— Дина? С тобой все в порядке? — Он наблюдал за ней, когда она открыла глаза.

— В жизни себя так хорошо не чувствовала. — Ее улыбка подтвердила сказанное. — Когда мы отправляемся в Кармел?

— Завтра. На следующий день. В любой момент, как только ты захочешь.

— Можем мы поехать сегодня?

В ее голосе появились нотки отчаяния, которые невидимым образом проникли и в ее слова, но он еще не понял, откуда они взялись.

Где-то в этой комнате витал дух безысходности, который хотя и незаметно, но постоянно напоминал о себе, но он все никак не мог понять, откуда тот появился. Это его беспокоило.

— Могли бы. Надо подумать, как я смогу договориться с Салли. Если у нее нет ничего против, чтобы взять на себя управление галереей, пока нас не будет, тогда все в порядке.

— Я надеюсь, что она сможет управиться. — Это было произнесено мягко, но настойчиво.

— Ну что, тебе все еще так плохо? — спросил он. Она только кивнула, и он понял ее. Он пошел готовить завтрак. — Завтра твоя очередь. — Он пропел ей это из кухни, и она, смеясь, прошла голая через всю комнату и встала в дверном проеме, чтобы понаблюдать за ним. Теперь не имело значения, что они занимались любовью, когда у нее в животе уже жил ребенок Марка Эдуарда. Они занимались этим все лето, и ее это не беспокоило. Она хотела разделить свою любовь с Беном. Ей нужно будет это запомнить.

— Дина?

Она улыбнулась и высоко подняла голову.

— Да, сэр?

— Что случилось? Я подразумеваю не то, что и так очевидно… Пилар. Что-то еще произошло?

Она уже было собиралась сказать, что ничего такого больше нет, но не могла солгать ему.

— Пока я была во Франции, появились некоторые обстоятельства.

— Что-нибудь, о чем я должен знать? — Как и Марк, он очень беспокоился о ее здоровье, к тому же она выглядела весьма утомленной. Он внимательно наблюдал за ней с того места, на котором находился.

Она медленно покачала головой. Ему не следовало знать о ребенке. Если бы это был его ребенок, все было бы совсем по-другому.

— Так какие появились обстоятельства? — Когда он спрашивал, его глаза немного улыбались. — Глазунью или яичницу-болтунью?

— Болтунья будет лучше. — От одной мысли о глазунье ей стало не по себе, но при этом она могла вынести яичницу-болтунью при условии, что она не будет сильно чувствовать неприятный запах сваренного им кофе. И без кофе.

— Что так? — Он был поражен.

— Я отказалась от него во имя поста.

— Мне кажется, ты опережаешь события на шесть или семь месяцев.

Семь месяцев… семь месяцев. Она отбросила эту мысль в сторону и улыбнулась сделанной им попытке обратить последние слова в шутку.

— Может быть, и так.

— Так? Так что у нас возникли за проблемы?

— Ох, я не знаю. — Она вошла в кухню и обхватила его руками, прижавшись сзади к его спине. — Я не знаю… я не знаю. Я всего лишь хотела бы, чтобы моя жизнь была бы чуть-чуть полегче.

— И?.. — Он повернулся в ее объятиях и встал к ней лицом, и так они стояли вдвоем, раздетые, перед кухонной плитой.

— Я люблю тебя, и в этом все дело. — Черт побери, почему это должно было случиться именно сейчас? Почему ей пришлось говорить ему об этом так рано? Ее глаза наполнились слезами, но она заставила себя взглянуть на него. Она была обязана сказать ему это. И… наши дела идут не столь просто, как я того ожидала.

— Ты действительно думала, что это будет легко? — Его глаза не отрывались от ее глаз.

Она покачала головой.

— Нет. Но легче, чем это есть на самом деле.

— А как на самом деле?

— Я не могу бросить его, Бен. — Она все-таки произнесла это. О, господи, она сказала ему об этом. Она долго-долго смотрела на него, и ее глаза наполнились слезами.

— Почему нет?

— Не могу, и все. Не сейчас. — И даже позднее не смогу, не смогу, потому что во мне живет его ребенок. Позови меня еще через восемнадцать лет.

— Ты любишь его, Дина?

Она снова покачала головой.

— Я думала, что люблю. Я была в этом уверена. И я знаю, что однажды я любила его. Я полагаю, что я в некотором смысле все еще люблю его. За эти восемнадцать лет он по-своему кое-что дал мне. Но это… это было очень давно. Я совсем этого не понимала, пока не наступило лето. Я осознала это еще лучше за последнюю неделю. — Она остановилась, чтобы набрать воздуха, и затем продолжила: — У меня даже были периоды, когда ты находился рядом, во время которых я совсем не была уверена, должна ли я его покинуть или нет. Я этого просто не знала. Мне казалось, как будто я не имею права. И я думала также, что, возможно, я все еще люблю его.

— А на самом деле ты не любишь его?

— Нет. — Она слегка всхлипнула. В конце концов она отвернулась и вытерла ладонями лицо. — Я поняла это всего лишь несколько дней назад. Кое-что произошло… и я поняла. — Потому что я не хочу иметь его ребенка, Бен, я хочу твоего!

