– Амулет святого Калонима… – прошептал Исаак.

– А, так ты тоже о нем слышал? – обрадовался Жуан. Старик повернулся к Меркурио. – А ты, верно, и не знаешь, что этот амулет создал один врач, который узнал последнюю волю святой, замученной язычниками, и тогда…

– Как ты можешь верить в такую чушь? – расхохотался Исаак.

– А я вот верю, – возразила Джудитта. – Папа, неужели ты не видишь, что это знак? Сам Хашем благословляет нас. – Девушка улыбнулась. – Может быть, это последний уцелевший амулет святого Калонима… и он будет напоминать мне о тебе. Теперь я уверена, что ты всегда будешь рядом со мною.

Исаак обнял ее и тоже улыбнулся.

– И правда странно… Но давай все же не впутывать в произошедшее Господа, – добродушно протянул он, а потом наклонился к уху дочери. – Я не хочу, чтобы ты помнила, будто я всего лишь мошенник.

Тем временем Жуан повесил на шею Меркурио амулет – тот самый амулет, при помощи которого Исаак долгие годы зарабатывал себе на жизнь.

– Пованивает… – пожаловался Меркурио.

Исаак громко рассмеялся.

– Наверное, это запах козьего дерьма, – шепнул он Джудитте, и та пихнула его локтем под бок.

Солнце медленно кренилось к крышам Венеции. Над кораблем повисла тяжелая тишина. Все молчали, повесив головы.

Пришло время.

– Нам пора, – сказала Анна дель Меркато. – Скоро стемнеет.

Меркурио смотрел на нее сквозь пелену слез. Женщина подошла к нему, провела пальцем по его бровям, поцеловала в лоб.

– Я горжусь тобой… отец Венцеслао да Уговицца. – Затем она подошла к сходням и первой покинула корабль.

Исаак молча последовал за ней.

– Доктор! – окликнул его Меркурио. – Сходите к Исайе Саравалю, ростовщику в Местре! Скажите, пускай отдаст вам деньги, которые он мне задолжал. И потратьте их на больницу.

Исаак рассеянно кивнул. Он слушал не особо внимательно, поскольку его мучила еще одна мысль.

Он вернулся, взял Джудитту за плечи и развернул к себе.

– Скажи, я ведь не ошибся, привезя тебя в Венецию, правда?

Джудитта посмотрела на Меркурио, а потом заглянула отцу в глаза.

– Нет, пап, совсем наоборот.

– Мама бы гордилась тобой.

– И тобой тоже, пап, – ответила Джудитта.

Тогда Исаак поцеловал ее в последний раз, сошел на берег и встал рядом с Анной дель Меркато.

Корабль медленно отчалил. Матросы Жуана подняли паруса. По команде Тонио и Берто гребцы опустили весла в воду лагуны. Жуан встал у руля, а Ланцафам подошел к поручням у правого борта. Мозье весело носился туда-сюда по палубе.

– Ну хватит уже, дуралей, – прикрикнул на него Жуан, хотя и было видно, что старик не сердится.

Похрустывая, точно старые кости ее команды, каракка взяла курс в открытое море.

Никто на борту не знал, что их ждет. Никто из них никогда не видел Новый Свет. Они не знали, доплывут ли туда. И если доплывут, то что там обнаружат. Но они были прожженными моряками и не сумели бы обрести покой, не попытавшись доплыть к новым землям.

Джудитта долго стояла на корме и глядела на воду за бортом, пока верфь Жуана не скрылась из виду. Тогда девушка взяла небольшую миску с водой и платок и села рядом с Меркурио.

– Ты выглядишь ужасно, сокровище мое. – Джудитта принялась стирать с его лица остатки грима, превратившего его в отца Венцеслао.

Меркурио слабо улыбнулся ей, его глаза лихорадочно блестели.

– Я предпочла бы на некоторое время отказаться от твоих перевоплощений, – улыбнулась она. – Поэтому в ближайшее время никаких переодеваний, договорились?

– Обещаю!

– Ты спас мне жизнь, – тихо сказала Джудитта.

Меркурио с нежностью посмотрел на нее, затем протянул руку и сжал пальцы Джудитты.

«Как он ослабел», – растроганно подумала девушка.

Чтобы не расплакаться, она отвернулась и посмотрела на водную гладь за кормой. Джудитта вспоминала, как приехала в Венецию. Как они с отцом сошли с македонского судна в устье По. Какой загадочной и манящей казалась ей тогда эта река. О том чувстве, что она наконец прибыла на место своего назначения. Девушка и помыслить не могла, что уже в скором будущем ее ждут такие же чувства. А ведь именно так все и было.

Море раскинулось перед нею, таинственное, как ее будущая жизнь.

На мгновение Джудитту охватил страх. Но затем она посмотрела на Меркурио. Юноша уснул, намаявшись за день. На его губах играла умиротворенная улыбка. И он по-прежнему сжимал руку Джудитты.

Они справятся. Вот что говорила эта улыбка. Джудитта почувствовала, что она в безопасности.

Девушка подняла глаза к ночному небу и протянула руку к знакомой с детства звезде.

– Укажи нам путь, – прошептала Джудитта.

