— Пожалуйста. Я на самом деле очень хотел бы посмотреть ваши работы.

— Зачем? — Она почувствовала, что ведет себя весьма глупо, задавая такой вопрос.

— Потому, что вы нравитесь мне. И я хотел бы посмотреть ваши работы. Это очень просто. Разве в этом есть что-то особенное?

— Пожалуй, что и нет. — Она не знала, что еще сказать в ответ.

— Вы будете завтракать с кем-нибудь?

— Нет. — Она снова тяжело вздохнула.

— Не надо говорить так печально. Я обещаю, что не буду использовать ваши полотна в качестве мишени для игры в дартс. Честно. Верьте мне.

Странно, но это было так. Она верила ему. Что-то было в его манере говорить, в его взгляде, который она хорошо запомнила.

— Я думаю, что могу довериться вам. Хорошо. В таком случае в полдень.

Ни один из тех, кто отправлялся на гильотину, никогда не произносил слова столь решительно. Когда Бен Томпсон вешал трубку, он улыбнулся сам себе.


Он был на месте точно в полдень. С корзиной, в которой были французские булочки, хороший кусок сыра, а также полдюжины персиков и бутылка белого вина.

— Этого хватит? — спросил он, выкладывая свои богатства на столик.

— Очень мило. Но вам действительно не стоило приезжать. — Она выглядела напуганной, наблюдая за ним из-за стола. На ней были джинсы и забрызганная краской рубашка, волосы были уложены в слегка сплетенный узел. — Я очень не люблю, когда меня ставят в неловкое положение. — На лице ее появилась тревога, пока она наблюдала за ним, и на какое-то мгновение он прекратил раскладывать фрукты.

— Я не ставлю вас в неловкое положение, Дина. Я действительно очень хочу увидеть ваши работы. Но абсолютно ни черта не значит, что я думаю. Ким сказала, что вы хорошо рисуете. И вы знаете, что это так. Там, на пляже, вы сказали мне, что вся ваша жизнь — в живописи. Ни один человек не может шутить с этим. И я не собираюсь этого делать. — Он сделал паузу, затем продолжил, понизив голос: — Вы видели некоторые работы, которые мне очень нравятся, в моем коттедже в Кармел. Эти вещи мне действительно интересны. Они интересны и вам. Если вам нравится мой Уайет, это доставляет мне радость, если же он вам не нравится, это никоим образом не изменит моего отношения к этой картине. Ничто из того, что я увижу, не сможет помешать вам продолжать свое дело или даже изменить ваше отношение к нему. Никто не сможет когда-либо что-нибудь здесь изменить.

Она молча кивнула, затем медленно направилась к стене, у которой стояли, опираясь друг на друга, спрятанные и никем не замечаемые двадцать картин. Ничего не говоря, она повернула их наружу одну за другой, бросая свой взгляд только на краски на полотнах, пока она их поворачивала. Она не смотрела на него, пока наконец он не сказал:

— Стоп.

Она с удивлением подняла глаза и увидела его опершимся на ее рабочий стол с непонятным выражением в глазах.

— Вы что-нибудь чувствовали, когда рассматривали Уайета? — Он изучал ее лицо и задержался на глазах.

Она кивнула.

— Я чувствовала очень многое.

— Что именно?

Она улыбнулась.

— Сначала, очутившись в вашем доме, я испытала удивление. Но затем что-то похожее на благоговение, на радость от созерцания этой картины. Я чувствовала, как эта женщина притягивает меня, как будто я уже знала ее прежде. Я почувствовала все, что, на мой взгляд, Уайет хотел сказать мне. И на мгновение была зачарована этим.

— Так же, как и я вашими словами. Вам никогда не приходило в голову, как много вы вложили в эти картины или насколько они прекрасны на самом деле? Вы никогда не задумывались над тем, как это захватывает и притягивает всякий раз, когда вы поворачивали их лицом? Они необыкновенны, Дина. Представляете ли вы, насколько они действительно хороши? — Он улыбался ей. Она почувствовала, как сильно бьется в груди ее сердце.

— Мне они нравятся. Но это потому, что эти картины мои.

Теперь она вся сияла. Он сделал ей необыкновенный подарок, и она знала, что все его слова идут от чистого сердца. Такое случилось впервые за все то время, когда кто-либо видел нарисованное ею, когда кто-либо этим заинтересовался.

— Они не только ваши. В них вся вы.

Он прошелся рядом с одним из полотен и молча уставился на него. Это была картина, запечатлевшая молодую девушку, склонившуюся над ванной — Пилар.

— Это — моя дочь. — В этот момент она наслаждалась картиной. Ей захотелось показать ему остальные полотна.

— Это очень красивая работа. Покажите мне еще.

Она показала ему все свои работы. Когда они закончили осмотр, она была вне себя от удовольствия. Они ему понравились, он полюбил их! Он понимал ее картины. Ей захотелось броситься ему на шею и засмеяться.

Он открыл бутылку вина.

— Вы понимаете, что это значит, не так ли?

— Что? — Ею вдруг овладело беспокойство, но не очень сильное.

— Что я не отстану от вас, пока вы не определитесь в своих отношениях с галереей. Как вы насчет этого?

