Уинстон Грэм - Корделия

Стивен угрюмо смотрел на пляшущие в камине языки пламени. Этим утром у него было паршивое настроение. Доводы отца не казались пустячными – они апеллировали к здравому смыслу, который выработался у него за годы проведенные в шоу-бизнесе. Но встреча с Корделией пробудила в его душе другие струны – в отличие от прежних влюбленностей. Доводы рассудка оказались бессильными.

– Послушай, мой мальчик. Почему бы тебе не остановиться на этой стадии? Нам подвернулась возможность купить театр в Бирмингеме, у него отличная репутация; с твоими талантами из него можно сделать конфетку. Я давно положил на него глаз. Что, если я куплю театр и оформлю на тебя дарственную?

Стивен покачал головой.

– Прости, папа, я не в силах сейчас уехать. Спасибо за предложение.

У Патрика Кроссли побагровела шея.

– А если я не оставлю тебе выбора?

– Это ничего не изменит. Ты давно разрешил мне идти по жизни своим путем, и теперь поздно что-либо менять. Если ты меня уволишь, я всегда найду другую работу в этом городе.

Старший из мужчин откусил кончик сигары и швырнул в огонь.

– Не знаю, что с тобой творится. Я лично никогда не терял головы из-за женщины… ну, может быть, один раз… Ладно. Постарайся хотя бы поскорей разделаться с этой историей. И если ты хоть чуточку дорожишь моим добрым именем, не доводи дело до скандала. Обещаешь?

– Приложу все усилия.

– И еще я прошу тебя выкраивать хоть немного времени для работы. Считай это сыновним долгом.

– Хорошо, – сказал Стивен. – Сделаю все, что в моих силах, чтобы дела не пострадали.

* * *

И еще один отец разочаровался в сыне, но проявления этого разочарования оказались более завуалированными. Фредерик Фергюсон не привык действовать столь прямолинейно. Его досада выразилась, например, в том, что он раскритиковал бархатное пальто Брука, заявив, что пора покупать новое: мастера на фабрике – и те лучше одеваются. Когда Брук упомянул о написанном весной стихотворении, мистер Фергюсон выразил пожелание, чтобы в следующий раз он посвятил стихи красильням. Стоило Бруку вспомнить о поездке в Блэкпул, как мистер Фергюсон в резкой, обидной форме стал поправлять в деталях.

Обычно заступавшаяся за мужа Корделия в это время находилась в спальне и вышла к столу, когда ссора была уже в полном разгаре.

Бледный, как смерть, Брук стоял перед отцом и отважно отражал нападение.

– Каковы бы ни были твои намерения, папа, все равно ты не имел права так говорить. Мне осточертело постоянное вмешательство в наши дела. Обойдемся без твоих советов. Я не намерен и дальше терпеть издевательства!

– Мой мальчик, тебе нет необходимости повышать голос. А если ты усматриваешь издевательство в любом, отпущенном твоей жене, комплименте… Даже Корделия согласится, что это просто смешно.

– Прошу прощения, – пролепетала она, – я не слышала, о чем идет речь.

– Я сказал, что высоко ценю ваши административные таланты, дорогая. Что это, если не обыкновенная похвала, пусть даже и с долей шутки?

– Ты сказал не только это! – Брук повернулся и выбежал из столовой, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Фредерик Фергюсон высоко вздернул брови.

– Молокосос. Невоспитанный мальчишка. Я считал, что мой сын выше таких вещей.

– Э… Фредерик, – отважилась подать голос тетя Тиш, откладывая вышивку. – Мальчик очень чувствителен, вот и все. У него нежное сердце.

– Корделия, я сказал Бруку, что хочу взять вас с собой на фабрику. Вы не пожалеете.

– Спасибо, с удовольствием поеду.

Она почувствовала на себе один из тех долгих взглядов, какими мистер Фергюсон, впав в задумчивость, нередко пугал знакомых – не отдавая себе в этом отчета.

Наконец он снова заговорил:

– Для человека с практической жилкой такая поездка должна послужить стимулом. Жаль, что вы родились женщиной и в силу этого были лишены возможности развить в себе деловые качества.

Позже, оставшись наедине со старой дамой, Корделия спросила:

– Тетя Тиш, что такого мистер Фергюсон сказал Бруку?

– Ничего особенного. Просто похвалил вас и высказал предположение, что от вас на фабрике было бы больше толку. А Брук пусть сидит дома и присматривает за кухарками.

– О… Не слишком тактично с его стороны.

– В последнее время Брук пытается давать отпор – как Маргарет. Он еще поплатится за это. Брат отыграется на нем.

Бледное, одутловатое лицо тети Летиции выражало крайнюю тревогу. Всем была известна ее преданность племяннику.

– Тетя Тиш, расскажите мне побольше о том времени, когда Маргарет была жива. Я уже полтора года живу в вашей семье, но как будто еще не знаю вас как следует – разумеется, за исключением Брука. Возможно, будь вы откровеннее, от меня было бы больше проку.

Тетя Тиш теребила белый муслин давно вышедшей из моды кофты, прилагая усилия, чтобы сосредоточиться и ответить по существу. Внезапно ее лицо озарилось улыбкой, расслабилось, стало таким, как всегда.

