Мисс Лотти Фримен понравилась ей несколько меньше. Артистка вышла в слишком обтянутом, телесного цвета трико с блестками и дешевой бижутерией; на голове у нее красовался котелок с загнутыми полями. Этот костюм показался Корделии вызывающим, а сопрано мисс Фримен – чересчур писклявым. Зато мужчины пришли от нее в восторг и без конца вызывали. У Корделии возникло ощущение, будто ей открылась доселе неведомая сторона жизни.

Общая атмосфера зала, теплая и дружелюбная, оказалась лучше, чем она ожидала. Ей импонировал маленький оркестр, аккомпанировавший выступающим, веселые, зажигательные мелодии и весьма непосредственное поведение музыкантов, которые в паузах курили и переговаривались. Иногда в зале звякали ножи и вилки: какой-нибудь проголодавшийся зритель терял интерес к происходящему на сцене и уделял больше внимания еде. Но большинство довольствовались пивом и легкими закусками. Человек с военной выправкой обращался ко всем – и зрителям, и артистам – по имени и запросто обменивался с ними шуточками. Под конец дальний угол зала утонул в голубоватых клубах дыма.

Синьор Палермо был неподражаем, однако несколько затянул свой номер; зрители заерзали. Кто-то прочел трогательный отрывок о замерзшей собаке. Потом снова вышла мисс Лотти Фримен, в пальто и кепи путевого обходчика; на этот раз Корделия отнеслась к ней с большей симпатией. Девушка затянула песенку "Обходчик", при этом она попросила зрителей подпевать. Все хором грянули:


Напрасно стараюсь смотреть веселей -

Душа веселиться не хочет.

Любовь изменила – отныне милей

Ей стал путевой обходчик.


Незамысловато и трогательно. Стивен с Корделией присоединились к общему хору и, когда песня кончилась, радостно улыбнулись друг другу. Они забыли свою горькую разлуку и в этой уютной атмосфере, вдали от темных, сырых улиц, среди беззаботных гуляк, попеременно становились то водопроводчиком Хербом и его калекой женой, то Джеком и Тедди после удачного дня на бирже, то учителем Артуром и студентом-медиком Джо, то армянским евреем Майклом и Фредом, водителем омнибуса.

Гвоздем программы стали "Бостонские менестрели" – четверка мужчин, загримированных под негров: с курчавыми париками, лоснящимися черными лицами и широко раздвинутыми в улыбке губами. Они играли на аккордеоне, банджо, тамбурине и прищелкивали кастаньетами.

Начали с песенки "Если уж быть цветком, то маргариткой". За ней последовала "Суэйни-ривер", а затем "Хозяин лежит в земле сырой". На глазах у Корделии выступили слезы.

Они досмотрели представление до конца, и только тогда Корделия опомнилась и поняла, что уже десять часов. Ей давно пора домой!

– Куда ты спешишь? – увещевал Стивен. – И кого ты боишься? Двух жалких стариков, которые даже не заметят, в котором часу ты вернулась? Останься еще ненадолго! Хочешь есть? Могу предложить сандвичи и богатый выбор напитков.

Но она ни за что не соглашалась остаться, и Стивен поручил слуге приготовить его коляску. Пока они ждали, вошла барменша – женщина лет пятидесяти, с добродушным лицом и обесцвеченными волосами. Стивен представил их друг другу:

– Это Чар, старый друг нашей семьи. А это мой друг, Корделия.

– Добрый вечер, Корделия, – сказала барменша. – Рада познакомиться.

Она окинула Корделию оценивающим взглядом, отчего той стало не по себе.

В коляске она вспомнила о дневнике Маргарет. Она думала показать его Стивену и спросить совета, но теперь это казалось мелким и несущественным, хотя по-прежнему волновало ее, так же, как слова Дэна.

– Волшебный вечер, – сказал Стивен. – Побольше бы таких!

– Да, Стивен. Спасибо тебе за все.

– Эти две недели должны стать апогеем нашего счастья. Что бы ни случилось потом, как бы мы ни распорядились своей жизнью, постараемся взять от этих дней как можно больше.

– Почему вдруг такой серьезный тон?

– Не вдруг. Между нами все очень серьезно – с самого начала. Но ведь еще ничего не решено, правда? Значит, нужно жить сегодняшним днем. Завтрашним, послезавтрашним…

Корделия устремила взор на его красивый, мужественный профиль. Стивен повернулся к ней, и в его глазах вспыхнули огни. Его присутствие и утешало, и будоражило.

– Мы не могли бы побыть вместе, как в июле? – шепнул он. – Поедем ко мне, это в паре миль отсюда. Сейчас там никого нет, кроме спящих слуг. Это слишком чудесно, чтобы упустить такую возможность. Один шанс из тысячи! Прошу тебя! – он с мольбой накрыл руку молодой женщины своей ладонью и впился взглядом в ее лицо, пытаясь во тьме угадать его выражение.

– У нас только один выход, – сказала Корделия, – хотя он и внушает мне ужас. Ты говорил, что, скорее всего, через год-другой уедешь из Манчестера. Я последую за тобой.

– Корделия, нельзя ждать годы. Мы же любим друг друга, только это и имеет значение. Если бы мы встретились несколькими годами раньше, мир благословил бы нашу любовь. Твой брак – печальная ошибка… – у него на языке вертелось: "И мой", – но он был не настолько уверен в Корделии, чтобы решиться на такое признание.

