Уинстон Грэм - Корделия

– Для тебя большое утешение знать, что он оказался прав.

Она ступила на мостки, но Стивен снова схватил ее за руку и привлек к себе. До сих пор он никогда еще ничего не терял и не мог поверить, что теряет Корделию.

– Корделия, милая, в своем ли ты уме? Мы же договорились бежать вместе.

– Пусти меня!

Стивен рассвирепел.

– Ещё немного, и я подумаю, что ты меня ненавидишь.

Она попыталась вырвать руку, но он держал ее так крепко, что Корделии стало больно. С головы у нее слетела шляпа. Стивен стал целовать ее. Она больше не сопротивлялась, а только отворачивала лицо, так что он больше целовал ее щеку – свежую и прохладную.

– Ты меня ненавидишь? – тихо спросил он, надеясь на отрицательный ответ.

Корделия прошептала:

– Теперь – да.

Стивен так резко отпустил ее, что она чуть не упала. Он был бледен, как смерть.

– Я знаю, что не всегда вел себя идеально, – вымолвил он, задыхаясь. – Я не ангел и не претендую на это звание. Но я знаю одно: за весь этот год я ни разу не помыслил ни о ком, кроме тебя. Не думал ни о чем, кроме твоего счастья, твоего благополучия. Что ж… Если ты так решила, пусть будет по-твоему. Отступаюсь. Возвращайся к Бруку. Желаю вам счастья. Это конец.

Он повернулся и пошел через рощу, вне себя от гнева, ненавидя Корделию со всей силой отвергнутой любви.

Она вытерла лицо перчаткой и, как слепая, как человек, который ищет, не зная, что потерял, начала шарить в траве, пока не наткнулась на свою шляпу с вуалью.

Пять месяцев спустя Корделия выгравировала свое имя на облицовке камина в спальне.

Однажды вечером гроза прогнала ее из сада.

Накануне Корделия открыла одну из тетрадей Брука и прочитала начало нового стихотворения: "Когда я думаю о том, что скоро уйду…" В последнее время ей и самой лезли в голову подобные мысли. Сегодня они мучили Корделию, как никогда раньше; у нее развилась мнительность. "Если месяц спустя я умру от родов, – думала она, – Брук снова женится – отец позаботится об этом. От меня останется только имя – как от Маргарет. Что она оставила? – спрятанный на чердаке дневник, бухгалтерскую книгу, несколько оческов, какую-нибудь одежду, которую они, несомненно, поторопились продать или раздать бедным… Но мне лучше не думать о Маргарет."

Тем летом она достала свои старые инструменты для резьбы, к которым не притрагивалась за все время замужества. Смотрела на них и думала: почему бы и нет? Это был странный импульс, вообще-то чуждый ее натуре. За обычными женскими колебаниями у Корделии обычно крылось душевное равновесие. Но в последние несколько недель она стала терять почву под ногами. Вот и явилась потребность увековечить свое имя. "Пусть от меня останется хоть какая-то метка в этой комнате."

Она приступила к работе и уже вывела буквы "КОР", когда ею овладело отвращение. Не то чтобы она боялась насмешек, особенно теперь, когда все были так добры к ней, но они наверняка будут недоумевать, может быть, даже встревожатся. Зачем делать из себя дурочку? Однако это "КОР" показалось ей более нелепым, чем все слово целиком. Поэтому, преодолевая внутреннее сопротивление, она продолжила работу.

После того, как было закончено "ДЕЛИ", в дверь постучали. Корделия не без труда поднялась и бросила взгляд на часы: вряд ли это горничная.

– Войдите.

В дверях возникла фигура дяди Прайди. Он посмотрел на Корделию и насупился.

– Рад, что вы на ногах, юная леди. То есть, мне все равно, но я рад, что вы открыты для посетителей. Это я вспомнил объявление в Блэкпуле: "Такие-то сады, открыто для посетителей", "Такой-то солярий, открыто для посетителей". А это что у вас? Резьба по камину? Замечательно. Но вы забыли про букву "Я".

Она покраснела до кончиков волос.

– Я еще не закончила.

– Так продолжайте. Заканчивайте, пожалуйста. Я не собираюсь вам мешать. Просто посижу и посмотрю. Вот, возьму эту табуретку, – он сложился пополам, как складной нож. – Вот так. Тихонько посижу. В такие минуты нужно вести себя очень тихо. Творчество требует тишины.

Корделия жалко улыбнулась.

– Сказать по правде, я сама не знаю, что на меня нашло. Какой-то порыв…

– Благодетельный порыв. Украсьте, украсьте дом! Ничего, если я возьму конфетку? И вы попробуйте. Вот эти, в бумажных обертках, самые вкусные. Я сам всю жизнь мечтал вырезать свои инициалы на фортепьяно в гостиной – пожалуй, однажды я так и поступлю. Продолжайте, пожалуйста. Когда делаешь глупости, главное – не думать об этом.

Корделия положила нож.

– Вот именно. Но вы ведь зачем-то пришли? У вас какое-нибудь дело?

– Просто хотел сообщить новость. Кроме вас, это вряд ли кого-либо заинтересует, – дядя Прайди поерзал на табуретке, очень похожий на старого гнома с острым, длинным подбородком. – Послушайте, если у вас нет желания, дайте мне. Ненавижу, когда что-то бросают на полдороге, будь то недоеденное пирожное или недоделанная работа.

