Я, вдохнув и выдохнув, удержав руки Старого, оглянулась, снова чувствуя как теряю контроль, потому что они так же стояли, но теперь к ним шел Зеля в сопровождении своих людей. Смертельно бледный Зеля, только отводящий взгляд от почти сожранных пламенем очертаний автомобиля. Его остатков. Зеля протянул руку ко все так же стоящему Киру. Коснулся его. Кир повернул голову в профиль и словно бы не узнал Зелю. Костя шагнул к брату. Тоже коснулся. Еще более неосознанный взгляд на него. Какой-то диалог, он отсюда не был слышен и Кир, моргнув, заторможено кивнул. Пошел прочь.

Зеля смотрел на Костю. Через мгновение рванувшего к Киру, нетвердо ступая вроде направляющегося к внедорожнику, неведомо когда очутившемуся рядом со мной и Юрой, но резко поменявшему траекторию движения к ближайшему к Зелимхану кавказцу, чтобы за секунду вывернуть ему руку и из-за его пояса вынуть пистолет.

Юра сжал меня в руках, падая со мной на колени, с силой пригиная мою голову к асфальту, но я смотрела. Я видела, как Костя настигает его, уже снявшего оружие с предохранителя и прижавшего дуло к своему виску.

Собственный скулеж не донесся до сознания, когда смотрела как Костя врезался в него едва не сбивая с ног, стиснул его предплечье и взяв упор спиной на его грудь, рывком отстранил почти выстреливший пистолет от головы брата. Перехватив обеими руками его кисть увел пистолет вверх. Оружие, спускающее обойму в ночное небо.

Звуки выстрелов долбили по ушам, оттискиваясь печатями, которые останутся в сознании мертвыми сбоями в сердце. Два… Четыре… Шесть выстрелов. Перед глазами был человек, жаждущий своей смерти, и человек, стиснувший челюсть и с отблесками пламени на мертвенно-бледной коже лица, желающий отодвинуть физическую смерть того, кто умер ментально.

Костя вырвал оружие из пальцев Кира. Вырвал резко, с силой. Так, что тот не удержался на ногах. И, падая на колени на разогретый асфальт, глядя на догорающий автомобиль, Кирилл закричал.

Страшный крик, когда рвется душа. Когда я услышала этот срывающийся вопль, я поняла, что ничего страшнее в жизни не слышала. Вопль не до разрыва человеческих связок, он даже не особо громкий.

Он страшный именно срывами.

Прерывистостью.

Это неописуемо, это непередаваемо страшно, когда человек кричит и резко замолкает от того, что уже не может выносить.

Снова пытается закричать и еще больший удар боли, ломающий остовы, порождающий снова молчание, вновь страшнейший срывающийся крик, снова тишина, когда настигает последний удар осознанной боли и он просто непереносим и человек ломается. Беззвучно. Абсолютно беззвучно, но от этого запредельно страшно. Он сгорбливается и падает из колен на четвереньки, задыхаясь от ужаса и адской боли, плачет так страшно, без слез, когда ногти скребут разогретый асфальт, а он смотрит, не может отвести взгляда, умирает и не может не смотреть…

Страшно, когда погибает мужчина, когда задыхаясь, скребет нагретый асфальт ногтями так, что пальцы кровоточат, пока он, сгорбившись, ссутулившись, в срыве дыхания смотрит на горящий, покореженный металл. На то, где должен был гореть и он, но не случилось и не дали.

Кир вздрогнул всем телом и вскинул голову. Сделав судорожный глоток воздуха, оторвал предплечье от асфальта, скрюченными пальцами вцепляясь в руку брата.

Встал тяжело очень, с трудом перевел взгляд на Костю, и… улыбнулся ему.

В глазах провал в ад, в голоса преисподняя, когда вцепившись судорожными пальцами в предплечье Кости, рывком дернул его к себе и улыбнулся шире, склоняя голову и прозвучал шелест полной моральной гибели в смеющихся интонациях:

— Лиза была беременна, Кость. — Я, заскулив, смотрела, как деревенеет Костя глядя в его глаза, полные ревущего болью хаоса. — Поэтому я просил Таню перевести. Она хотела, — срыв голоса в надрывный сухой смех, полуприкус губы и уничтожающее, — чтобы ребенок рос в нормальной семье, — протяжные интонации, улыбка становится сардонической, — чтобы в нас не тыкали пальцем, чтобы не ломалась психика ребенка от тычков нормальных людей. — Губы снова скривились и цунами боли в широкой улыбке. — Нормально, да? — Отшвырнул руку Кости и низким утробным рычанием, с ненавистью глядя в глаза брата, — что, блядь, есть ваше ебанное нормально?! А, Кость? Как жить тем, кто под вас не вписывается?.. Надо жить по вашим правилам и похуй, что это ежесекундно больно, блядь?! Хочешь нормального отношения — живи как все, так, да? Ты знаешь, что такое боль, Кость? Когда не вписываешься, ведь так не принято же, поэтому причиняй боль себе и тому, кого ты любишь, убивай этим нахуй, ведь по другому жить нельзя… — улыбнулся страшно и сорвано. — Ведь нельзя так любить. Загнобят за такое. Не тебя, так того, кого ты любишь… — Тихо рассмеялся, отступая, когда Костя сделал шаг к нему, качающему головой, с безумием во взгляде на горящую машину, — я потерял все… я… всё, брат…я так не смогу, прости… я не смогу их хоронить… — и непередаваемый ужас в срывающемся голосе, в расширенных глазах, во взгляде на машину, — а мне и нечего хоронить…

Когда к нему так же снова шагнул Костя, Кир отстранился резко, снова отрицательно качая головой и глядя на машину. Его пошатнуло, повело, лицо искривилось, губы прокусаны до крови, струящейся по подбородку, он почти упал, но Костя шагнул решительнее и стиснул его в руках. Прижал его к себе, вздрагивающего, пока Костя, закрыв глаза, поднимал голову, прислонясь щекой к виску Кира, размыкал бледные губы, чтобы что-то сказать.

