Даниэла Стил - Конец лета

— Grazie, Signore… Signora Duras[29].

Консьерж в гостинице «Хасслер» чинно поклонился Шантал и Марку, когда, расплатившись по счету, Марк более чем щедро вознаградил его чаевыми. Такси уже стояло в ожидании пассажиров рядом со входом в отель. Все чемоданы были уложены в багажник, и водитель поджидал их, чтобы отвезти в аэропорт.

Шантал странным образом сохраняла молчание всю дорогу, пока они ехали к аэропорту. Наконец Марк оторвал свой взгляд от окна и заставил себя обратить на нее внимание.

— Ты уверена, что поступаешь так, как сама того желаешь?

— Абсолютно.

И все-таки ему было не по себе. Она не вела себя столь упрямо никогда ранее. Она настояла на том, что не собиралась прятаться ни в Сан-Ремо, ни в любом другом городе на Ривьере. Она хотела вернуться в Париж и ждать его там, пока он общается со своими родственниками на Антибе. Неужели для того, чтобы иметь возможность встретиться в выходные со своим любовником, тем самым, который предложил ей выйти за него замуж? Марк понял, что означала эта угроза, выраженная не столь открыто. Он почувствовал прилив ревности, граничащей с готовностью на любой безумный шаг.

— И все же, что ты собираешься делать в выходные дни? — В голосе его появились резкие нотки, но она встретила его взгляд с полным спокойствием, пока автомобиль выбирался из пробки.

— Я займусь своим делом на работе. Я не могу все оставить на попечение Мари-Анж. С моей стороны нехорошо перекладывать все на нее, пока мы разъезжаем с тобой. Пока у меня есть время, я могла бы забежать к себе на работу и посмотреть, что там происходит.

— Меня впечатляет твоя преданность делу. Это нечто новое, не так ли? — Никогда прежде он не разговаривал с Шантал в такой саркастической манере.

Но и она ему отвечала тем же самым.

— Нет, совсем нет. Ты не так часто бываешь там рядом со мной. А что же, ты считаешь, я собиралась делать?

— Твое вчерашнее сообщение не прошло незамеченным, Шантал.

— Я сказала, что кое-кто попросил меня выйти замуж. Я не сказала, что согласилась.

— Как удобно! Можно предположить, что предложение поступило сразу же после беседы во время завтрака и чаепития. Я полагаю, что вы знаете друг друга довольно хорошо.

Шантал не ответила. Пока у Марка Эдуарда внутри все клокотало от ярости, она разглядывала ландшафт из окна. Черт возьми, что она хочет от него? Ну не мог он бывать с ней чаще, чем всегда, и он едва ли мог сделать ей предложение. У него была Дина.

Но голос Шантал вдруг прозвучал неожиданно мягко, когда она сказала:

— Не беспокойся об этом.

— Благодарю тебя. — Он вздохнул и взял ее руку. — Я люблю тебя, дорогая. Пожалуйста, пожалуйста, постарайся это понять.

— Я пытаюсь очень и очень. Больше, чем ты думаешь.

— Я знаю, как это трудно для тебя. Для меня тоже. Но, по крайней мере, не сталкивай лбами меня с тобой, моей матерью и Пилар. Это просто несправедливо. Я обязан их тоже видеть.

— Возможно, и я тоже. — В ее голосе зазвучала такая печаль, что он не знал, что еще сказать. Будь он менее рассудительным человеком, он мог бы решиться позабыть о благоразумии и взять ее с собой, но он не мог этого сделать.

— Дорогая, мне жаль. — Он нежно обнял ее за плечи и притянул поближе к себе, не встречая сопротивления. — Я попытаюсь найти какой-то выход. Хорошо? — Она кивнула, не сказав ничего, но слеза повисла на кончиках ее ресниц, и он почувствовал, что его сердце было готово разорваться на части. — Это всего на несколько дней. Я вернусь обратно в воскресенье вечером, и мы сможем поужинать у Максима перед тем, как отправиться в Афины.

— Когда мы уедем туда?

— В понедельник либо во вторник.

Она снова кивнула. Всю оставшуюся дорогу до аэропорта он сидел, прижав ее к себе.

Дина повернула ключ в двери и, остановившись на миг, прислушалась, нет ли Маргарет в доме. Но в нем было пусто. А у Маргарет к тому же это был свободный день. Неужто? Разве прошли не недели? Не месяцы, не годы? Разве она ушла с Беном не в предыдущий вечер, ушла, чтобы насладиться любовью с ним в первый раз? Неужели прошло только восемнадцать часов с того момента, как она покинула этот дом? Закрывая за собой дверь, она слышала, как бьется сердце. У него в доме было так спокойно, пока она принимала ванну и одевалась. На террасе она смотрела, как возятся друг с другом две маленькие птички; потом она, приводя в порядок постель, послушала одну из его пластинок. Уходя, она вытащила сливу из большой фруктовой корзинки в кухне, и у нее появилось ощущение, что она прожила там много лет, как если бы этот дом был не только его, но и ее. А теперь она снова вернулась к себе домой. В дом Марка, в дом месье и мадам Дьюрас. Она посмотрела на их фотографию в серебряной рамке, которую они сделали во время их первого летнего отдыха на Антибском мысе. Неужели это она? С рюмкой белого вина в руке она стояла совсем беспомощная, в то время как Марк беседовал со своей матерью, на голове которой покоилась громадная соломенная шляпа. Как беспомощно она чувствовала себя снова, глядя на фотографию, как неуютно ей было в этой комнате. Она остановилась у входа в гостиную с шелковыми обоями светло-зеленого цвета и ковром из Обюссона и подумала, что при виде этой комнаты ей уже было холодно. Но это был ее дом. Это было то место, где она жила, именно здесь, а не в маленьком доме на холме, где она только что провела ночь в объятиях незнакомого мужчины. Что же она делала, черт возьми?

