Уинстон Грэм - Корделия

"Приедет ли Дэн Мэссингтон? А что с Вэлом Джонсоном? Завтра обо всем напишут в газетах. Расследование… Вызовут ли меня на допрос?" "Нет, Брук, это бренди, Роберт велел давать тебе понемногу… Его еще нет, он в Лондоне, разве ты не помнишь?" "Ах, если б чуточку вздремнуть!"

Наконец они с Бруком уснули – перед самым рассветом. Однако ненадолго – у него начался приступ кашля. Когда приехал Роберт Берч, на Брука было страшно смотреть.

Утро прошло в хлопотах. Берч настоял на том, чтобы они взяли дневную сиделку, а Корделия сможет дежурить по ночам. Нужно надеть на больного специальную шерстяную фуфайку. Брук с преувеличенным интересом, не без подозрительности, взирал на их приготовления. Теперь у него открылись глаза: он действительно тяжело болен – первый раз в жизни. Все прежние тревоги не стоили выеденного яйца: ангины, бронхиты, колики, несварение желудка… Он боялся спрашивать, чем болен: то был суеверный страх перед словом.

Сразу же после завтрака Корделия сошла вниз и попросила "Экзаминер", но оказалось, что дядя Прайди забрал утренние газеты к себе. Ей было некогда вторично выходить, и она подождала до обеда. Там выяснилось, что дядя Прайди забыл захватить их с собой. Корделия страшно устала, ей совсем не хотелось есть, а тетя Тиш чуть не уморила ее нескончаемыми советами насчет Брука.

Наконец Корделия позволила себе перебить ее:

– Дядя Прайди, в сегодняшних газетах есть что-либо из ряда вон выходящее?

– В газетах? О да. Разумеется. Какой-то невежда пишет о революционном характере творчества Верди. Сколько раз я собирался ответить этим проходимцам, да не хватало времени. Кстати, Тиш, ты не трогала мою виолончель?

– Я слышала, произошло нечто ужасное, – ответила старая дама на вопрос Корделии. – Об этом говорили на кухне. Вот что бывает с подобными заведениями.

– Какими заведениями?

– Мюзик-холлами, милочка. В каком-то театре случился пожар. Так рассказывали на кухне. Несколько дюжин человек сгорело до смерти. Пять пожарных машин… "скорая помощь"… и полиция…

– Никогда не следует писать о том, чего не знаешь, – проворчал дядя Прайди. – Естественно, в глазах черни любой гений кажется революционером.

– А вы, дядя Прайди, читали о пожаре?

– Что? Ах, да. Кажется, этот театр принадлежал приятелю Брука. Тому, с которым мы ездили на концерт.

– Мистеру Кроссли?

– Вот именно. Чепуха, Тиш, там никто не сгорел. Они погибли в давке, из-за возникшей паники. Словно бегущий скот. Для толпы не существует доводов рассудка. Я только пробежал заголовки. Кажется, там написано – двадцать три человека.

– Двадцать три… раненых?

– Нет, погибших. Патти, эти тосты совсем как печенье. Вы их слишком тонко режете и поджариваете на чересчур медленном огне.

– Прошу прощения, сэр. Я скажу кухарке.

Корделия уставилась в свою тарелку.

– Двадцать три человека, – повторил дядя Прайди, пережевывая пищу. – Это почти вдвое больше, чем погибло во время резни при Петерлоо. Но никто не станет особенно сокрушаться. Коронер будет твердить о запасном выходе; присяжные внесут поправки… Никто палец о палец не ударит. Вот увидите, какой-нибудь месяц – и мюзик-холл снова засияет огнями.

– Там было… много раненых?

– Не знаю. Я это пропустил. Кажется, молодой Кроссли получил легкую травму. Приятный молодой человек, хотя и несколько самоуверенный.

Молчание.

– Я схожу за газетами, – Корделия встала, держась за стол и почти ничего не видя. – Где они?

– На моей тумбочке. Попросите Патти, если уж вам не терпится.

Корделия не слушала. Она должна увидеть собственными глазами. Дрожа всем телом, она опустилась на кровать дяди Прайди и сквозь слезы прочла следующее:

"В числе раненых…" Стивена там не оказалось. Слава Богу! "Два года назад этот театр приобрел мистер Патрик Кроссли и подверг его значительным переделкам…"

Корделии не удавалось держать газету так, чтобы не плясали буквы, поэтому она расстелила ее рядом на кровати.

"Мистер Кроссли в своем сегодняшнем интервью…" Значит, он жив и здоров? Но… который Кроссли?

Вот! "Мистер Кроссли-младший ворвался в помещение театра вместе с пожарными. Он имел несчастье находиться на сцене в тот самый момент, когда часть ее провалилась. В настоящее время он содержится в "Королевском госпитале" с переломом ноги и множеством ссадин…"

Снизу послышался шум. Кто-то приехал Мистер Фергюсон.

В том, что она прочитала, было мало хорошего – если не считать того, что теперь она знала: Стивен вне опасности. Корделия уставилась на крупные заголовки. "Величайшая катастрофа из всех, какие когда-нибудь происходили в нашем городе"… Показания очевидцев… Редакторский комментарий… Списки погибших и раненых… Ее мутило, как будто смерть этих людей была на ее совести. По щекам бежали слезы, но то не были слезы раскаяния. Корделия плакала от огромного горя, усталости и сознания своей беспомощности. Она едва не потеряла сознание на виду у мышей и землероек, глазевших из клеток.

