- Да? - вскинул брови рентгенолог. - Что ж, поглядим.

Он вставил снимок в рамочку и включил подсветку.

- Где? Где? - закричал вдруг так громко и весело, что Рабигуль вздрогнула. - Где они его там увидели?

- Не знаю, - ошеломленно прошептала Рабигуль. Как всегда в минуты волнения у нее пропал голос.

- Идите сюда!

Рентгенолог дернул Рабигуль за руку.

- Но я же не специалист, - попробовала сопротивляться она, но он ее не слушал.

- Смотрите! - азартно говорил врач. - Тут не нужно быть специалистом. Видите, чистые! А должно быть черное пятно, если что. Биопсию делали?

- Нет. - Обрадованная, растерявшаяся Рабигуль почему-то чувствовала себя виноватой. - Они сказали, не стоит, сказали, это как операция, и они абсолютно уверены...

- Уверены? - заорал рентгенолог. - Без биопсии? И с таким снимком?

Впрочем, гнев его прошел так же быстро, как. вспыхнул. Природная веселость взяла верх.

- Ну на эту врачебную ошибку сердиться, пожалуй, не стоит; - Он заговорщически подмигнул Рабигуль. - А вообще... - Он задумался, посерьезнел. - Так вот и рождаются легенды о чудесных исцелениях. Что вы ей там давали?

Рабигуль перечислила препараты с трудно произносимыми названиями.

- Представьте, что снимок больничный не сохранился или вы, например, переехали в другой город. Пациентка принимает рекомендованные ей препараты, а то лечится травами, какой-нибудь знахарь варит для нее снадобье из черт знает чего, проходит время, ей все лучше, делают рентген, и - о чудо! - в легких чисто. Значит, помогло! Значит, рак излечим!.. Но эти-то, из больницы... - Рентгенолог покрутил головой. - И вы хороши, знаете ли! - Он повернулся к этой красивой женщине, которая вошла в кабинет уверенной и спокойной, а сейчас стояла перед ним как провинившаяся школьница. - Без биопсии такой диагноз не ставят, вы что, не знали? Надо было настаивать.

- Мы были так потрясены, так растерянны... А они говорили, что им все ясно...

- Ну, Бог с ними, - махнул рукой рентгенолог. - Коллег ругать не положено. Хорошо, что старушка была не в курсе.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

"Октябрь уж наступил. Уж роща отрясает последние листки с нагих своих ветвей..." Рабигуль медленно, отдыхая, идет с репетиции. "Дохнул осенний хлад. Дорога промерзает..." Она читает про себя волшебные строки, любуясь желтыми, коричневыми, багровыми сухими листьями, многослойным ковром покрывающими серый асфальт. "В этих грустных краях все рассчитано на зиму..." Бродского открыл для нее Женя. Раньше она знала его только как ссыльного за тунеядство поэта, да еще на весь мир прогремели в дни позорного процесса слова Ахматовой: "Власти делают рыжему - так она ласково называла Бродского - биографию". Теперь Рабигуль знала его стихи, ставя их рядом с ахматовскими, не ниже.

И в Москве все рассчитано на зиму. "Этот край недвижим. Представляя объем валовой чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой..." Но пока еще светит желтое, не зимнее солнце, дует легкий, освежающий ветерок, кучевые мягкие облака лежат в синем небе.

- Поэзия лечит, - сказал ей вчера Володя. - Лечит и утешает.

Да, утешает и лечит. В задумчивости проходит Рабигуль мимо нужного ей переулка, возвращается, спохватившись, сворачивает в узкую, как тоннель, улочку, спускается по ступенькам, мельком глянув на барельеф великого реформатора театра, выходит к училищу.

Стайка вчерашних абитуриентов, будущие артисты, веселится у его дверей, ликуя по поводу немыслимой своей удачи: их приняли, они прорвались, оттеснив уйму соперников! Снисходительно смотрит на них Рабигуль: "Вы и представить пока не можете, что за жизнь себе выбрали - трудную, ох и трудную жизнь".

На душе какое-то осеннее оцепенение. Она старается не думать, не вспоминать, не видеть перед собой исступленное, гневное, багровое лицо Володи.

- Что ж, давай - убегай от меня, улетай, уезжай! - Взмах руки, как крыло испуганной птицы. - Только знай: я без тебя жить не буду!

- Что же делать? - беспомощно лепечет в ответ Рабигуль, - Любовь Петровна совершенно здорова.

И Алик ждет.

- Уж лучше бы она не выздоравливала! - кощунственно вопит Володя. - И пропади он пропадом, твой благородный Алик.

- Что же делать? - повторяет растерянно Рабигуль.

Но Володя ее не слышит.

- Если бы ты любила, - возмущенно обличает он, - тебе бы и в голову не пришло... Напиши, что не можешь бросить оркестр - неужели тебе в самом деле не жалко? - напиши, черт возьми, правду: что любишь другого...

- Это жестоко...

- Жизнь вообще жестока, - сжимает зубы Володя. - И не надо никого жалеть!

Очень он сам себе в эти минуты нравится. Он - мужчина, борец, он шагает по жизни широко и размашисто. И своего не отдаст. Придумала тоже: она уезжает! Ну уж нет, дудки.

- Если это испортит его карьеру, - великодушно, смягчившись, добавляет он, - то можно пока что не разводиться. Но, честно говоря, когда женщина любит... - не может удержаться он от сентенции.

