– Мы пришли, – начал мистер Фергюсон, – по важному делу, касающемуся вас, вашей супруги и одной из ваших дочерей.

– Взгляните, – произнес мистер Блейк, – на этот маятник. Они использовали вместо меди какой-то дрянной сплав. – Он провел рукой по красивой седой шевелюре и вышел из-за прилавка. – Что значит дешево. Никогда не покупайте дешевых часов.

– Мои были подарены мне отцом на совершеннолетие, – сказал мистер Фергюсон, занимавший своим крупным телом треть мастерской. – С тех пор они меня ни разу не подвели. Я сделал точно такой же подарок моему сыну – правда, Брук? Гораздо выгоднее покупать вещи отличного качества. Но сейчас меня интересует другое, а именно…

Мистеру Фергюсону не удалось закончить фразу: даже его зычный голос утонул в бое двадцати семи часов одновременно. Он, еле сдерживая нетерпение, подождал, пока они отыграют. Мистер Блейк внимал бою с заинтересованным, но критическим выражением лица. Под конец он понимающе кивнул.

– Как я уже сказал, – продолжал мистер Фергюсон, но был вынужден снова умолкнуть, так как двое часов на полминуты опоздали и только сейчас затянули свою песню. Энтузиазма мистера Блейка как не бывало. Все время, пока они били, он хмурился и цокал языком. Не успел мистер Фергюсон набрать в легкие побольше воздуху, чтобы продолжить разговор, как хозяин мастерской отошел к провинившимся механизмам.

– Это "Луи-Квинз". И, разумеется, работа Хэндворта. Никуда не годится. Все дело в маятнике… Так вы хотели видеть мою жену?

– И вас, мистер Блейк.

Тот достал из кармана прекрасный хронометр и посмотрел на циферблат.

– Выходит, вы пришли не ради часов?

– Нет.

– Ну что ж… Правда, мне еще рано закрывать мастерскую. Сейчас попрошу Тедди меня заменить.

В цоколе размещалась темноватая кухонька, но в первый же год после свадьбы, до того, как дети один за другим начали сходить с конвейера, Джон Джеймс Блейк пристроил еще одну кухню – на уровне первого этажа. Она стала местом, где происходило все самое важное. Члены семьи постоянно сменяли друг друга: одни приходили, другие уходили, и только миссис Блейк неизменно пребывала здесь: стряпала, раскладывала по тарелкам еду, мыла посуду, одевала и кормила детей; отсюда она отправляла их в школу и на работу и здесь встречала после трудов праведных.

В этот вечер на кухне вместе с матерью находились только Эмма и трое малышей. Энн с Сарой наверху играли в четыре руки на фортепьяно из розового дерева, а Эстер, Тедди и Корделия, отужинав, отправились на огород копать картофель и собирать горох. Сама миссис Блейк без устали работала и умела отлично организовать время своих детей так, чтобы они постоянно были заняты. Завидев, что кто-то сидит без дела, она моментально что-нибудь придумывала.

Но сейчас, в теплых наступающих сумерках, работы в саду и огороде было не так уж много, и Эстер, Корделия и Тедди остановились поболтать; постепенно беседа перешла в легкий, оживленный спор. Сестры объединились, и Тедди, оставшись в одиночестве, начал бросать в них горохом, выстреливая горошины щелчком большого и указательного пальцев. Отпора не следовало до тех пор, пока он не перешел на мелкую картошку. Одна такая картофелина, попав Корделии в голову, перепачкала ее землей. Девушка вскрикнула, схватила свою корзинку и выбрала два увесистых клубня, полностью в земле. Один угодил Тедди в плечо, а другой пролетел мимо и покатился по дорожке, чтобы остановиться под ногами у только что подошедшего мистера Блейка.

Авторитет мистера Блейка у детей был непререкаем, но не потому, что у него была тяжелая рука. Он посмотрел на ударившуюся о носок его туфли картофелину, потом перевел взгляд на троих своих отпрысков и добродушно расхохотался.

– Тедди!

– Да, папа?

– Присмотри несколько минут за мастерской. Приехали Фергюсоны и хотят поговорить с мамой и со мной.

– Хорошо, папа.

Мужчины пошли в дом, а обе девушки продолжали собирать горох. Они низко наклонились над землей, и их широкие, раздувающиеся юбки, похожие на шляпки гигантских грибов, подчеркивали осиные талии. Вскоре Эстер не выдержала.

– Интересно, что им нужно?

– Фу, жарко! Слышишь, гремит?

– Должно быть, что-то важное. Мистер Фергюсон очень занятой человек.

– Может, ему понадобился папа?

Эстер буравила взглядом сестру. Она знала: Корделия вовсе не так проста, как притворяется.

– Или ты.

– При чем тут я? На тебя он обращает гораздо больше внимания.

– А тебя оставляет Бруку, – парировала Эстер. – Откровенно говоря, мистер Фергюсон мне нравится больше, чем его сын. У него такие роскошные жилеты. И манеры настоящего джентльмена. Серьезно, Делия. Брук тебе что-нибудь говорил?

– Мне? Нет, конечно. Ничего такого.

– В прошлый раз на концерте он с тебя глаз не сводил.

Корделия покраснела.

– Мне жаль его, бедненького, он такой стеснительный. И… артистичный. Должно быть, это музыка настроила его на сентиментальный лад, а не я.

– Интересно, каково жить в огромном доме со слугами, которые так и спешат исполнить любое твое желание? – Эстер сладко потянулась и зевнула. – "Смит, выкопай для меня картошку! Джонс, подмети двор!" Я бы сказала, это очень приятно!