— Аркаш, — сорванный голос Юры, поднимающего мелко дрожащую меня на ноги, вернее, пытающегося это сделать и я запоздало заметила кронпринцев в нескольких метрах застывших от догорающего автомобиля. Саня стиснул рот рукой, отворачиваясь, упираясь ладонью в крышу ближайшего седана, а Аркаша, с трудом дыша, неверными ногами сделал шаг назад, вжимаясь спиной в тот же автомобиль о который опирался его брат с той же целью — не утратить равновесия.

Аркаша только с трудом начал отводить взгляд на позвавшего его Юру, когда произошло страшное. Заставившее его сползти спиной по арке на асфальт, а Саню, только оглянувшегося назад, кратко, хрипло, гортанно рассмеяться, и выставив локти на крышу седана, стиснуть голову сведенными судорогой пальцами, уже едва сохраняя равновесие и обезумившим взглядом упереться в Костю и Кира.

На окровавленные пальцы Кости на затылке Кира. Обмякшего в его руках.

Я смотрела на широко расставленные указательный и средний палец Кости на затылке Кира. Смотрела на пулевое отверстие между ними. На кровь, струящуюся по светлым волосам. Смотрела на улыбку не открывающего глаз Кости, оседающего на колени с мертвым тела брата в руках. Смотрела на Костю, переставляющего эти руки так, чтобы обнять его, придвинуть к себе, сжать тесно, не открывая глаз, прикасаясь белыми губами к его виску. Не дыша. Слегка покачиваясь, обнимая плотнее, стискивая ладонь на пулевом отверстии, а между его пальцев обильно струилась кровь, когда он, сидя на асфальте, обнимал Кирилла, покачиваясь чуть вперед и назад, прижимаясь губами к виску плотнее и что-то шептал, вжимая его в себя.

Мир покачнулся, сузился, в нем исчезли звуки, запахи, исчезло все. Кроме моего хриплого, сдавленного смеха, когда внутри рушилось абсолютно все, когда я в испуге вжималась в Юру, скулила, глядя на Костю, открывшего глаза, сорвано выдохнувшего, глядя в асфальт, убаюкивающего на руках мертвого брата. Поднял взгляд на меня. Мертвый взгляд.

— Уве… зи… ее… — чисто по губам, едва шевелящимся и он посмотрел на Юру, выдохнувшего мне в затылок. А Костя, прижимая к себе Кира плотнее, перевел взгляд на кронпринцев. — Уез… уезжайт… те… сейчас… же… Зеля!

Приказ, ударивший по Зелимхану, вцепившегося в локоть бледного мужчины, одеревенело стоящего невдалеке от Кости и Кира.

Юра потянул назад меня, не в силах оторвать взгляд от Кости, снова закрывшего глаза и прижимающегося губами к виску Кира. Переставляла ноги не понимая почему столько людей вокруг. Сирены, крики, свет проблесковых маячков, сигналы пожарных, ругательства полицейских, разгоняющих толпу. Юра кратко переговорил с каким-то худощавым мужиком, возникшим рядом с ним, и подтолкнул меня к нему, одновременно приказывая тому отвезти меня на конспиративную квартиру. Несколько шагов до тонированного внедорожника чуть поодаль и мои ледяные пальцы потянули хром ручки задней двери. В салон не села, скорее упала, едва успев убрать ногу, когда за мной захлопывали дверь, чтобы через пару секунд сесть за руль.

Я не сразу поняла, что в машине не только я и водитель, что со мной рядом… то, что и человеком назвать сложно. Рванула к двери, но тихий голос Яна, выкладывающего пистолет себе на бедро, сжимая рукоять, ровно оповестил:

— Не нужно. Ты же не хочешь сейчас добить Костю своей смертью?

Смотрела в ровный, четкий в полумраке профиль Яна, глядящего в тонированное лобовое, пока автомобиль без особых церемоний разворачивался на дороге. Он улыбнулся уголком губ и посмотрел мне в глаза. Несколько мгновений молчал, потом произнес:

— Хитрый маленький Дениска. Он хотел как лучше, а получилось… Неплохой парень, умный даже. — Вздохнул, приоткрывая окно и вынимая сигареты из переднего кармана джинс, одновременно перекидывая на переднее пассажирское рацию, которую я не заметила в его свободной от оружия руке. — Вот даже если бы его жена не была беременна, убивать все равно жалко было бы. А так бог с ним, пусть Костя заберет в качестве утешительного приза, все-таки трагедия у человека и крестная семья поредела. — В ровном голосе ни иронии, ни сарказма, ничего. Спокойный выдох дыма в приоткрытое окно и задумчивый взгляд на пролетающую за окном улицу.

— Что ты такое… — сквозь зубы сипло выдавила я. Только повела плечом к его бедру, не отпуская взглядом оружие, но остановилась когда Ян, не глядя на меня, снял пистолет с предохранителя и тверже сжал рукоять.