— Вот и молчи тогда.

Свечников потянул ее за собой в спальню. Было семь часов утра. А в десять они направились к Никитиным. Антошка скакал через лужи, Свечников нес коробку с железной дорогой. Возвращаясь от Никитиных, они зашли в магазин, набрали продуктов на целый день и вернулись домой.

Они закрыли дверь и отключили телефон. День растаял так же быстро, как и ночь. Они выходили из спальни только для того, чтобы поесть. И ели, не отрывая друг от друга глаз. Потом лежали, соприкасаясь телами, и тихо разговаривали о самых разных вещах, но больше всего — друг о друге. К вечеру уснули, переплетясь ногами и обнявшись, а перед тем как уснуть — одновременно вздрогнули, засыпая, и засмеялись этому. Когда же Свечников разбудил Ирину легким поцелуем, за окном уже хозяйничали сумерки. Попив чаю, они отправились за Антошкой.

Глава 21

Открытие кафе «Антошка» решили приурочить к дню рождения Миши Никитина. Ведь в конце концов здесь и будут праздновать детские именины, значит, и начать надо с этого.

Помещения были готовы. Ждали возвращения гастролеров. И Свечников должен был на днях вернуться из Финляндии. Ирина каждый день внимательно смотрела новости, надеясь увидеть гонки в Финляндии. Два раза в разделе «Спорт» мелькнули сюжеты об этом событии, до того короткие, что, кроме ревущей массы пестрых машин, Ирина так ничего и не увидела.

Правда, диктор называл фамилию Сергея и объявлял результаты отдельных этапов — в баллах, но Ирина так волновалась в надежде увидеть (хоть мельком!) его самого, что ровным счетом ничего не поняла.

Как он был необходим ей! Все, что она делала сейчас, все, чем занималась в эти дни, — все было для того, чтобы скорее прожить этот отрезок времени и приблизить встречу. Воспоминания о сутках, проведенных вдвоем, обжигали Ирину. И заставляли замирать сердце…

За день до открытия явились студенты. Они завалились в кафе шумной толпой и с порога заорали хором:

— Всем привет от Льва Георгиевича!

— А где он сам?

— А он в Москве от нас отмежевался. — Цыпленок стрелял глазами на дверь кухни, где мелькала узкая спина долговязого Стаськи Брылова. — Он вообще в другой поезд сел и сказал, чтобы вы за него не волновались, а во всем положились на нас. Мы уже самостоятельные.

— Ну раз вы такие самостоятельные — переодевайтесь и будем репетировать всю программу открытия.

«Лева падок на сюрпризы, — раздраженно думала Ирина, — открытие кафе для него, возможно, не такое уж важное событие. Но подумал бы обо мне, эгоист несчастный!»

Репетировали долго и шумно, то и дело переходя на импровизацию.

Затем репетиция плавно перетекла в рассказ о сказочном Израиле, и еще один день растаял, приближая всех к празднику.

Накануне открытия Ирина ушла с работы пораньше, чтобы заняться собой. Нужно хорошенько отдохнуть, чтобы быть в форме. Неделя была достаточно суматошной.

Ирина достала голубой шелковый костюм, который решила надеть завтра, и чуть подгладила юбку. Отутюжила Антошкину белую рубашку и брюки.

После этих нехитрых приготовлений наполнила горячей водой ванну, навела пену и долго лежала, наслаждаясь покоем и негой.

Раньше она наверняка бы прокручивала завтрашнее мероприятие, ощущая подступающее толчками волнение. Сейчас все было иначе.

Настойчиво просились мысли о Сергее, и она впустила их все до одной.

Это были разные мысли. Она представляла его за рулем в спортивной машине и гадала: а что он чувствует, стремясь к своей победе? Она вспомнила свои первые впечатления от знакомства с ним на юге. И пыталась как-то связать эти впечатления с тем, что было сейчас. Ничего не получалось. Потом память вдруг подносила ощущение его поцелуя, и мурашки пробегали по телу. Становилось зябко, несмотря на горячую воду. В девять часов она села у телефона, укутавшись в теплый халат, и стала ждать. Обычно он звонил в десятом часу и они разговаривали несколько минут, торопясь сказать друг другу что-то важное, и каждый раз оставалось ощущение, что самое-то главное как раз осталось не сказанным.

Сегодня он так и не позвонил. Зная наверняка, что он, конечно же, в дороге и поэтому позвонить не может, Ирина все же расстроилась и уснула разочарованная, с неприятным чувством потери.

Это настроение проснулось наутро вместе с ней, и как она ни пыталась его перебить нарочито веселой болтовней с ребенком, оно не уходило, а все больше трепетало внутри, жалобно подкатывая к глазам непрошеными слезами. Он не приехал. Его не будет на открытии.

К пяти часам вечера в кафе начали подъезжать первые гости. Они входили в сияющее новизной и фантазией пространство, где их мгновенно охватывала атмосфера детского праздника.

Первым делом бросалось в глаза панно с конопатым рыжим мальчиком Антошкой из знаменитой песенки про картошку. Море подсолнухов на стене состязалось в красоте с улыбчивым солнцем и озорными детскими рожицами.

Выделяясь на фоне темно-зеленого коврового покрытия, явно продолжая настенную живопись, сверкали ярко-желтые пластиковые столы в окружении стульев-подсолнушков. При входе на второй этаж, в более экзотический мир, стояли две заморские пальмы, и у лестницы на стене красовалась карта острова сокровищ да таинственные стрелки вели наверх, в две загадочные комнаты.