– М-м… Пожалуй, на ужин хватит. В этом году уродился мелкий горох.

– Слишком часто посадили. Это все Тедди… Интересно, нам еще долго здесь торчать? Или уже можно пойти в дом – как будто мы не знаем, что у нас гости?

– Нет, не думаю.

– Но до чего же громко эти несносные девчонки лупят по клавишам! – Эстер посмотрела на открытое окно второго этажа и нахмурилась. – Опять придется настраивать фортепьяно.

– Эсси…

– Что?

– Интересно, зачем они все-таки приехали?

– Иди, послушай.

– Нет. Подожди-ка… – Корделия медленно обвела взглядом дом и остановилась на плоской крыше кухни с открытым слуховым окошком. Туда можно было вскарабкаться по старому, высохшему дереву. Давно уже по нему никто не лазал – с тех самых пор, как Сара свалилась оттуда, точно спелая груша, и сломала руку. Корделия сама лишь года два назад бросила это занятие. Теперь ей мешал кринолин, но она отправилась в знакомый путь и ни разу не оступилась. Туфли она сняла, чтобы не громыхали по крыше.

Когда Корделия, припав к окну, заглянула внутрь, отец зажигал газовую лампу. Язычок пламени метнулся и перешел в ровное горение.

Фергюсонам не удалось застать мистера и миссис Блейк одних. Хозяйка дома, кажущаяся огромной в широком платье в складку, которое лишь отчасти маскировало ее положение, сидела в кресле-качалке, держа на коленях Уинифред и вытирая ее влажные после купания волосенки. Рядом находилась лохань с мыльной водой. Мери и Пенелопа, обе с круглыми, слегка задумчивыми глазенками, ставили на стол чашки с молоком и тарелки с хлебом. Массивная фигура мистера Фергюсона нависла над краями стула. Брук вертел в руках шляпу и время от времени покусывал заусеницу.

Корделии впервые представилась возможность так близко и без помех рассмотреть обоих Фергюсонов. Сначала она уставилась на отца и отметила его широкие плечи, толстые, крепкие ноги и большие, ухоженные руки. Он был скорее крупен, чем толст; мощь здесь преобладала над весом. Сильный, звучный голос. Фразы вылетают сами собой – четкие, лаконичные. Голубые, как лед, глаза остаются холодными, даже когда он улыбается. Во всем облике мистера Фергюсона было что-то властное, но надежное; он внушал смутную неприязнь и одновременно – большое доверие. Это был прирожденный лидер, деятель, способный повести за собой других, человек, выделяющийся в любой компании.

Корделия перевела взгляд с отца на сына и увидела худощавую фигуру, добрые, слегка испуганные карие глаза, тонкие руки художника, высокий, чистый лоб с зачесанными назад волосами. Интересно, как выглядела его мать – ведь между ним и его отцом нет ни малейшего сходства.

Корделия знала: матери безмерно льстит эта дружба, да ей и самой было приятно. Фергюсоны занимали высокое положение в обществе, водили знакомство с недосягаемыми для Блейков особами. Как-то они брали ее с собой в Атенеум и один раз – в Гроув-Холл, их загородный дом. Оба – отец и сын – лезли из кожи вон, чтобы доставить ей удовольствие, и она отвечала им взаимностью. Это получалось само собой. Без мистера Фергюсона не обходится ни одно важное собрание. А вот сын его – совсем другой…

Рука мистера Блейка с зажженной спичкой дрожала, когда он подносил ее ко второй газовой лампе. С шумом вспыхнуло пламя.

– Что ж, мистер Фергюсон, – спокойным, ровным голосом произнес он, явно в продолжение разговора, – признаться, я немало удивлен. Давно уже я так не удивлялся – с тех пор, как мне пришлось чинить часы Брунсвика с тридцатишестичасовым заводом. Помните, миссис Блейк? Я обещал пустить их к следующему дню, однако…

– Однако на сей раз это приятный сюрприз, – его жена взяла нить разговора в свои руки. – Конечно, мы не ожидали, что дорогая Корделия… – в это время ребенок у нее на коленях захныкал. – Ну-ну, детка… Да. Настоящий сюрприз. То-то она будет поражена, когда узнает.

Прильнувшая к слуховому окну Корделия и впрямь была поражена. На нее словно нашло оцепенение. Она вся похолодела.

– Должен ли я понимать это так, что вы не возражаете? – уточнил мистер Фергюсон.

– Мама, можно еще немного хлеба? – попросила Пенелопа.

– И мне! – подхватила Мери.

– Да-да, но что вы забыли сказать?

– Пожалуйста! – хором, как птички, прощебетали они.

– Извините, – сказала их мать, поднимаясь на ноги и передавая Уинифред мужу. Она подошла к хлебнице и отрезала пару ломтиков. Из гостиной доносились бравурные аккорды "Хора охотников".

– В общем, – произнес мистер Блейк, – все будет зависеть от Корделии. Она хорошая девушка. Я бы сказал, очень хорошая. Ее счастье для нас превыше всего.

– Но, разумеется, вы, как родители, имеете некоторое влияние?

– Конечно, – подтвердила миссис Блейк. – Уверена, мы-то знаем, что нужно для счастья нашей милой дочки. Дорогой Брук! Можно мне вас так называть? Я глубоко убеждена, что вы с Корделией созданы друг для друга. Сердце матери – вот тут, тут – с самого начала это чувствовало!