Рабигуль слушает, но не слышит. Далекий, преданный Алик стоит перед глазами. Его так безумно жаль! Но и себя жаль тоже. Однажды она пробормотала что-то на эту тему.

- Надо умножать общую тему счастья, - важно ответил Володя. Он где-то вычитал эти слова, но сейчас ему кажется, что придумал их сам, только что. Не говоря уже о тебе, - развивает он свою мысль, - разве Алик твой счастлив?

Володя внимательно смотрит на Рабигуль.

- Ты знаешь, счастлив, - решается возразить она.

- Да? - Володя сердит и полон иронии.

- Да, - стоит на своем Рабигуль и объясняет, как ей кажется, очевидное:

- Он ведь любит. А мы счастливы, когда любим.

Володя обиженно замолкает: кто-то любит его Рабигуль! Это он ее любит! Но счастлив ли он? Стихи упрямо не пишутся, студенты в этом году какие-то неинтересные, второго семинара ему не дали, давление скачет почти как у Сони. Любит! Еще бы: такую красавицу - да не любить! Володя поворачивает к себе Рабигуль, смотрит на нее укоризненно и сурово.

- Садись и пиши: так, мол, и так. А уедешь - я вправду не стану жить, так и знай!

Мысль об уходе из жизни понравилась ему самому; он видит страх в глазах Рабигуль, и этот страх говорит о ее любви больше, чем самые упоительные слова или даже поступки. "Мы счастливы, когда любим..." А когда любят нас? Тоже ужасно счастливы и горды, если только чужая любовь не мешает нашей к кому-то другому.

И вот Рабигуль идет за советом к Маше. Она единственная ее подруга, она знает все о ней и Алике, о ней и Володе. Только Алика она любит, а Володю нет.

Огненно-рыжая в этом сезоне Маша бежит на звонок, отворяет дверь, не спрашивая, кто пришел.

- Наконец-то! - смеется от радости. - А я все жду, жду...

- Ужин давно готов. Мой руки, садимся за стол.

- Если бы ты знала причину...

- Не важно, какая причина. Главное - ты пришла.

Маша вихрем носится по своей квартирке. В фартуке, тапочках с меховыми помпончиками, она чудо как хороша. Что-то оттаивает в душе Рабигуль.

- Винца отведаем?

- Давай.

Фужеры привез Алик все из того же Алжира. Высокие, на тонкой ножке, с матовыми узорами.

- За тебя!

- За нас, Маша. За нашу дружбу.

Маша внимательно вглядывается в Рабигуль, ставит фужер на стол.

- Что-то случилось? Погоди, выключу верхний свет и включу торшер.

Она гасит свет, тапочкой с помпончиком наступает на лежащую на полу кнопку. Оранжевой становится комната.

- Ну, рассказывай.

И Рабигуль рассказывает. Маша, свернувшись на тахте клубочком, покачивая ножкой, слушает. Меховой помпончик подпрыгивает в такт ноге.

- Так и сказал, что не будет жить? - недоверчиво переспрашивает Маша. Что-то не верится.

- Он же поэт! - восклицает в ответ Рабигуль. - Это же не простой человек, а поэт!

- Да уж, - хмыкает Маша. - Как, извините, его фамилия? Что-то не знаю я, грешница, такого поэта.

Пушкина знаю и о Лермонтове слыхала...

- Ты б еще восемнадцатый век вспомнила...

- Да и среди современников...

- Конечно, - горячится Рабигуль, - до Ахматовой и Тарковского ему далеко, но я говорю не о глубине таланта, а о глубине чувств...

- А я говорю о твоей судьбе, - перебивает Маша. - У тебя ведь тоже душа не торговки. И не технолога, - помолчав, добавляет она.

- А технолог при чем? - улыбается Рабигуль.

- Не знаю, - смеется Маша. - Все мы в плену предрассудков. Считается, технари грубее гуманитариев: ведь они имеют дело не с людьми, а с железом.

- Ох и фантазерка ты, Машка! Они еще как имеют дело с людьми.

- А ты-то, - добродушно ворчит Маша. - "Не будет жить..." Скажите пожалуйста...

Как легко им вместе, как тепло и уютно.

- Но ведь это любовь, - думает вслух Рабигуль. - Она просто живет во мне, переполняет душу, кипит в крови. Даже когда его нет, все равно он со мной рядом.

Не знаю, понимаешь ли ты...

- Где уж нам, - усмехается Маша.

- Всю жизнь о любви я только мечтала, - не обращает на реплику никакого внимания Рабигуль. - Не ждала уже, не надеялась. И вдруг... Понимаю теперь: любовь в самом деле требует жертв.

- Не знаю, не знаю, - подбирает со лба непослушные огненные кудри Маша. - Альку безумно жаль.

Да и тебя тоже.

- Меня? - удивляется Рабигуль. - Почему?

- Потому что второго Алика тебе не найти, - роняет загадочные слова Маша. - И я, знаешь, не доверяю велеречивым мужчинам. А уж в то, что без тебя он не станет жить... Это, мой друг, из романов. - Она мечтательно задумывается. - Вот бы проверить...

- Какая ты жестокая, Маш, - укоризненно замечает Рабигуль.

- Ну вот не верю! - страстно прижимает руки к груди Маша. - Как вздорный старик Станиславский.

Не верю - и все.

- А что он любит, тоже не веришь? - обижается Рабигуль.