Уинстон Грэм - Корделия

Стивен долгим взглядом посмотрел на врача.

– Думаете, она живет своим умом?

– Да.

– Может быть, вы и правы.

Они несколько минут поболтали на общие темы. Но интерес гостя явно иссяк. Он задавал вопросы, но вряд ли слушал ответы. Наконец он докурил сигару и раздраженно швырнул окурок в камин.

– Что ж, не буду больше отнимать у вас время. Должно быть, ваша жена недовольна…

– Я не женат.

Их взгляды встретились.

– Правда? Как странно.

– Почему?

– Сам не знаю. Просто подумалось, – Стивен встал.

– А вы? – спросил Роберт.

– Я - нет. Уже нет. Несколько месяцев назад я получил развод.

– Вам не повезло.

– Да… Странно все обернулось. Смешная штука жизнь, Берч!

– Вы надолго в Манчестер?

– Нет. Завтра или послезавтра уезжаю.

– И куда?

– Какое-то время поживу в Лондоне. А потом, может быть, вернусь в Штаты. Хорошая страна. Я еще не решил.

На прощанье Стивен спросил:

– Доктор, вы циник?

– Не знаю. Не думаю. Просто стараюсь видеть вещи такими, как они есть.

– Я тоже когда-то. Но как смотреть на вещи, если их нет?

Роберт помедлил с ответом.

– Не знаю. Может быть, понемногу привыкнете. Я врач, а не философ.

– Мне почему-то казалось, что вы должны знать. Ни у кого нет ответа на этот вопрос. Интересно, Слейни-Смит получил ответ?

Они с минуту помолчали. Шуршали, опадая, листья.

– В любом случае, – произнес Стивен, натягивая перчатки, – я не собираюсь следовать его примеру. По крайней мере сейчас.

Стоя на верхней ступеньке крыльца, Роберт Берч провожал Стивена взглядом, пока тот не скрылся из виду. Потом вернулся в дом и закурил трубку.

Он сам не знал, почему изменил возраст сына Корделии. Это был импульс, рожденный чудовищным подозрением, внезапно возникшим в его мозгу. Подозрением, которое исчезло, прежде чем он успел его сформулировать. Однако он чувствовал, что, если не принять меры, оно может вернуться.

Когда наденешь юбочку

С голубенькой каймой?

Когда назначит встречу мне

Мой Джонни дорогой.

Три маленькие девочки в передничках, с разноцветными ленточками в волосах, так старательно выводили слова непритязательной песенки, словно от этого зависела их жизнь. Своими тонкими голосками они тщательно выговаривали каждое слово, не всегда попадая в такт мелодии. Кругом стояли и сидели еще одиннадцать детишек, приглашенных к Фергюсонам на Рождество, – в накрахмаленных жабо и с довольными личиками после вкусного угощения. Чуть поодаль, смущенные и немного не в своей тарелке, толпились взрослые: Эсси, миссис Блейк, тетя Тиш, миссис Торп, миссис Трэнт, миссис Слейни-Смит (спустя пятнадцать месяцев так и не снявшая траура) и жена викария миссис Шрайк в юбке с желтой отделкой и с "Манчестер Гардиан" в руках.

Корделия носилась взад-вперед, оживляя ход вечера, больше похожая на старшую сестру Вирджинии, чем на мать Яна. Эсси, бывшую всего на два года старше нее, замужество и материнство превратило в солидную матрону. Корделия же, несмотря на все пережитое, почти не изменилась. Вот уже пять лет она твердой рукой управляла домом, во много раз большим, чем у Эсси; весь последний год успешно руководила – в отсутствие мистера Фергюсона – красильнями (это вызвало удивление у ее родных и толки в городе), однако, когда это не требовалось, из властной вновь становилась, к удовольствию своей матери, такой же ласковой, непосредственной девушкой, которую несколько лет назад каким-то образом угораздило войти в эту богатую, всеми уважаемую семью.

Недоставало только дяди Прайди. Его давно обещанный визит в Лондон состоялся в октябре, а через три недели после возвращения он, как о чем-то само собой разумеющемся, объявил, что снял там на несколько месяцев квартиру и вот-вот уедет.

Сама мысль о том, что какой-нибудь член семьи выйдет из сферы его влияния, вызвала у мистера Фергюсона резкое неприятие. Он убеждал, что это напрасная трата денег, неуважение к семье, что Прайди становится игрушкой в руках честолюбивых южан; предрекал брату горькое разочарование, крах иллюзий, возможно, даже ущерб здоровью; однако, к его большой досаде, Прайди потрещал пальцами и пошел укладывать вещи.

Он отбыл рано утром в пятницу в двух экипажах: один был битком набит чемоданами, книгами и записями, а в другом разместились он сам, виолончель и восемь клеток с крысами, мышами, землеройками и препарированными органами. В дорогу он надел купленный тридцать восемь лет назад длиннополый сюртук, белый жилет и желтые клетчатые брюки. Он также приобрел в Лондоне желтый котелок, но тот оказался маловат и еле держался на его густой седой шевелюре.

– До свидания, дядя Прайди, – Корделия ласково поцеловала его в плохо выбритую щеку. – Надеюсь, вы нас как-нибудь навестите? Мы будем скучать, особенно Ян.

