну и угрожает опасность, то она исходит от вас.