Корделия немного отошла в сторону, и он подвинул свою табуретку к камину. Странным образом старику удалось придать смысл ее бессмысленному поступку. Должно быть, с чудаками всегда так: все из ряда вон выходящее для них в порядке вещей.

Корделия молча наблюдала за тем, как дядя Прайди выписывает "Я". Получилось немного криво и чуточку отдельно от остальных букв. В общем, похоже на дядю Прайди.

– Теперь дату, – предложил он.

– О, я не думаю, что это так уж нужно.

– Разумеется, нужно. Какое же произведение искусства без даты? Поставим только год: 1869. Месяц не имеет значения. Год милосердия. Цивилизация распространяет свое влияние, тянется, как резинка. Вопрос только в том, в каком месте она порвется. Или снова съежится.

Он начал вырезать "1".

– Какая у вас новость? – спросила Корделия.

– Моя книга будет опубликована.

– Ох, как я рада! Это замечательно!

– А! Я так и думал, что вы обрадуетесь. Немного не то, что я ожидал: придется взять часть расходов на себя. Но все-таки это лучше, чем то, как Брук печатает свои стихи. Он на этом почти ничего не зарабатывает. Мне тоже мало что светит, но, по крайней мере, книга увидит свет. И мою теорию когда-нибудь признают. Может быть, вы доживете до этого дня. Я вам завидую. Вам всего третий десяток, вы еще столько увидите! Мне кажется, начиная со следующего года, развитие мира резко ускорится. Как это увлекательно!

Он закончил вырезать "1" и начал "8", слегка высунув от усердия язык. Потом сказал:

– К сожалению, в книге будут отсутствовать необходимые графики: это слишком дорого. К сожалению – потому что люди предпочитают книги с иллюстрациями. Дуракам так легче понять, о чем речь. Нож недостаточно острый.

– Неужели это так уж очень дорого? И неужели у вас нет денег?

– Нужен твердый корунд, – продолжал дядя Прайди.

– Что-что?

– Ничем так не заточишь добрый инструмент, как корундом. Ну, и где же мне взять деньги, юная леди? Фредерик и так выдает мне солидное содержание. А к тому времени, как книга окупится…

– Простите, я не хотела…

– Ничего. Все в порядке. Вы имеете право спрашивать. Но где мне взять недостающую сотню?

– А доход от фабрик?

– А, фабрики! – дядя Прайди с досадой махнул ножом. – Это не свободные деньги. Фредерик постоянно расширяет производство, покупает новую технику. Он делает огромные деньги, но мы их пока не видим.

Корделия промолчала. Ее ли это дело – давать старику первые уроки гражданского неповиновения?

– Ну вот, – он немного откинулся назад. – Готово. Гм. Что вы об этом думаете? Не так ровно, как у вас, но все-таки и не так уж плохо. Теперь нужно немного китайской туши.

– Туши?

– Вам не кажется? А я так всегда пользовался китайской тушью, когда учился в школе и рисовал на партах. Тогда рисунок и через годы остается свежим, будто сделан только что.

Куда только делась его агрессивность.

– Хорошо, – сказала Корделия. – Сейчас принесу. – Она принесла из гардеробной тушь и снова села наблюдать за его работой. - А вы, оказывается, знаток.

– Был когда-то. Определенно был. Кажется, снова пойдет дождь.

Корделия посмотрела на низкие облака за окном. Листья пожухли и не шевелились, разве что какой-нибудь прогибался под упавшей на него каплей.

– Дядя Прайди, позвольте мне помочь вам с недостающей суммой.

Он резко повернулся к ней и нахмурился.

– Что? Что еще за чепуха? Тратьте свои деньги на более подходящие вещи. Через неделю-другую они вам пригодятся. Крестины… шелковые платья… вуали, бархат… Я знаю!

– За все это заплатит Брук. А эти деньги я отложила на другой… непредвиденное… из моего собственного содержания… теперь они мне вряд ли понадобятся… во всяком случае, мне уже не придется истратить их на то, что я думала…

Разоблачения не последовало: ни слухов, ни вынужденного бегства… вот зачем были приготовлены эти деньги…

– Разумеется, мне бы хотелось, чтобы книга вышла с графиками и таблицами, – дядя Прайди потрещал пальцами. – И генеалогическим деревом. Со всеми необходимыми чертежами. Их пришлось убрать. Я дал согласие.

– Ну, это еще не поздно исправить. Вы могли бы послать телеграмму?

Он бросил на нее острый взгляд.

– Каприз. Прихоть, и больше ничего. Возможно, у вас и есть деньги, но это всего лишь минутная прихоть.

– Нет, дядя Прайди. Я хочу потратить их таким образом.

– Мне не по душе такая идея. Вы уверены, что поступаете правильно, юная леди? Это не из-за вашего состояния? У женщин бывают причуды. То-то вы где-то бродили в первые недели.

– Только одну неделю, дядя Прайди.

– Странности бывают не только у людей. Помню, одна из моих любимых мышей вдруг начала грызть свой хвост. Лучше бы вам сохранить эти деньги.

– Когда вы на меня так смотрите, – улыбнулась Корделия, – я чувствую себя мышью.

– Нет, – возразил он. – Вы не мышь, вы помесь. Я наблюдал за вами. Не думайте, что нет. Холодная голова и горячее сердце. Может быть, это звучит сентиментально, но я серьезно. Они постоянно сражаются между собой. С переменным успехом. Это небезопасно.