— Тогда почему ты остаешься с ним? Из-за Пилар? — Он был удивительно спокоен, когда говорил с ней, совсем как отец, беседующий со своим ребенком.

— По этой и по другим причинам. Это не имеет значения, почему. Просто я остаюсь, и все. — Она посмотрела на него снова с мучительным выражением на лице. — Ты хочешь, чтобы я ушла? — Но он только неотрывно смотрел на нее, затем в полном молчании вышел из комнаты. В какой-то момент его шаги раздавались в гостиной, а затем она услышала, как он изо всех своих сил хлопнул дверью, ведущей в спальню. Некоторое время она все еще стояла в кухне ошеломленная, дивясь тому, что произошло. Она понимала, что должна уйти сейчас. Не будет никакой поездки в Кармел. Но все ее вещи остались в той комнате, в которой он заперся. У нее не было другого выхода, кроме как ждать, пока он не появится оттуда. В конце концов он вышел через час. Он стоял в дверном проеме с покрасневшими глазами и казался обезумевшим от всего услышанного. В какой-то момент она точно не была уверена, был ли он чрезвычайно зол или просто сильно огорчен.

— Я хочу уточнить, о чем ты мне тут говорила, Дина? Что все кончено?

— Я… нет… я… ох, господи! — На мгновение она опять подумала, что может упасть в обморок, но она не могла, только не сейчас. Она сделала два глубоких вдоха и присела на самый край кушетки, так что ее длинные, стройные, голые ноги грациозно свешивались вниз. — У меня есть неделя.

— И что потом?

— Я исчезаю.

— И снова возвращаешься к своему одинокому существованию? К жизни внутри себя и для себя? В эту гробницу, в которой ты жила, даже теперь, когда с тобою рядом нет Пилар? Как ты можешь так с собою поступать? — Слова давались ему с трудом.

— Наверное, это как раз то, что я должна сделать, Бен.

— Я не понимаю. — Он было собрался вернуться в спальню, но остановился, повернувшись к ней лицом. — Дина, я говорил тебе… Я говорил, что это, может быть, всего лишь на одно лето, и… Я все пойму. Именно это я и говорил. Я не имею права брать сейчас свои слова обратно. Не так ли?

— У тебя есть все основания для того, чтобы ненавидеть меня или быть очень, очень на меня обиженным.

Она заметила, как из его глаз хлынули слезы, и почувствовала, как они потекли из ее глаз тоже, но при этом он ни разу не моргнул, когда смотрел на нее.

— Я очень зол и обижен. Но это только потому, что я тебя очень люблю.

Она кивнула, но больше не могла произнести ни слова, снова вернувшись в его объятия. Казалось, прошли часы, прежде чем они смогли оторваться друг от друга.


— Мы поедем сегодня в Кармел? — Он лежал на животе, разглядывая ее лицо. Она только что очнулась от короткого сна, продолжавшегося не более трех часов; на часах уже было почти пять. Он ни разу не появился в галерее — он сказал, что будет отсутствовать целую неделю и что Салли придется все держать в своих руках. — А чего бы тебе сейчас действительно хотелось?

— Быть с тобой. — Она произнесла это торжественно, но с легкой, счастливой улыбкой во взгляде.

— Везде, где бы то ни было?

— Везде.

— Тогда поехали на Таити.

— Я предпочитаю поехать в Кармел.

— Серьезно? — Он провел пальцем от ее бедра по ноге. Она улыбнулась.

— Серьезно.

— О'кей, тогда поехали. Мы можем там на месте и поужинать.

— Разумеется. В Париже сейчас два часа утра. К тому времени, когда мы будем ужинать, я уже буду готова позавтракать.

— Иисус. Я как-то не подумал об этом. Ты ведь полумертвая от усталости? — Она действительно выглядела очень утомленной, но в то же время казалась сейчас не такой бледной.

— Нет, мне хорошо, я счастлива, и я люблю тебя.

— Ну уж, по крайней мере, не так сильно, как люблю тебя я. — Он взял ладонями ее лицо и приблизил к себе. Ему хотелось целовать ее, обнимать ее, касаться ее, чтобы она принадлежала только ему настолько, насколько это было в его власти за те несколько дней, которые им оставалось провести вместе. Тут что-то пришло ему в голову. — Как насчет твоей работы?

— А что моя работа?

— Мы еще будем работать вместе в галерее? Будем ли мы, то есть я, представлять твои работы? — Он хотел спровоцировать ее, чтобы она ответила — конечно, но в течение некоторого времени она не проронила ни слова. Тогда он все понял.

— Я не знаю. Там будет видно. — Но как они смогут продолжать встречаться? Как она сможет пойти к нему в галерею через несколько месяцев, когда она располнеет, вынашивая ребенка от Марка Эдуарда?

— Все в порядке, — сказал он. — Не бери в голову.

Но сейчас в его глазах отразилась такая боль, что для нее стало невыносимо выдерживать этот взгляд. Она разрыдалась. Казалось, что для нее это стало уже привычным.

— Что случилось, любимая?

— Ты начинаешь думать, что я похожа на нее — что я такая же обманщица, как и она, та молодая женщина, на которой ты был женат.