Она широко ему улыбнулась, но отрицательно покачала головой.

— Я не могу.

— Почему нет?

— Это не для меня.

И Марк будет не в восторге. Он скажет, что эта затея вульгарна и смахивает на коммерцию — хотя репутация галереи Томпсона говорила сама за себя, и там не было места вульгарности, и семья Бена была хорошо известна среди представителей искусства в течение многих лет. Когда она вернулась из Кармел, то постаралась разузнать о нем все. У его деда была одна из лучших галерей в Лондоне, а у его отца — в Нью-Йорке. Несмотря на свои тридцать восемь лет, Бен Томпсон обладал в мире искусства полной свободой действий. Это она тоже вычитала.

— В самом деле, Бен, я не могу.

— Какого черта вы не можете. Послушайте, не упрямьтесь. Приходите в галерею и посмотрите вокруг. Вам будет намного легче, когда вы увидите, что там находится.

После этих слов он внезапно очень помолодел, и она рассмеялась. Она знала, что там находится. Она и это выяснила тоже. Писарро, Шагал, Кассат, одна картина Ренуара, одно великолепное полотно Моне, некоторые работы Коро. Также несколько хорошо сохранившихся произведений Поллока, одна работа Дали и еще одна Де-Конинга, которую Бен редко выставлял. У него были собраны их лучшие полотна. В том числе несколько хорошо подобранных произведений неизвестных молодых художников, и он хотел поставить ее в один ряд с ними. Чего еще она могла желать? Но что она скажет Марку? Я должна. Он попросил меня. Я хотела…

— Нет. — Он совсем ничего не поймет. И Пилар тоже. Она посчитает это показухой, неприятной во всех отношениях.

— Вы не понимаете.

— Совершенно верно. — Он протянул ей кусок французской булки с сыром. Двадцать две картины, расставленные по всей комнате. И они все ему нравились. Она просияла, когда взяла хлеб у него из рук.

— У меня есть еще тридцать в мансарде. И сверх того пять у Ким.

— Вы сумасшедшая.

— Ошибаетесь.

Он вручил ей персик.

— Да, вы сумасшедшая. Но я не буду вам перечить. Почему бы вам не прийти на открытие выставки, которое состоится завтра вечером? Вам это ничего не будет стоить, не так ли? Или вы даже и этого боитесь? — Сейчас он выводил ее из себя, и она не была уверена, что это ей нравится.

— Кто сказал, что я боюсь? — Она выглядела очень юной, когда впилась в сочный персик и потом вдруг улыбнулась.

— Кто это сказал? А по какой же еще причине вы не хотите выставляться?

— Потому что это не имеет значения.

— Это для вас не имеет значения. — Но к этому моменту они уже оба смеялись и пили уже по третьему бокалу вина. — В любом случае вы мне нравитесь, — объявил он. — Мне часто приходится иметь дело с такими же чокнутыми, как вы.

— Я не чокнутая. Всего лишь упрямая.

— А вы выглядите точь-в-точь, как мой Уайет. Вы не замечали этого? — Его глаза снова остановились на ней. Он поставил свой бокал. Некоторое время она колебалась, затем кивнула.

— Замечала.

— Только я могу видеть ваши глаза. — Он долго смотрел в них, затем отвел взгляд в сторону. Это были именно такие глаза, какие, ему всегда казалось, должны были быть у той женщины на картине. — У вас прекрасные глаза.

— У вас тоже. — Ее голос напоминал дуновение Легкого ветерка в комнате, и они оба погрузились в воспоминания об их совместной прогулке в Кармел.

В течение некоторого времени он не произнес ни слова, он только молча сидел, разглядывая ее картины.

— Вы сказали, что это ваша дочь. Это действительно так? — Он снова посмотрел на нее, желая узнать что-нибудь еще.

— Да. Ей почти уже шестнадцать. Ее зовут Пилар. И она очень, очень хорошенькая. Значительно лучше, чем она выглядит на картине. Я сделала несколько ее портретов. — Она с тоской подумала о картине, которую отверг тот оформитель в офисе Марка и которая теперь висела в прихожей. — Некоторые из них весьма неплохо получились. — Сейчас с ним она чувствовала себя свободно, и никто не мешал ей любоваться своей работой.

— Где она сейчас? Она здесь?

— Нет. — Дина долго смотрела па него. — На юге Франции. Ее… мой муж — оттуда родом.

Она хотела сказать, что Марка тоже нет дома, что он находится в Греции, но это смахивало на измену. Зачем говорить ему об этом? Что она хотела от этого человека? Он уже сказал, что ему нравятся ее работы. Чего еще могла она желать? Она хотела спросить, женат ли он. Но это тоже показалось ей неправильным. Какой смысл был во всем этом? Он был здесь из-за ее работ. И не имеет значения, насколько добрыми были эти бездонные глаза цвета морской волны.

— Вы знаете, — он с сожалением посмотрел на часы, — я бы не хотел этого говорить, но я должен отправляться на работу. У меня назначена встреча в три часа в офисе.

— В три? — Она бросила взгляд на часы. Было уже без четверти три. — Уже? Как быстро пролетело время! — Но они просмотрели большое количество ее работ. Она поднялась с печальным выражением в глазах.