Жила Эми в Денвере. Она вместе с Томми и Генри продолжала тренироваться у Оливера. Они построили свой собственный каток с саунами и бассейнами, балетным залом и — разумеется — тренажерным. Их жизнь была распланирована по дням. Профессиональные соревнования начинались в октябре, большая часть декабря отдавалась праздничным выступлениям. В январе и феврале они или летели за океан, или выступали на телевидении. Весны отводились большим турне по городам. Летом и в начале осени они работали над всеми новыми программами, которые должны были понадобиться им в течение следующего года. А в промежутках снимались для рекламы, находили возможность втиснуть в свое расписание выступления в телевизионных передачах, посещали банкеты, произносили речи, давали интервью, раздавали автографы и занимались благотворительной деятельностью.

Генри и Томми оба были геями, как и ее тренер, и ее художник по костюмам, и ее хореограф. По правде говоря, когда Эми выступала в любительском спорте, ей иногда казалось, что нормальных мужчин она видела только приезжая домой и встречаясь там с отцом, братом и зятем.

Но как профессионал она встречалась с разными людьми: агентами, спонсорами, специалистами по рекламе, бизнесменами, звукоинженерами и осветителями — и некоторым из этих мужчин она нравилась совсем не так, как Генри, Томми и Оливеру.

Эти мужчины приходили на тренировки и поджидали Эми у бортика, держа наготове воду и ее спортивную сумку. Они решали, куда поехать поужинать, и выясняли, как туда добраться. Они следили за тем, чтобы на катке и в гостинице все было в порядке. Они заботились о ней. И ей это нравилось.

В ответ они желали только одного — быть частью ее успеха. Слабые просто хотели своей доли внимания. Они всегда ухитрялись попасть вместе с ней на фотографии. Во время интервью стремились сесть рядом с ней и хотели, чтобы и им задавали вопросы. Им было необходимо, чтобы люди верили, будто они так же интересны, как она, так же значительны, как она.

Сильных внимание не волновало, они жаждали власти. Эми была той ступенькой, на которой они строили свою карьеру. Они занимались ее делами, были продюсерами ее шоу, имели дело с ее капиталовложениями. Они пытались изолировать Эми от ее тренера, агента, финансового советника.

И те и другие вредили ее карьере, — Эми, прошу тебя, — два года назад сказал Эми ее агент, — не могла бы ты во время этого турне не влюбляться?

— Что ты имеешь в виду — не влюбляться? — засмеялась она. — Разве это можно контролировать?

— В твоем случае, Эми, — да, можно.

Он, конечно же, был прав. Никого из этих мужчин она по-настоящему не любила, ей просто нравилось быть влюбленной. Поэтому она с этим покончила.

Но Эми чувствовала, что ей чего-то не хватало. Быть влюбленной — это так чудесно!


И Хэл и Гвен знали, что Хэл останется в Вашингтоне только на. весну. Он был связан словом провести лето на озере в Миннесоте — «это один из организующих принципов жизни нашей семьи — лето в Миннесоте», а осенью должен вернуться в Айову.

Но они были не из тех людей, которые позволяют обстоятельствам решать их судьбу. Гвен переезжала каждые три года своей замужней жизни, она может переехать еще раз. Она любила перемены. И если к тому времени, когда Хэлу надо будет уезжать, они не будут уверены в своих чувствах, то смогут писать друг другу, навещать, обмениваться посланиями по электронной почте, пока не перестанут сомневаться.

Однако в глубине души они уже были уверены. Сначала Гвен показалась Хэлу Афиной — холодной, бесстрастной богиней мудрости. Теперь он знал, что она — Веста, покровительница домашнего очага. Ее собственный дом был упорядочен, изящен и наполнен светом. Теперь он понимал, как манило, а затем успокаивало мужчину тихое тепло этого дома — после нескольких месяцев в темноте и тесноте подводной лодки.

Хэл полюбил Элеонору, потому что она была совсем непохожей на девушек со Среднего Запада, вместе с которыми он вырос. Ее сила духа, воля, независимость, ее сексуальная раскрепощенность казались ему почти мужскими, и он был заворожен. Но теперь он стал мудрее и понимал, что такие дух, воля и независимость могут явиться и в более традиционном женском обличье. А сексуальная раскрепощенность, которая нравилась ему в двадцать один год, теперь привлекала его меньше. Он знал, что у этого есть и своя обратная сторона.

В конце апреля ему нужно было съездить на уик-энд в Айову.

— Почему бы тебе не поехать со мной? — предложил он Гвен. — Увидишь дом, познакомишься с Фебой.

Феба была его старшая дочь, его дитя, ближе всех бывшее к матери. У Гвен тоже была дочь. Холли была ее старшим ребенком, и если Гвен и не любила свою дочь больше, чем сына, с Холли они были ближе.

И теперь она размышляла: если бы она умерла раньше Джона и Джон сблизился с кем-то, как она сблизилась с Хэлом, что должна была бы чувствовать Холли?


— Что ты обо всем этом думаешь? — уставилась на своего мужа Феба.

