Уинстон Грэм - Корделия

Мистера Фергюсона только что избрали в Городской Совет, и в тот вечер у них собрались гости – примерно дюжина человек: члены Совета и Городского Управления, а также домашний врач, он же школьный товарищ Брука, мистер Берч, не так давно получивший здесь частную практику. Это был рослый, сухопарый молодой человек, отличавшийся необычайной сдержанностью.

Предполагалось, что вечер будет музыкальным. Дядя Прайди достал свою старенькую виолончель, и они вместе с Бруком и его приятелем Томом Гриффином сыграли трио Гайдна и еще одно – Боккерини. Потом были исполнены два ноктюрна Шопена; Мери Гриффин спела. После этого некая миссис Торп прочла наизусть небольшую поэму, и, наконец, в качестве завершающего аккорда, мистер Слейни-Смит позволил уговорить себя спеть "О, верните мне моего арабского скакуна!"

Близилась полночь, и самый смуглый из гостей удалился, чтобы привести "Новый Год".

Прежде Новый Год был для Корделии любимым праздником. Но на этот раз она впала в некоторую меланхолию.

– С Новым Годом, дорогой Брук! – поздравила она мужа. – С Новым Годом, мистер Фергюсон. – Свекор поцеловал ее в щеку, и на нее пахнуло вином, одеколоном и высококачественной материей его сюртука. – С Новым Годом, мистер Слейни-Смит. Миссис Торп… – Она поздравила всех до одного и ждала, что теперь они возьмутся за руки и споют "Вальс свечей", но вместо этого все склонили головы и внимательно слушали, как мистер Фергюсон читает молитву, – все, кроме мистера Слейни-Смита, которому в виде исключения было позволено сидеть, олицетворяя собой Новое Мышление.

Когда гости разъехались, Корделия снова осталась в холле одна с мистером Фергюсоном, но на этот раз никакие неприличные часы с высунутым языком не оскорбили его взора. Он обнял ее, чего никогда не делал, и собрался вести в гостиную.

– Это ваш первый Новый Год в нашей семье, Корделия. Я убежден, он принесет нам счастье.

– Спасибо, мистер Фергюсон, Надеюсь, так и будет, – она все еще чувствовала себя с ним довольно скованно.

– Уверен: мы станем счастливой, дружной семьей. Если у вас возникнут какие-либо трудности или сомнения, обращайтесь ко мне, мы все дружески обсудим. Разделенное горе…

– Спасибо, – повторила она.

– Я слышал, здесь сегодня был Дэн Мэссингтон. Вы с ним виделись?

("Я сообщила Бруку, а он, значит, передал отцу…")

– Он заезжал спросить о какой-то вещи покойной сестры. Это бювар или что-то в этом роде.

– Должно быть, он скверно о нас отзывался?

– Кажется, он предубежден против нашей семьи.

– Вы абсолютно правы, дорогая. Я все чаще нахожу ваши суждения достойными уважения.

"Это всего лишь лесть, – подумала она. – Но я не должна поддаваться предубеждению, как Дэн Мэссингтон"

– Когда-нибудь я расскажу вам о Мэссингтонах.

Когда они вошли в гостиную, тетя Тиш затараторила:

– Какой чудесный вечер, Фредерик! Правда, я ничего не поняла из того, что декламировала миссис Торп.

– Вы где-нибудь учились петь? – спросил мистер Фергюсон Корделию.

– Специально – нет. Мама немножко учила. Ну, и школьные уроки пения.

– Должно быть, скучаете без церковного хора? Хотите брать уроки?

Гордость не позволила ей выразить слишком большой восторг.

– С удовольствием.

– Брук!

– Да, папа?

– Когда поедешь в город, заверни в пансион мадам Герберт, попроси ее приехать и познакомиться с миссис Фергюсон. Нужно организовать для твоей жены уроки пения. У нее нежный, красивый голос.

– Гораздо приятнее, чем у этой Гриффин, – ввернул дядя Прайди, протирая виолончель. – Та пыхтит, как заезженная кляча.

Тетя Тиш захихикала.

– Так и есть. Пыхтит – и все тут.

– Я лично, – заявил мистер Фергюсон, – прежде, чем критиковать чужие недостатки, вспоминаю о своих собственных.

Корделия перевела взгляд на дядю Прайди, но тот ничего не сказал. Никто в этом доме не смел перечить мистеру Фергюсону.

Несколькими минутами позже она в одиночестве грелась у камина в их с Бруком спальне. У нее было смутное ощущение, будто она потихоньку и сама проникается духом этого дома – смесью страха и дружелюбия. Она даже заподозрила, что шум, поднятый из-за часов, был не столько делом принципа, сколько поводом для мистера Фергюсона напомнить, кто тут хозяин.

И все-таки ей было трудно устоять. Высокое мнение мистера Фергюсона о своей особе безошибочно действовало на всех, кто вступал с ним в контакт. Когда он удостаивал быть простым и сердечным, все чувствовали себя польщенными. Корделия была скромной девушкой. Она прожила слишком много лет в многодетной, бедной семье, чтобы вынашивать мысли о своей исключительности. Сегодняшняя доброта мистера Фергюсона невольно затронула струны ее сердца. Если бы только слова Дэна Мэссингтона не смутили ее душевный покой!

Где искать правду? Если бы она была старше, опытнее и вправе полагаться на собственные суждения! За эти два месяца Корделия не раз думала о себе как о человеке без своего мнения, который руководствуется не умом, а набором банальностей и элементарным стремлением воздать любовью за любовь, обидой за обиду, благодарностью за доброе отношение, верностью за привязанность. Хотела бы она и в самом деле быть той сильной личностью, какой ее считали дома!