– Да, я знаю. Я ничем не обязана Фергюсонам – если принять во внимание… – ей хотелось сказать: "их возможную вину в смерти Маргарет". – Зато мои родные… Ох, дорогой, прости, я совсем запуталась.

Он продолжал настаивать, и Корделия начала потихонечку уступать.

– В тот раз, когда окно оказалось запертым, я чуть не умерла от страха…

– Прошу тебя! Твой плющ выдержит…

– Ох, нет!

– Почему? Это удобнее всего.

"В той комнате, – подумалось ей. – Комнате Брука. Но и Маргарет тоже…"

– Хорошо, – прошептала она.

Стивен был счастлив.

– Я надеялся – с самого начала, когда ты так неожиданно приехала. У тебя что-то такое мелькнуло в глазах. Но я не смел верить…


* * *

А потом уже было проще. Вчерашняя бездна не так страшна, коль скоро через нее удалось перепрыгнуть. Сегодняшний успех помогает легко отнестись к завтрашнему риску. Двадцать два года затворничества – и вдруг кокон лопается, и мотылек расправляет крылья!

Полновластная хозяйка в красильнях и Гроув-Холле. Женщина – любящая и любимая. Не это ли и есть рай земной? "Берегись!" – подсказывает унаследованный от предков здравый смысл. "Да, мистер Симнел, я понимаю, что вы имеете в виду, говоря о лицензии Нортона на лак. Да, миссис Мередит, мистер Фергюсон говорил мне, когда уезжал: он предпочитает уголь из Уэльса, закажите две тонны, места в подвале хватит. Мне очень жаль, миссис Герберт, я не могу сегодня играть – нельзя ли вместо этого провести урок пения?" Изредка совесть поднимала голову. Корделия смотрела на себя сегодняшнюю – и не верила. Ее захлестывали волны страха – казалось, будто все вокруг показывают пальцем: "Ты! Ты! Безумная! Тебя покарают боги!" А потом все опять исчезало, и оставалось только радостное понимание того, что она скоро увидит Стивена, услышит его голос… Тетя Тиш ворчала по поводу ее отлучек, зато дядя Прайди ничего не замечал. Он приобрел еще трех землероек и устроил для них отдельную клетку.

В субботу вечером приехал мистер Фергюсон, и воскресенье прошло в соответствии с давно заведенным порядком. Холодная ванна на рассвете. Прогулка. Молитва. Присмиревшие слуги. Посещение матери с отцом. Тедди, Эмма, Сара и Пенелопа. Спазм в груди при виде родных лиц. Эсси в Ньютонхите – вот уже два птенца вылетели из гнезда. Папа переживает, хотя не показывает виду.

На следующей неделе Энн стукнет четырнадцать; она готовит пищу, хотя и недолюбливает это занятие. И еще присматривает за Уинифред, Вирджинией и недавно появившейся на свет Эвелин Клариссой.

Отец похудел, в волосах прибавилось седины. Воротнички становятся все просторнее: от вида этой худой цыплячьей шеи болит сердце. Если бы он знал!

Возвращение домой. Плотный обед Мистер Фергюсон нарезает мясо. Какое-то медицинское светило прописало ему, чтобы согнать лишний вес, ежедневно съедать фунт нежирной говядины. "Всегда бы так лечили", – шутит он, и ждет, чтобы все улыбнулись. После обеда – тихий час, даже шить запрещается. Потом чай и молитва. Вечером, когда они собрались ехать в церковь, пошел дождь. Поздний ужин. Тетя Тиш размышляет вслух: что-то Брук поделывает в Лондоне? Мистер Фергюсон устал и не расположен болтать. Ранний отход ко сну. Оазис добропорядочности.

В понедельник утром, когда они вместе ехали в город, мистер Фергюсон велел Томкинсу остановиться возле подслеповатого старика – того самого, который относил письмо Стивену. Корделию охватила паника.

Он подошел к коляске – в своем потрепанном пальто, с искусственными цветами в плетеной корзинке, – немного испуганно поклонился и сказал: "Хорошая погода. Я надеюсь, что мистер Фергюсон находится в добром здравии. Благодарю вас, на этой неделе Бетти меньше мучает ревматизм. Вот только руки крутит…" Мистер Фергюсон дал ему пять шиллингов; старик так и вцепился в серебро дрожащими руками – только бы не уронить, а то еще закатятся – не вернешь. Он перевел хитрый голубой глаз – единственный живой – на Корделию. Не будет ли миссис Фергюсон так добра принять от него цветок "в знак почтения"?

Он узнал ее! Монстр разоблачения на миг показал свой злобный оскал. Что, если этот человек скажет: помнится, я относил ваше письмо одному джентльмену?… Корделия одарила его пленительной улыбкой.

– Благодарю вас.

– Да принесет он вам счастье, мэм. И всей вашей семье.

Они снова тронулись в путь.

– Хочется что-нибудь сделать для этих людей, – поделился мистер Фергюсон, – Но много ли мы можем?

– Вы его знаете?

– Я каждый понедельник даю ему пять шиллингов. Это помогает им с женой сводить концы с концами.

На каком же тоненьком волоске висело ее благополучие!

– Он часто здесь сидит, – заметила Корделия.

– Да. Они живут тут неподалеку, в каморке под землей. Это обходится им в четыре шиллинга в неделю. Его жена трудится по шестнадцать часов в день, мастеря искусственные цветы для швейного ателье. Ей платят девять шиллингов в неделю. Шесть пенсов за цветок герани и два с половиной пенса за лютик. Естественно, розы идут дороже. Она не может выходить на улицу чаще двух раз в неделю.