Уинстон Грэм - Корделия

Он сверлил ее взглядом.

– Неважно, дорогая. Я рад этой ошибке. Вы знаете, кто я?

– Какой-нибудь родственник Маргарет?

– Да. Ее брат. А вы, значит, вторая жена Брука?

Корделия покраснела.

– Садитесь, пожалуйста.

– Благодарю. – Он подождал, пока она сядет первой.

Они поговорили о погоде. Дэн Мэссингтон приехал верхом и пожаловался на раскисшую дорогу и на то, что из-за холодов нельзя охотиться. Он был очень вежлив, но как бы оценивал ее, то и дело вздергивая бровь – это придавало его лицу циничное выражение. В его манере держаться Корделии почудилось что-то неискреннее.

– Брук не очень-то тянул со вторым браком, не правда ли? Овдовел в марте, женился в октябре. Но, я полагаю, это была в основном затея старика, как вы думаете?

Щеки Корделии стали пунцовыми.

– Вам что-нибудь нужно?

– Нет. Просто мне интересно. Скажите, дорогая, вам здесь нравится?

– Да, благодарю вас. Очень.

– Вы откуда-то из пригорода? Я никогда раньше вас не видел. Хотя это и неудивительно: вы так молоды. Наверное, жили в бедности? Поманила золотая клетка?

Она не удостоила его ответом.

– Боюсь, что скоро она покажется вам позолоченным склепом. Как было с Маргарет. Если бы не ее чертова набожность – прошу прощения, – она давно бы сбежала и сейчас была бы жива и здорова. Вы набожны? Надеюсь, что нет. Что толку цепляться за мужчину, который сам – причина всех своих бед? Я мог бы порассказать вам… Но вы и сами поймете – со временем, – гость зевнул. – А знаете, вы очень недурны. Надеюсь, что вы упорхнете отсюда прежде, чем вам подрежут крылышки.

– Благодарю вас за высокую оценку моей внешности. А теперь, может быть, вы скажете, что вам угодно?

– Фергюсоны – та еще семейка! Они психически неуравновешенны: то излишества, то недостатки. Странно встретить подобное в среде нуворишей. Скажите, вы когда-нибудь ездите в гости? Если да, вспомните как-нибудь о Мэссингтонах.

Никогда еще Корделия так остро не чувствовала свою неопытность. Надо было бы выставить его, но она здесь новенькая, а он – вроде бы родственник. Она встала.

– Может, вам стоило бы поговорить с дядей Прайди?

– Прайди? Монументальный зануда. Нет ничего скучнее старого оригинала, который на самом деле – воплощенная банальность. Нет уж, увольте.

Корделия продолжала пребывать в замешательстве. Он взглянул на нее и как будто смягчился.

– Обычно сестра поила меня чаем.

– О?

– Но, может быть, вы не расположены?

Она позвонила в колокольчик и попросила принести чай, в надежде, что кто-нибудь придет и выручит ее. Когда они будут не одни, его наглости поубавится.

Но никто так и не пришел ей на помощь. Выпив первую чашку, Мэссингтон положил ногу на ногу и сказал:

– Так странно снова увидеть эту комнату. И вас, миссис Фергюсон, в кресле Маргарет.

– Странно, что вы приезжаете сюда, мистер Мэссингтон.

Он удивленно поднял брови.

– Уверяю вас, я бы ни за что на свете не приехал просто так. Раньше я навещал сестру, а теперь мог бы навещать вас.

– Сожалею. Я встречаюсь только с теми, кто хочет видеть моего мужа.

– Идет, – легко согласился он. – Я прямо-таки жажду видеть вашего мужа – настолько, что стану приезжать после обеда, когда его, скорее всего, не будет дома.

– Я спрошу у него разрешения.

– Это не самый удачный ход, дорогая. Кажется, Брук не питает ко мне особой симпатии. Мы с самых похорон не разговариваем.

– В таком случае…

– Скажите, – перебил он, – вы давно знакомы с Фергюсонами?

– Порядочно.

– Вы знали мою сестру?

– Н-нет.

– Понятно, – он удовлетворенно взялся за вторую чашку.

– Теперь я хочу вас спросить.

– О чем?

У Корделии гулко заколотилось сердце.

– Зачем вы даете себе труд являться в дом Фергюсонов, чтобы оскорблять их, когда это можно было бы делать и за его пределами?

Он вытаращил глаза, стараясь угадать, что кроется за враждебным выражением ее лица. Потом сказал:

– Ну что ж. Может быть, вы и не из того теста, что Маргарет, и будете только рады превратиться в предмет обстановки, стать еще одной служанкой в доме старого дьявола, чем-то вроде марионетки, которая станет плясать, когда он дергает за ниточки. Хотя… я не думаю. У прелестной кошечки есть коготки.

Корделия спросила:

– Могу я предложить вам еще чаю, мистер Мэссингтон?

– Спасибо.

Они в молчании пили чай.

– Вообще-то я приехал справиться, не нашелся ли бювар Маргарет, в котором она хранила некоторые семейные документы.

– К сожалению, мне неизвестно. Пойду спрошу тетю Тиш.

– Не беспокойтесь, пожалуйста. Я заеду в другой раз.

– Как только бювар найдется, вам его сразу вышлют.

– Вижу, у юной леди высоко развито чувство собственного достоинства.

– А вы ожидали другого?