Все помещения наполнял сладко-ванильный аромат торта, который Брылова, вероятно, только вынула из духовки. Нарядные клоуны в подвале надували шары. Иван Никитин возился с магнитофоном.

Когда основная масса приглашенных собралась в главном зале, клоуны шумной вереницей выскочили из подвала и, взявшись за руки, приплясывая, принялись бродить между столами. Дети присоединились к ним, охотно вставая в эту движущуюся гусеницу, и зашагали в такт музыке зигзагами по всем помещениям кафе.

Впереди два клоуна крутили зонтики на манер колес — получился довольно пестрый веселый поезд. Наконец всех гостей рассадили за столы.

Ирина то и дело оглядывалась на стеклянную стену в надежде увидеть подъезжающую «десятку». Все зря. Кроме Сергея, она ждала еще двух человек. Леву Иващенко и Егорову.

Последней было послано официальное приглашение, и если она не явится, этому может быть только одно объяснение: обещанных двух ставок для театра клоунады она выбить не смогла.

Отсутствие Левы и обижало, и настораживало. Ирина не могла придумать для него никаких оправданий, как ни старалась. Что за важные дела могли задержать его в Москве, или куда он там еще направился? Объяснить себе его выходку Ирина могла приблизительно так: или он запил, не выдержав столь длительного воздержания от спиртного, и тогда вся Иринина затея ставится под угрозу, или за последние годы он изменился настолько, что стал просто необязательным и безответственным человеком.

Сомнительно, но факт налицо. В таком случае опять же Ирина могла винить только себя. Это будет ей уроком. Но как больно разочаровываться в людях, которых много лет считала своими друзьями. Все эти мысли роем неслись в голове новоиспеченной хозяйки кафе, когда она вместе со всеми гостями стояла в хороводе и пела «Каравай».

После «Каравая» по сценарию должен был появиться Карлсон с горой тефтелек на подносе, и это предполагалось как сигнал к подаче горячего.

Едва из недр кухни прозвучала реплика: «Малыш, открой окно, Карлсон вернулся», раздался звон колокольчика над входной дверью, и все обернулись на этот звон, ожидая появления персонажа. Появились двое: нарядная полная дама с высокой прической в сопровождении респектабельного молодого человека лет семи. Весь его вид — и прическа на косой прибор, и черная «тройка» с бабочкой — говорил о том, что перед собравшимися предстал по меньшей мере будущий директор банка. А может быть, мэр. А может быть…

Но, впрочем, все это спорно, потому что его бабушку приняли за Фрекен Бок, о чем громко возвестила Таня Никитина.

— Карлсончик! — завопила она, обнимая Карлсона и рискуя уронить на себя поднос с тефтелями. — Домо-мучительница пришла, прячься!

Машка, вытаращив на дочь испуганные глаза, стала делать ей знаки, но та решила, что мать тоже боится, и ринулась к отцу, который давился от смеха, выглядывая из зала игровых автоматов.

Егорову он знал в лицо.

Остальные так ничего и не поняли, ожидая продолжения действия.

Ирина открыла было рот, чтобы сгладить неловкость, но Егорова быстро оценила ситуацию и включилась в игру.

— Милый, милый Карлсон! Обещаю больше никогда не есть ватрушки в одиночку, — затянула она голосом раскаявшейся домомучительницы.

Студент, изображавший Карлсона, мгновенно подлетел к Егоровой и, виртуозно держа на отлете поднос с тефтелями, расцеловал «крокодилицу» в обе щеки.

Наконец тефтели были розданы, и Егорова получила возможность сказать речь. Говорила она своим командным голосом очень хорошие теплые слова. Ирине было немного странно слышать такие слова из уст Егоровой.

Из речи вытекало, что на таких женщинах, как Ирина, все и держится. Вроде как она из тех русских женщин, которые «коня на скаку остановят…» и тому подобное, и в наше трудное время именно такие, как Ирина, и являются надеждой страны, ее опорой и главной действующей силой. И что-то еще в этом роде. «Хорошо хоть здесь все свои, — мелькнуло у Ирины, — иначе бы люди подумали, что я ее пригласила ради этих пышных дифирамбов».

Внук Егоровой преподнес Ирине букет роз, а потом Егорова притащила из гардероба веснушчатую рыжую куклу и вручила хозяйке.

Гости были щедры на аплодисменты, и Ирина с облегчением отметила, что все же речь Егоровой — единственное официальное выступление на празднике. И она к тому же быстро потонула в вихре развлечений, которые подготовили студенты.

Ирина сидела за столом рядом с Марией, смеялась вместе со всеми, следила за ходом праздника, но наслаждаться не могла. Внутри, где-то на уровне грудной клетки, металось бесприютное чувство незавершенности. Ни отсутствие Левы, ни любая заминка по ходу сценария не были тому причиной и вообще мало трогали ее в эти минуты. Ей нужен был Свечников. Она с удивлением обнаружила, что нет особой радости по поводу того, что все, к чему она так стремилась, — свершилось. Она открыла кафе. Выдюжила. Смогла. Завтра она будет думать о том, как привлечь клиентов, о том, как закрепить успех, удержать достигнутое и, конечно, о прибыли. Но это завтра! Сегодня нужно радоваться! Она не могла. Больше того — она с тоской наблюдала, как по ходу праздника стремительно падает ее настроение, нарастает пугающее чувство одиночества и тревоги. Она без конца оглядывалась на темную уже гладь стекла, надеясь увидеть за ним усталую улыбку Сергея.