Дядю Прайди терзали сомнения.

– Эти клетки… Я изготовил их вручную, буквально собрал из кусочков. Где-то недостает гвоздей, где-то перегрызены прутья. Не хотелось бы помещать их на крышу. Как вы думаете, они выдержат?

Пока он говорил, несколько глаз-бусинок пялились на них из клеток.

– Дать вам веревку?

– Попытка не пытка, – дядя Прайди рассеянно сдвинул котелок под опасным углом. – Не думайте, что я собираюсь вечно жить в Лондоне. Не понимаю тамошний народ. Слишком учтивы. Вы сами обязательно приезжайте навестить меня – вместе с Яном. Надеюсь, моих землероек не укачает в поезде?

– Вы сами справитесь на вокзале или вас проводить?

– Моя квартирная хозяйка – весьма любезная женщина. Кое-что смыслит в приготовлении пищи. Это большая редкость. Жаль только, у нее голос типичного кокни – прямо как напильник. Трещит без умолку. Ну, до свидания, дорогая. Я напишу вам сразу же, как только приеду.

Однако "сразу" обернулось добрыми тремя неделями – только по истечении этого срока дяде Прайди удалось засесть за письмо. И теперь, помогая детям организовать игру "Скромная вдова", Корделия вновь и вновь возвращалась мыслями к этому письму; чему способствовали и бесконечные рассказы Эсси об их лондонском житье – какие театры они с Хью посетили (Хью – в своем профессиональном качестве) и как высоко его ценят в редакции.

Прайди не удосужился указать адрес, либо начать с "Дорогая Корделия", или соблюсти еще какие-либо условности.

"Вы, должно быть, – начал он, – уже и не надеялись получить от меня письмо, потому что давно прошли все сроки. Я был страшно перегружен и только сейчас улучил минутку для литературных экзерсисов. Путешествие оказалось довольно-таки утомительным. К счастью, я был один в купе – правда, пара человек заглянули в Кру, но тотчас вышли. Однако не обошлось без происшествий.

Мистер Гладстон, от которого я уж никак не ожидал, что он причинит мне беспокойство, повел себя весьма неуважительно и попросту улизнул, пока я спал. Эта выходка дорого ему обошлась. Какой-то глупый, невоспитанный старик через купе от нашего – он представился генералом, только что вернувшимся из Индии, причем несомненно с больной печенью от тропического климата (если все наши военные за морем таковы, не удивительно, что туземцы затевают бунты, я всегда сочувствовал угнетенным), – так вот, он пытался заколоть бедняжку сикхским охотничьим ножом. К счастью, поезд как раз остановился, а то супруга вышеозначенного генерала, грубая женщина, которую можно было бы вы знаете за кого принять, если бы я встретил ее на Элберт-сквер после десяти часов вечера, – уже опускала стекло, чтобы нажать на стоп-кран. Мне удалось отыскать мистера Гладстона – он спрятался на багажной полке. Мы объяснились, и, должен сказать, они не проявили особого уважения, а стало быть, и я тоже.

На вокзале в Лондоне я нанял кэб, чтобы доехать до моих апартаментов – это почти в центре, в районе, называемом Сохо. Кэбмен попался воспитанный и не возражал против того, чтобы я разместил моих маленьких друзей внутри кареты, а то они могли замерзнуть, и потом при расчете я выразил ему свою благодарность. Он же сказал, что ему все равно – как раз передо мной он вез в больницу женщину в лихорадке. Странно, что в столице не нашлось специального транспорта для перевозки больных. Когда приедете, садитесь только в пролетку. Я целую неделю места себе не находил, опасаясь, что мои крысы и мыши заразились какой-нибудь болезнью. Тем не менее все они пребывают в добром здравии, если не считать того, что у мистера Гладстона снова случился катар. Чтобы не забыть – позавчера я встретил мистера Кроссли, того, который подшутил над нами – помните спиритический сеанс? – и сбил с панталыку мистера Слейни-Смита. Я как раз куда-то спешил, не помню, куда, и мне некогда было особенно разговаривать; он просил передать вам привет. Самонадеянный молодой человек, но с ним приятно побеседовать. Он приглашал меня в какой-то мюзик-холл, где он управляющий. Но мне было некогда, так что мы расстались. Моя хозяйка говорит, мир тесен, но я так не думаю. По-моему, мир велик, хотя и несколько перенаселен, поэтому в результате всяких перемещений время от времени и происходят подобные встречи.

Не сомневаюсь, что в ближайшие полгода я буду очень занят. Только что я три вечера подряд спорил с друзьями профессора Саймона о теории пангенезиса Дарвина. Я неоднократно повторял, что являюсь полным профаном в этой конкретной области и критикую вышеупомянутую гипотезу лишь с позиций здравого смысла, но они постоянно возвращались к ней, точно собаки – к тому месту, где их вырвало."

И дальше в таком же духе. Если уж Прайди садился за письмо, то старался оправдать стоимость марки. "Странно, – подумала Корделия, – ведь и я могла бы случайно встретить Стивена на улице – после всех душераздирающих подробностей, после разлуки… Значит, он все-таки не уехал в Америку… А теперь вот и Прайди уехал, и я еще более одинока."