– Фредерик не велел, – вымолвила она.

– Чего?

– Говорить в вашем присутствии о Маргарет. Он считает, что вам это может быть неприятно.

– Но ведь вам нечего скрывать? И почему мне должно быть неприятно?

– Откровенно говоря, я и сама ничего толком не знаю. Кроме того, что под конец Маргарет с ним поругалась. – Она уставилась на Корделию своими круглыми голубыми глазками, а затем перевела их на более привычные и безобидные предметы: камин, рукоделие, кресло, подставку для ног. – Но я не слышала, кто что говорил. Я была занята – вышивала и не слышала. Не говорите Фредерику: он может рассердиться.

Корделия нашла мужа в спальне, лежащим на кровати и царапающим на обрывке старого конверта стихотворные строфы. Когда открылась дверь, он вздрогнул, видимо, ожидая увидеть отца.

– Здесь прохладно, – сказала Корделия. – Лучше бы тебе спуститься в гостиную.

Он буркнул что-то неразборчивое.

Корделия притворилась, будто что-то ищет, и несколько минут слонялась по комнате, а когда взялась за дверную ручку, чтобы уйти, Брук скомкал конверт и швырнул в угол.

– Господи, как я хочу умереть!

Корделия помедлила у двери и подошла к кровати.

– В чем дело, Брук?

Он повернул к ней несчастное лицо.

– Ты, верно, думаешь, что я боготворю отца?

– Ну… ты его любишь…

– Думаешь, я в восторге от того, что со мной не церемонятся и постоянно тычут носом, указывают, что мне делать, что есть, что говорить?

Корделия молча слушала.

– Так вот – я не в восторге! Просто терплю иногда, потому что сам знаю, что слаб и безынициативен. Уговариваю себя, что он хочет мне добра. Но временами это действует на нервы. Ах, если бы я мог зарабатывать пером – например, работать в редакции, как Хью Скотт! Я бы давно сбежал отсюда. Нам тесно вдвоем.

Корделия села на кровать и погладила мужа по голове. На лбу у Брука выступил пот. Ее переполняла жалость, но она и не подумала отнестись к его словам серьезно. Она слишком хорошо его знала. Утром он опять станет почтительным сыном.

Стивен начал встречать ее попеременно по понедельникам и четвергам. Он предпочел бы делать это хотя бы раз в неделю, но Корделии интервал в десять дней почему-то казался менее вопиющим нарушением приличий.

Стивен честно соблюдал свою часть договора: не донимал ее признаниями, уважал ее волю. В то время в моду вошли вуалетки, и Корделия обрадовалась, что можно прятать лицо. В ее душе поселилось чувство вины, камнем легло на совесть.

И все равно она с нетерпением ждала встреч – ей становилось все труднее скрывать это от себя самой. Теперь, когда он не был напрочь исключен из ее жизни, к Стивену вернулись былые живость и энергия. Рядом с ним Корделия также оживала. Они смеялись, перебрасывались шутками и поддразнивали друг друга. Смех был одной из тех вещей, которых ей так недоставало в Гроув-Холле! Вскоре они со Стивеном стали неплохо понимать друг друга.

Хотя он точно следовал ее указаниям, Корделия подчас и сама затруднялась провести грань между безобидным и недозволенным. Невинная шутка могла быть воспринята как кокетство. При виде ее возбужденного, сияющего лица мать уже пару раз спрашивала, что случилось.

Стивен горел желанием познакомиться с ее родными, но Корделия противилась этому, пока в один прекрасный день в нескольких ярдах от дома они не столкнулись с Тедди. Заметив ее колебания, Стивен немедленно представился как знакомый Фергюсонов, случайно повстречавший миссис Фергюсон по дороге к мистеру Блейку, которого ему рекомендовали как непревзойденного знатока часов.

Знакомство состоялось, и не успела Корделия глазом моргнуть, как Стивена пригласили на кухню – выпить чаю и высказать свое мнение о только что испеченных миссис Блейк эклерах, – как будто они были давно знакомы. Благодаря удачно найденному объяснению и тому, что Стивен явился в дом в обществе не только Корделии, но и Тедди, он вскоре был принят как друг семьи.

После его ухода Корделию забросали вопросами – впрочем, совершенно безобидными, – и она поняла, что никто ни о чем не догадался.

В конце мая Философское Общество устраивало прием во "Фри Трейд-Холле". Стивен был одним из распорядителей и в числе прочих пригласил мистера Фергюсона, Брука и Корделию.

Примерно раз в две недели Корделия оставалась у Блейков ужинать, а потом Тедди провожал ее домой. Однажды в середине мая, придя, как обычно, около четырех, она узнала, что к ужину приглашен Стивен Кроссли. Ужин удался на славу. Присутствовавший здесь же Хью Скотт, жених Эсси, и Стивен весь вечер развлекали публику. Хью с ярко выраженным ирландским акцентом рассказывал шотландские анекдоты, а Стивен – ирландские.

Когда все часы в доме грянули девять, Корделия не поверила своим ушам. Она вскочила из-за стола. Стивен тоже.

– Давай, Тедди, я сэкономлю тебе немного времени и сам провожу миссис Фергюсон.