Она выпростала ноги из сандалий и босиком прошла в холодную зеленую комнату, сев осторожно на кушетку. Что она сделала? Впервые за восемнадцать лет она обманула Марка, и это все оказалось таким естественным и обычным. За одну лишь ночь ей показалось, что она совсем не знала Марка, как если бы она была замужем за Беном. Она достала небольшую фотографию Пилар, тоже в серебряной рамке, и увидела, что ее рука дрожит. На Пилар был костюм для игры в теннис; ее снимали, когда она была на юге Франции. Дина смотрела на нее почти отрешенно. Она даже не услышала настойчивое звучание звонка. Только через две или три минуты она сообразила, что кто-то был за дверью. Она вскочила испуганно и положила фотографию Пилар на стол. Пока шла к двери, мучительно соображала: кто это мог быть? Кто знал о ней? А что, если это Бен? Она не готова была его сейчас увидеть. То, что они сделали, было нехорошо. Она должна сказать ему об этом, она должна остановиться сейчас, пока не поздно, пока ее размеренный уклад жизни не затрещал по швам… до того…

— Кто там?

Незнакомый голос сообщил ей о том, что для нее есть пакет. Нерешительно она открыла дверь и увидела посыльного.

— Но я ничего не заказывала…

А потом она догадалась: это были цветы от Бена. В какое-то мгновение ей захотелось вернуть их обратно, отослать назад, сделать вид, что ночью ничего не произошло и никогда более не произойдет. Вместо этого она, взяв сверток, отправилась с ним в комнату, где вынула карточку, и перед тем, как прочесть ее содержание, подержала в руках какое-то время:

«Приходи побыстрей ко мне, моя любимая. Я жду тебя в пять.

Я люблю тебя. Бен».

Я люблю тебя, Бен. Она еще раз пробежала глазами записку, и глаза наполнились слезами. Я люблю тебя, Бен. Было уже слишком поздно отступать. Она тоже полюбила его.

Она взбежала наверх к себе в комнату и упаковала небольшую сумку. Затем отправилась в студию. Она возьмет немного: один или два холста, краски; на время ей этого хватит. Она не пробудет там больше чем несколько дней. И это все.

Она оставила Маргарет номер телефона и объяснила, что гостит у подруги. В пять тридцать она вернулась в его дом. Припарковав свой «ягуар» в полуквартале от него, она с некоторым колебанием направилась к двери. Что она делает, черт возьми? Но он уже услышал ее шаги на ступеньках крыльца. Она еще не успела позвонить, как он открыл дверь с поклоном и улыбкой, жестом руки приглашая ее войти.

— Входи. Я жду тебя уже так давно! — Он бесшумно закрыл за ней дверь. На мгновение она остановилась, глаза ее закрыла пелена из слез.

— Дина? У тебя все в порядке, любимая? — В его голосе была тревога, и она кивнула. Медленно он обнял ее.

— Ты боишься?

Она открыла глаза и после некоторого колебания снова утвердительно кивнула головой.

Но Бен только улыбнулся и, прижав крепко к себе, прошептал ей в волосы:

— И я тоже.

— Итак, малышка, оторвись от подушки, твоя очередь. — Бен нежно дотронулся до ее спины, и Дина застонала.

— Неправда. Я готовила завтрак вчера. — Она улыбнулась в подушку и зарылась в нее лицом.

— Знаешь ли ты, что я люблю тебя, хотя ты и лгунья. Я готовил завтрак вчера и два дня тому назад, и еще четыре дня до этого. В целом, я полагаю, ты задолжала мне три завтрака подряд.

— Это — ложь! — Она посмеивалась.

— Черта с два. Я же сказал тебе, это и есть демократия!

Он тоже засмеялся и попытался вернуть ее тело, нагую красоту которого он так любил, в прежнее положение, чтобы увидеть наконец ее лицо.

— Я не люблю демократию!

— Не пройдет. Я хочу кофе и гренки, поджаренные по-французски, и яйца.

— А что, если я это не стану делать?

— Тогда сегодня вечером будешь спать на террасе.

— Я это знала. Мне нужно было привезти с собой Маргарет.

— A menage à trois[30]? Это звучит мило. А готовить она умеет?

— Лучше, чем я.

— Хорошо. Мы пригласим ее приехать к нам сегодня. — С довольной улыбкой на лице он стал кататься по кровати. — Все же поднимай-ка свою попку с кровати и корми меня.

— Ты начисто испорчен.

— А мне это нравится.

— Ты растолстеешь. — Она села на краю кровати, разглядывая его тело, в котором не было ни грамма лишнего веса. — К тому же яйца не очень хорошая еда, в них много карбогидратов, или холестерола, или хромосом, или еще чего-то и… — Он указал ей жестом в направлении кухни, скорчив гримасу, и Дина поднялась со словами: — Я тебя ненавижу.