Уинстон Грэм - Корделия

– Мамуля, – Ян уцепился за нее горячей ладошкой. – Можно, мы поиграем в жмурки?

– Конечно, милый.

– А ты будешь играть с нами? Будешь водить?

– Ну, раз тебе так хочется…

Он радостно закричал своим маленьким друзьям:

– Ура! Мы будем играть в жмурки, мамочка будет водить! – от полноты чувств он толкнул какую-то девочку. – Играем в жмурки!

Немного позднее, поймав одного из маленьких игроков, Корделия развязала платок и увидела, что за игрой наблюдают Брук и Роберт Берч, принявший участие в празднике. Она предложила им включиться в игру. Роберт немедленно согласился, а Брук с улыбкой отказался.

– Я рассказывала Делии, – сказала Эсси Бруку, – как нам с Хью нравится в Лондоне. Почему бы вам не приехать погостить? Конечно, у нас не так роскошно, как в Гроув-Холле, зато удобно и прямо в центре. Мы устраиваем литературные вечера – приходят друзья Хью и спорят о Кольридже или последнем романе мистера Диккенса. Сама-то я только сижу и слушаю, но все равно получаю огромное удовольствие. У Хью дела идут прекрасно; со временем он надеется на должность редактора. Брук, ты знаешь Флит-стрит? Поздно вечером она выглядит необыкновенно романтично. Иногда Хью дежурит в редакции в ночную смену. Они начинают печатать в семь часов вечера.

"Хоть бы она перестала молоть языком", – подумала Корделия. Хотя Брук усиленно делал вид, будто это его не касается – мол, в их городе, в его собственном кружке есть свои литературные и прочие таланты, не уступающие столичным, – Корделия знала: слова Эсси для него – соль на рану.

К этому времени дети слишком разошлись, и Корделии пришлось их утихомиривать. Хлопнула парадная дверь, и Корделия поняла, что пора кончать игру. Вернулся член Городского Управления Фергюсон.

В душе Брук был более чем когда-либо уверен, что отец сыграл с ним злую шутку. Они с Корделией стали полноправными компаньонами мистера Фергюсона только затем, чтобы еще полнее попасть под его влияние. Правда, он часто отсутствовал, но тем большей становилась их ответственность перед ним по возвращении. В свое время Брук предупреждал Корделию, но она не разделила его опасений. "В конце концов, что нам терять?" – сказала она, и он не нашел, что ответить.

Брук до сих пор не смирился с положением Корделии. Он никогда не выставлял себя противником условностей. Кроме того, речь шла о его жене, а не о жене его отца.

Он был чрезвычайно чувствителен к общественному мнению; ему не доставляло никакого удовольствия слушать, как эти двое обсуждают свойства пурпурина и фуксина либо план благотворительной покупки старых построек вблизи фабрики, чтобы снести их и возвести на этом участке жилые дома для рабочих. Иногда по вечерам Корделия заглядывала в кабинет мистера Фергюсона, и они не менее часа толковали о делах. Это его обижало.

Беда Брука была в том, что все хорошее он принимал как должное и замечал только плохое, например, нехватку подлинной свободы. Отъезд Прайди в Лондон превратился в его душе в постоянно ноющую рану; Корделии все чаще приходилось рядиться в тогу миротворца, успокаивающего раздраженных близких.

Никто из видевших Брука сидящим за рождественским столом, с покатыми плечами и бледным лицом аскета, или внимающим рассказам Эсси об их лондонской жизни, или любезно беседующим с одним из новых друзей мистера Фергюсона, приехавшим из Швеции, даже представить себе не мог, до какой степени он недоволен своей судьбой. И уж тем более никто, включая самого Брука, не подозревал, что развязка уже не за горами.

Все началось две недели спустя с письма Хью Скотта.

С тех пор, как Хью переехал в Лондон, старые друзья время от времени писали друг другу, но, так как их жены делали то же самое, переписка начала угасать за недостатком новостей.

Вот что писал Хью:

"Дорогой Брук!

Наверное, ты удивлен, что так скоро получил от меня письмо: ведь Эсси только что вернулась от вас. Но речь идет о чем-то, не касающемся наших жен.

Сразу приступаю к делу. Обсуждается проект выпуска нового еженедельника под названием "Вестминстерский бюллетень". Он будет придерживаться либерального направления в политике, хотя и не радикального, и следовать независимым курсом. Лорд Гирондель обещает финансировать новое издание и должен занять место директора компании, определяющего политическую линию. Тебе известен его громадный опыт. Главным редактором станет Бромптон Джонс, а мне предложили должность редактора, отвечающего за политическую рубрику. Теперь о главном. Остаются вакантными две должности младших редакторов, которые должны возглавить не главные, но весьма существенные направления: финансовое и литературное.

Вакансии заполнить несложно: уже упоминались две-три кандидатуры, но предпочтение будет отдано тому, кто вложит в это дело средства. Вот я и подумал, что, если бы ты захотел занять одну из должностей и внес, скажем, пять тысяч фунтов, я мог бы обещать тебе это место. Не пойми так, что любой, внесший деньги, может стать редактором: это было бы фатальным для новой газеты, но у тебя есть печатные работы и репутация, что должно компенсировать нехватку журналистского опыта.