— Я думаю, что они собираются пожениться.

Джайлс Смит говорил как обычно мягко. Он принадлежал к типу крупных мужчин, с вечно взлохмаченными густыми волосами рыжевато-каштанового оттенка. Он казался мягким и податливым, почти как медвежонок, но глаза его светились сметливостью и умом. Иногда его взгляд на миг застывал, а затем стремительно перемещался с одного человека на другого, вбирая все, что происходило, понимая все.

— Концерт студентов-старшекурсников. — самое важное за весь год публичное выступление музыкального факультета. Твой отец должен был как следует подумать, прежде чем привезти кого-то из Вашингтона именно на этот уик-энд.

Незадолго до того отец позвонил Фебе. Когда он брал отпуск, чтобы отправиться на весенний семестр в Вашингтон, округ Колумбия, он всегда говорил, что приедет в Айову на выступление студентов. Сегодня он позвонил, чтобы сказать, что привезет с собой некую Гвсн.

— Но они знакомы всего три месяца, — запротестовала Феба. — О браке не может быть и речи.

— Они же не дети, они уже знают себя.

Папа снова женится? Феба не могла себе этого представить. Кто-то чужой будет жить вместе с ним в доме, готовить в маминой кухне — это казалось невозможным. Папе кто-то небезразличен? Он на самом деле ее любит? Фебе показалось, будто она совсем не знает отца.

Они с Джайлсом и четырьмя детьми жили в Айова-Сити, примерно в двадцати милях от маленького городка Липтона, где выросла Феба и где до сих пор жил ее отец. Феба и Джайлс были юристами. Джайлс был генеральным советником Ай-овского университета, он очень любил эту работу. Она была сложной и увлекательной, сочетая в себе ответственность за связи с общественностью, контроль за ущербом и юридические аспекты, и при этом он умело использовал обманчивую простоту своей внешности и манер.

Феба оказывала бесплатную юридическую помощь неимущим, что занимало только часть ее времени, еще она вела для студентов университета семинар по бесплатной юридической помощи неимущим. Она не любила свою работу так, как Джайлс. Вероятно, юриспруденция не была ее призванием, но Феба, без сомнения, верила, что то, что она делает, — важно. Это работа, которую необходимо было делать.

Поступать правильно — значило для Фебы много. Она была добросовестной и любила порядок, как на работе, так и дома. Она печатала расписания — кто кого и в какой очередности подвозит домой, составляла график выступлений футбольной команды. Она вела переговоры между теми родителями, которые хотели устроить для своих детей в детском саду особую выпускную церемонию, и теми, кто хотел бы раздать готовые кексы и сок и этим ограничиться. Она пыталась вразумить родителей, которые считали, что вечеринка для пятиклассников в честь Дня святого Валентина должна включать в себя танцы между мальчиками и девочками. Она без лишних слов, тактично раздавала ежегодники тем детям, чьи родители не могли себе этого позволить. Все, кто знал Фебу, восхищались ею, но, говоря по правде, она была слишком занятым человеком, чтобы завести близких друзей.

Разумеется, когда ее мать жила всего в каких-то двадцати милях, ей не нужны были близкие друзья.

— Но ведь мама всего год как умерла. О чем папа думает?

— Прошло уже почти полтора года, — мягко заметил Джайлс. — Она умерла в ноябре.

Феба знала, когда умерла ее мать. С точностью до минуты.


Тогда она носила Томаса, своего четвертого ребенка.

Об этом она и думала все те дни, что провела около ее постели. Такое не должно случаться, когда ты беременна, в этот период ты должна беспокоиться о своем ребенке, а не о своей матери.

Все началось с боли в горле. Феба виделась с ней в воскресенье, и Элеонора пожаловалась на резь в горле. Но мама всегда считала себя человеком крепкого здоровья и не придавала значения своим недомоганиям, а Феба об этом забыла. Во вторник утром она зачем-то позвонила родителям, и по голосу отца поняла, что он озабочен.

Она попросила позвать к телефону мять.

— Ты превращаешься в одну из тех дам, которых дочери возят по врачам? — Феба не считала свою мать старой.

— Ненавижу докторов, — проворчала Элеонора. — Заставляют ждать целую вечность.

Элеонора не любила жаловаться. Она, должно быть, действительно чувствовала себя неважно.

— По-моему, тебе следует показаться врачу, мама. Если хочешь, я могу подъехать сегодня днем. — Феба уже не шутила.

— Не глупи. Погода жуткая, завтра обещают снег. Тебе нет смысла ехать в метель за двадцать миль, чтобы потом тоже прождать там целую вечность.

— Но это завтра. А тебе надо съездить сегодня.

— Да съезжу, съезжу.

К врачу Элеонора съездила. Он прописал ей антибиотик. Через двадцать четыре часа она должна почувствовать себя лучше, сказал он. Но этого не произошло.

Метель началась, как и обещали. Над самой землей держался тонкий слой холодного воздуха, но облака были теплыми. Поэтому начавшийся вечером в среду дождь, падая на землю, превращался в лед, покрыв все сверкающей ледяной коркой.