– Постойте. Как долго вы замужем – два месяца? Да, пожалуй, не ожидал. У вас есть братья и сестры?

– Да.

– Вы их любите?

– Конечно.

– Представьте себе, что одна из ваших сестер вышла замуж, была несчастлива, жила не в ладах со свекром и постепенно превратилась в тень мужа, а потом начала чахнуть и умерла, – вам бы это понравилось?

– Разумеется, нет.

– Мир – скверное место, знаете ли.

Корделия подумала и спросила:

– Вы женаты, мистер Мэссингтон?

– Нет.

– Теперь представьте, что женаты и обожаете свою жену, счастливы с ней. И вдруг является некто и говорит то же, что вы мне. Вы бы обиделись?

– Нет – если бы это была правда.

– Откуда мне знать, что вы говорите правду?

– Понимаю, – протянул Мэссингтон. – Но вы сами во всем убедитесь. Леопард не меняет своих пятен. Это относится и к Фредерику, и к бесценному Бруку.

Конец чайной церемонии прошел в молчании. Наконец гость поднялся на ноги.

– Благодарю вас, кузина, за приятно проведенное время. Кажется, мы что-то вроде родственников?

– Не думаю.

– Оно и к лучшему. – Он улыбнулся и еще раз окинул ее оценивающим взглядом. – Не забудьте, элементарный этикет требует отдавать визиты.

– Благодарю вас. Я редко выезжаю одна.

– Я в этом уверен. С таким-то свекром! Не то чтобы он намеренно лишал вас удовольствия, просто он не выносит ничего такого, в чем сам не принимает участия. Ему не приходит в голову, что обитатели Гроув-Холла могут иметь свою жизнь.

Вечером мистер Фергюсон был в одном из своих лучезарнейших настроений. Корделия давно заметила, что на нем благотворно сказывается присутствие мистера Слейни-Смита.

Мистер Слейни-Смит был лучшим другом мистера Фергюсона, которого тот выделял из всех знакомых и к которому частенько обращался за советом, тем самым поднимая его на недосягаемую для смертных высоту.

Он был по профессии дегустатором чая, но два раза в неделю читал в Карпентер-Холле, на Брук-стрит лекции по биологии. Труд "Происхождение видов" всего семь лет как появился в печати, и мистер Слейни-Смит находился на передовых рубежах ожесточенной битвы, в основе которой лежал спор о теле и душе человека. Его не устраивал умеренный агностицизм Дарвина: он был воинствующим атеистом, готовым вонзить клинок в любого окопавшегося клерикала, который встанет у него на пути. Его атеистический фанатизм почти граничил с религией. Ни один поп или дьякон так безоговорочно не верил в Священное Писание, как он – в постулаты Гексли. Принцип естественного отбора в его голове трансформировался в самодовлеющий жупел. Борьбу за существование он понимал в буквальном смысле – как кровавую битву не на жизнь, а на смерть. В природе изначально заложено зло – это доказано наукой, логически обосновано и подкреплено неопровержимыми фактами. Надежды нет. Человек одинок в джунглях. Долой Бога и фарисеев!

В пропаганду этих взглядов он вносил так много энтузиазма, как будто считал любое подобие религиозной идеи вызовом себе лично. Старший брат перестал разговаривать с ним после того, как Слейни-Смит встретил свою возвращающуюся из воскресной школы племянницу вопросом: "Ну как, Энни, видела ли ты сегодня Иисуса Христа?"

Это был высокий, тощий человек с квадратными плечами и темно-карими в золотистую крапинку глазами. Свои волосы песочного цвета он зачесывал назад, оставляя пышный кок надо лбом; он также отращивал длинные, свисающие по обеим сторонам рта усы. Тетя Тиш говаривала в тесном семейном кругу "Мистеру Слейни-Смиту следовало бы… э… подстричься и сбрить эту пакость. Так не годится – особенно для дегустатора".

Девять его детей воспитывались в строгости: к примеру, им не разрешалось, пока папа дома, спускаться вниз; то же правило распространялось на его жену.

То, что мистер Слейни-Смит был с радостью принимаем в Гроув-Холле, выглядело немного нелогично: мистер Фергюсон был ревностным католиком – не пропускал ни одной воскресной службы, финансировал деятельность приходской церкви и подкармливал ректора и членов церковного совета. Однако мистер Фергюсон гордился широтой своих взглядов, и ему было интересно выслушать другую сторону. Он вообще предпочитал подвергать все и вся беспристрастному анализу, поддерживал новые веяния и приглашал к себе их носителей, либо выписывал книги, если носители были далеко или уже умерли.

Таким образом, то, что должно было бы вызвать трения между этими двумя джентльменами, напротив, способствовало их сближению. Оба охотно беседовали на темы религии, пусть даже их мнения были прямо противоположны. В пылу ученого спора они нередко нападали друг на друга, однако не становились врагами. По всем остальным вопросам они являли редкое единодушие – это касалось либерализма, реформ, гигиены, холодных ванн, азартных игр, искусства, русской угрозы, Суинберна и использования водных ресурсов.

Мистер Слейни-Смит был невысокого мнения о женщинах в целом, и чуть только разговор сворачивал на женскую эмансипацию, моментально, подобно улитке, прятал прогрессивные взгляды в раковину и выставлял рожки. Как правило, он игнорировал Корделию, но она и не думала обижаться. Непобедимый интеллект мистера Слейни-Смита внушал ей благоговейный ужас.