Поверь, это прекрасная возможность – конечно, если у тебя действительно, как ты говорил, не лежит душа к твоему теперешнему занятию и ты хочешь посвятить себя литературе. Бромптон Джонс десять лет работал в "Ньюз", а перед тем сотрудничал с "Таймс" и, уж конечно, не стал бы менять место работы, если бы не был уверен в надежности данного предприятия. Сам я вложил полторы тысячи фунтов, главным образом, заняв у отца. Мне всегда хотелось поработать в какой-нибудь газете с самого начала ее основания, чтобы влиять и наблюдать за ее ростом.

Если тебя заинтересовало мое предложение, как можно скорее дай мне знать, и я сообщу подробности. В нашем распоряжении две недели, так что постарайся не терять даром времени. Мы надеемся выпустить первый номер в марте.

А теперь позволь поблагодарить тебя за Эсси и Джейн; они в восторге от своего пребывания в Гроув-Холле. Хотя, сказать по правде, я несказанно рад их возвращению. Отвык я от прелестей холостой жизни. Эсси всецело разделяет мои чувства. Неподалеку от нас сдается симпатичный домик, и она заранее предвкушает удовольствие жить по соседству с Бруком, Яном и ее дорогой Корделией. Я возражаю ей, потому что не знаю: может быть, ты и доволен своей теперешней жизнью в доме старика.

Искренне твой, Хью."

* * *

Как правило, без четверти девять Корделия вместе с мужчинами уезжала в красильни и, если они не собирались ехать домой обедать, в полдень возвращалась домой одна – то был конец ее рабочего дня. Но в этот день оба Фергюсона вернулись в Гроув-Холл вместе с ней. Корделия видела, что Брук чем-то озабочен. На его щеках играл непривычный румянец, и он был молчалив за обедом.

Пока фаэтон запрягали, чтобы снова ехать на фабрику, Брук улучил десять минут и показал ей письмо. Корделия почувствовала: необходима осторожность!

– С его стороны очень любезно сделать тебе это предложение. Заманчивый проект! Что ты собираешься делать? – если бы она любила мужа, ей незачем было бы изображать энтузиазм.

– Видишь ли, я всегда мечтал… нет, не о журналистике… но чем дальше, тем больше меня привлекает эта идея. Хью прав: у меня есть печатные работы – и статьи, и все прочее, что поможет мне завязать знакомства с нужными людьми. Ты знаешь, меня никогда не интересовало крашение тканей. Это будет настоящая жизнь!

Он бросил на жену странный взгляд: выжидающий, властный, как у отца.

– Сколько тебе дали времени на размышление? Две недели? Ты сообщишь?…

– Да, нужно сегодня же поставить его в известность. Я заранее знаю все, что он скажет.

– Брук, ты не думаешь, что лучше было бы попросить Хью, чтобы он написал подробнее? Пока все это довольно туманно. Надо бы поговорить с Хью и познакомиться с остальными. Я не собираюсь тебя отговаривать, но не лучше ли подготовиться к разговору с отцом?

Он раздраженно и не особенно решительно пожал плечами.

– Право, не знаю. Мне и так предельно ясно. Но я все-таки напишу Хью сегодня вечером.

И он умолк, заслышав на лестнице шаги мистера Фергюсона.

Таким образом, прошло четыре дня, прежде чем мистер Фергюсон впервые услышал об этом проекте. Корделия терзалась: уж не оказала ли она Бруку медвежью услугу, посоветовав повременить? А с другой стороны – если бы он был тверд в своем решении…

Брук оказался тверд.

В субботу вечером, когда все собрались в гостиной, он показал отцу первое письмо.

Первой реакцией мистера Фергюсона было:

– Двенадцатое января! Долго же шло письмо!

– Нет, папа, я получил его во вторник.

Мистер Фергюсон поднял брови и начал читать. Несколько минут все молчали; слышалось только пыхтение главы семейства. Прочитав, он сложил письмо и постучал им по костяшкам другой руки.

– Молодой Скотт всегда был энтузиастом. Надеюсь, он не разорится на этой афере.

– Не понимаю, почему он должен разориться. Здесь замешаны солидные люди. Да и Хью – себе на уме. Котсы – семья банкиров, а стартовый капитал составляет сорок тысяч фунтов.

– Что-то я не заметил, где об этом написано.

– По моей просьбе Хью прислал еще одно письмо – вот оно.

Снова воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь сопением мистера Фергюсона. Был холодный вечер; в камине пылал огонь, отбрасывая отсветы пламени на ажурную решетку.

– Признаться, я в некоторой растерянности. Он пишет так, будто ты попросил просветить тебя относительно подробностей.

– Да. Так оно и есть.

Мистер Фергюсон перечитал письмо.

– С какой целью, скажи на милость?

– Мне хотелось… Меня заинтересовало предложение, и я пожелал знать детали.