"Причина паники неизвестна, но предполагают, что ее виновником стал какой-то пьяный…"

"Нужно идти вниз. Ничего не случилось, мистер Фергюсон. Перед вами – преданная жена, почтительная невестка. Ваш сын опасно болен. Если вас пугает мой вид, так ведь я всю ночь ухаживала за ним. "Любовь изменила – отныне милей ей стал путевой обходчик…" Ах, эта песня не выходит у меня из головы. Должно быть, она и на смертном одре не оставит меня в покое."

Ложь и притворство. Но у нее нет выхода. Пока не объявится Дэн Мэссингтон – как собирался. Тогда все будет кончено. Она встретит опасность с открытым забралом – и, может быть, даже с облегчением. Честная, искренняя Корделия!… Если бы все шло по плану, сейчас она была бы на пути в Лондон.

Она взяла газету, чтобы сложить ее; взгляд упал на колонку имен погибших. Не веря своим глазам, Корделия прочитала: "Дэн Мэссингтон, Дауэр-Хауз, Олдерли-Эдж…"

Мистер Фергюсон приехал не в духе: его оторвали от важных дел. В каждом его жесте, каждом вдохе и выдохе сквозило раздражение. Но после встречи с Бруком и Робертом Берчем все изменилось. Ему стало стыдно и тревожно.

Он сразу же взял инициативу в свои руки. Послал Берча за доктором Плимли с Сент-Энн-сквер. Мистер Плимли, специалист по легочным болезням, внимательно осмотрел больного и поставил тот же диагноз: тяжелая форма двусторонней пневмонии.

– Я не сказал бы, мистер Фергюсон, что случай безнадежный, но также погрешил бы против совести, если бы пытался внушить вам сверхоптимизм. У вашего сына слабое сердце, а на него в ближайшие дни будут огромные нагрузки. Кстати, ни в коем случае не давайте ему патентованную микстуру от кашля. Потому что, как ни тяжело, но именно благодаря кашлю можно спастись от застойных явлений в легких. Доктор Берч был совершенно прав, прописав отхаркивающее. Пожалуй, я смогу дать вам более эффективное средство. Что касается всего остального, то успех лечения будет зависеть от самого больного. И от ухода. – Он улыбнулся Корделии – Огромное утешение – во время болезни иметь рядом любящее сердце.

После отъезда специалиста мистер Фергюсон вернулся в гостиную и застыл перед камином. Корделия осталась сидеть в своем кресле.

– Это я виноват в его болезни, – через силу произнес старик. – Брук уже несколько дней как простудился. Если бы я раньше отпустил его домой…

– В Лондоне о нем наверняка хорошо заботились.

– Все не так, как дома, вы же знаете. – Она хотела утешить, а получился мягкий упрек.

Корделия встала.

– Пойду, посмотрю, не нужно ли ему чего-нибудь.

– Сестра Чартерс здесь?

– Да, но она недавно приехала и, возможно, нуждается в подсказке.

– Сколько вы спали минувшей ночью?

– Не помню.

Не хватало, чтобы ее хвалили за преданность Бруку!

– Послушайтесь моего совета: пусть вам постелят в голубой комнате, и сейчас же ложитесь. Ночью вам понадобятся силы.

– Хорошо.

"Но сначала напишу Стивену записку в госпиталь, всего несколько фраз. "Стивен, дорогой, я все еще не уехала. Брук опасно болен, а Дэн Мэссингтон… он уже не придет… Меня очень беспокоит твоя травма, напиши, пожалуйста, как ты себя чувствуешь. Навещу сразу, как только смогу. Делия."

– На фабрике все в порядке? – прервал ее мысли мистер Фергюсон.

– Вчера утром было в порядке. – Она пустилась в подробности.

– Прекрасно. Я рад, что вы нашли выход из положения. Жалко, что ваше первое самостоятельное дело так закончилось.

Уже в дверях что-то толкнуло ее сказать:

– Я прочла о смерти Дэна Мэссингтона.

Мистер Фергюсон вскинул бровь.

– Мэссингтона? Я даже не знал о его болезни.

– Он не был болен. Он… Его имя в списках… – Корделия сбивчиво объяснила, что случилось.

– В "Варьете"? Да, припоминаю: я видел заметку в лондонской газете. Это ведь мюзик-холл Кроссли, да?

– У меня не было времени прочесть статью целиком.

– Хорошо, что это случилось не в субботу, когда там бывает мистер Слейни-Смит. Думаю, Кроссли больше не жить в нашем городе.

Его невозмутимость подействовала ей на нервы.

– Мне очень жаль, что их постигло такое несчастье, – горячо произнесла она. – Уверена, они бы чувствовали то же самое, если бы это случилось с нами.

Но что толку? Он думал о своем.

– Что касается Мэссингтона, то не нам, добрым христианам, кого-либо осуждать. Естественно, я не желал ему плохого, но не хочу притворяться, будто его смерть для меня – огромная потеря. Он служил не очень-то большим утешением для своей сестры, когда она была жива, зато после ее смерти поднял такой шум, как будто мы заставили ее покончить с собой.

"А разве это не так?" – подумала Корделия, выходя из гостиной. – "Конечно, нет, – утверждали здравомыслящие люди по всей округе. Как можно было заподозрить в этом мистера Фергюсона – хозяина Гроув-Холла, советника, владельца фабрик и заводов, доброго христианина?"