Примечания автора

В Венеции, точнее, в районе Каннареджо у набережной Ормезини, стоит дом, в котором я жил когда-то: трехэтажный особняк из темно-красного кирпича, построенный в семнадцатом веке. Прямо напротив двери дома расположен железный мост через канал Рио-ди-Сан-Джироламо. Этот дом, а в особенности его коридор, так называемая mezza, стал средоточием моей жизни в детстве. Мецца – это что-то вроде длинного коридора в старых домах, где жили когда-то mediatori d’affari, то есть посредники и переговорщики. Как и в широких галереях домов, принадлежавших дворянству, в этом коридоре был высокий сводчатый потолок и по трехчастному окну с каждого края: одно выходило на Рио-ди-Сан-Джироламо, второе – во внутренний двор. Когда-то в этом коридоре посредники заключали договоры между купцами: люди, желавшие продать товары, становились у одного окна, те же, кто хотел эти товары купить, у другого. Свет, падавший из окон, озарял их лица, и они прекрасно видели друг друга, но находились на достаточном расстоянии, чтобы их не было слышно, поэтому и те и другие могли посоветоваться или поговорить с посредником. Чтобы добиться компромисса, переговорщик все время бегал от одного окна к другому, передавал требования, предложения, пожелания к изменению сделки, согласие или отказ. Итак, договор предварительно обсуждался опосредованно – неспроста слово mediatore именно это и означает. По мере продвижения переговоров посредник уговаривал продавца и покупателя двинуться навстречу друг другу по коридору, и те делали шаг за шагом, пока не встречались посредине меццы. Если посреднику удавалось добиться заключения сделки, покупатель и продавец пожимали друг другу руки.

Помню, я был совсем маленьким, когда мне рассказали об этой традиции. В те же годы во мне зародилась любовь к истории, в первую очередь к истории Венеции. Из окна, выходившего на Рио-ди-Сан-Джироламо, я видел, как на площади за мостом мальчишки собираются играть в футбол. Тогда я летел вниз по ступенькам, мчался через мост и присоединялся к их игре. «Раньше это было не так просто», – рассказали мне чуть позже. Оказывается, по ту сторону моста находилась площадь Гетто Нуово. Пускай это название – Гетто Нуово, то есть Новое Гетто, – не вводит вас в заблуждение. На самом деле Гетто Нуово стало первым местом в Европе, где, по приказу городских властей, евреев поселили отдельно от христиан. До эдикта от 29 марта 1516 года слово Ghetto не употреблялось в современном значении. В таком написании оно использовалось в венецианском диалекте и, как и в случае с его итальянским аналогом, Getto, означало «литейное производство». Дело в том, что именно на территории бывшей литейной и соорудили «загон» для евреев. Кто тогда мог представить себе, что когда-то это слово приобретет совершенно иное значение и будет использоваться как название места, где обособленно от христиан в каждом городе Европы вынуждены будут проживать евреи? Никто. И уж точно даже помыслить такого не могли жители Венеции того времени.

Будучи мальчишкой, я интересовался не только футболом, но и девочками. Одна из них особенно меня восхищала – худенькая девчушка с темными курчавыми волосами и огромными бездонными очами, от которых меня бросало в жар, когда наши взгляды встречались, – а такое случалось редко. Я так и не узнал, как ее звали. Но та девочка жила на площади Гетто Нуово. И дверь в ее подъезд находилась прямо под аркадой, где когда-то располагались лавки ростовщиков.

Однажды я заметил силуэт этой девочки у окна на пятом этаже, выходившего на Рио-дель-Гетто-Нуово. Я увидел, как девочка сняла белье, развешенное на веревке, которая тянулась от ее дома к палаццо напротив. Тем вечером я лежал в кровати с открытыми глазами и думал о том, как здорово было бы, живи я в том палаццо напротив ее дома. Я повесил бы на эту веревку письмо с признанием в любви, закрепил бы прищепкой и передвинул бы к ее окну. На следующее утро девочка пришла бы развешивать белье и нашла мое письмо. Тогда мы встали бы у наших окон на цыпочки и протянули друг к другу руки. И почти соприкоснулись бы кончиками пальцев, ведь эти два дома стояли так близко.

И все же, как я узнал немного позже, раньше их разделяла непреодолимая граница. И мне никак не удавалось отделаться от этой своей фантазии. Я представлял себе, что случилось бы, если бы мы с той девчонкой жили в те годы в Венеции и она оказалась бы заперта в Гетто Нуово, а я нет. Я твердо верил в то, что из любви к ней принял бы иудаизм. Конечно, тогда я еще не знал, что в те времена любого христианина, кто решил бы отречься от своей веры и принять чужую, прилюдно сожгли бы на костре инквизиторы. И я понятия не имел, что тогда все окна в Гетто Нуово, выходившие на Рио-дель-Гетто-Нуово, были заколочены наглухо. Но мне думается, даже знай я это, я не отказался бы от своих фантазий. И те чувства до сих пор живут в моем сердце. Тогда речь не шла об идеалах справедливости, морали, о политике, религии или социальном равенстве. Только о любви. Любви столь невинной и страстной, что на нее может быть способен только подросток. Прошли годы, и в какой-то момент я понял, что должен окончательно разделаться с той историей, которой так и не суждено было приключиться. И я представил себе, что ту девушку из мира моих фантазий звали Джудитта.