В комнату вошел Брук, но она не сразу повернулась к нему. Брук. Он должен был стать ее опорой, компасом, по которому она сверяла бы свой жизненный путь. Но она уже поняла, что он испытывает на себе воздействие сильнейшего магнита – своего отца – и способен показывать только одно направление.

И все же она очень тепло к нему относилась. У него не было дурных привычек; им бывало хорошо вместе, когда они слушали музыку, читали вслух, гуляли по полям и ездили в церковь.

– Я переел за ужином, – сообщил Брук. – Наверное, опять будет несварение желудка.

Корделия мигом сорвалась с места.

– Принесу тебе чего-нибудь выпить.

Он недовольно высморкался.

– Нет, дорогая, спасибо, я и так много пил. Тут уж ничего не поделаешь. У меня всегда резь в желудке после простуды.

Корделия села с ним рядом. Раздражительность, владевшая ею в последние дни, прошла, и она не находила в его жалобах ничего смешного.

– Я сегодня был не в форме, когда играл "Ноктюрн фа диез".

Знакомое начало. Нет, он не тщеславен – просто в силу неуверенности в себе нуждается в постоянном поощрении.

– Ну что ты. Я и вполовину так не умею.

Его тонкие губы слегка раздвинулись в улыбке.

– Можешь научиться. Почему бы тебе не брать уроки игры на фортепьяно?

– Это было бы чудесно!

– Спрошу папу за завтраком.

Она тихо проговорила:

– А мы не можем обойтись без разрешения твоего отца? Или ты боишься, что он рассердится?

На лицо Брука набежала тень, и он нервно зевнул.

– Ну… не то что рассердится… Просто…

Корделия не собиралась сдавать позиции.

– Мы ведь можем себе это позволить, верно? Из твоих собственных заработков?

– Да, разумеется.

– Мне очень не хотелось бы ссориться с ним, Брук. Но… Ты же понимаешь, не правда ли, что мы должны обладать некоторой независимостью?

– Д-да… Конечно, ты права. Просто я прожил с ним всю жизнь… но я тебя понимаю.

Она поколебалась, говорить или нет.

– Дэн Мэссингтон сказал, что его сестра и твой отец не ладили между собой, и дал понять, будто это твой отец виноват в ее несчастье и смерти.

– Ух! Ты же ему не веришь, правда?

Она дотронулась до руки мужа.

– Нет – если ты скажешь, что это не так. В любом случае это меня не касается. Я имею дело с настоящим, а не с прошедшим. Это моя жизнь, а не ее. Неважно, была она счастлива или нет…

Наступило молчание. Корделия видела, что не вполне убедила мужа относительно уроков игры на фортепьяно. Она хотела закончить фразу так: "Неважно, была она счастлива или нет, а я лично собираюсь быть счастливой". Но в таком случае, откуда же этот скрытый дух сопротивления? Она боролась с собой, словно изгоняла дьявола, – и победила.

– Наверное, ты прав, Брук. Спроси отца, посмотрим, что он скажет.

– Думаю, так будет лучше, Делия. Иначе мы рискуем нанести ему обиду. Потом это обязательно выйдет нам боком.

Она вдруг выпалила:

– Маргарет все-таки не ладила с твоим отцом, да?

– Ну… Нет, не совсем. Всякое бывало.

– А я намерена поладить! Я вышла за тебя замуж. Нам приходится жить в его доме. Он человек со странностями, но у кого их нет? Я буду стараться угодить ему. Почему бы и нет? Это не так уж и много. Это – мой новогодний обет. Я приложу все усилия, чтобы он был доволен. Как по-твоему, это хорошая идея?

– Я думаю, что ты прелесть. А идея просто замечательная.

– Значит, решено.

– Ты такая красивая в этом платье!

– Правда? Но ведь это ты мне его подарил.

Он положил жене руки на плечи и поцеловал ее. Она ответила на поцелуй. В эту минуту Корделия любила мужа. Она погладила его по волосам. Нежность за нежность. Благодарность за доброту. Верность за нежную привязанность.

На следующий день в Манчестере появился Стивен Кроссли.

Но прошел целый год, прежде чем он услышал о Фергюсонах или они о нем. Как ни странно, знакомство состоялось благодаря мистеру Слейни-Смиту.

Досуг дегустатора чая обычно проходил по заведенной программе. Вечерами по средам и пятницам он читал серьезным, анемичным молодым людям лекции по биологии и эволюции, по вторникам и четвергам ужинал у мистера Фергюсона, а по понедельникам и субботам посещал мюзик-холл.

Что касается воскресных дней, то их он проводил с женой и детьми, читая им вслух главы из Милля, Дарвина или Чарльза Брэдлоу.

Мюзик-холл таил для него неизъяснимое очарование. Ничто, как он убедился на собственном опыте, так не освобождало дух, как стояние перед сверкающей стойкой бара, когда можно было одновременно потягивать "скотч" и слушать, как исполняют "Вилликинс и его Дина", или обсуждать с приятелем достоинства Тома Маклагана и Гарри Листона. Будучи не в силах совладать с этим увлечением, мистер Слейни-Смит пошел по другому пути, а именно, включил его в сферу своих научных изысканий и тем самым поставил на одну доску со всеми остальными занятиями. Никто не умел так, как он, с умным видом разглагольствовать о певческих ансамблях и "ночных погребках" восемнадцатого столетия. Он неоднократно пытался заинтересовать мистера Фергюсона, но убедился, что того не прошибешь.