Мало-помалу заводилась и новая мебель.

Однажды, переставляя свои старые книги в новый шкаф, Варя наткнулась на томик Франсуа Вийона и не смогла не перелистать его. Этот поэт полюбился ей со студенческой скамьи за редкую живость и жизненность каждой написанной им строки. Казалось, не было на свете того, чего бы он не познал и чему бы не знал цену. В его стихах гостили все: от монахов до проституток, к которым эти монахи захаживали. Варя как раз наткнулась на отрывок о девушках, избравших древнейшее ремесло:


…И та, что быть с одним робела,

Теперь ложится спать с любым…


Она закрыла книгу с неприятным ощущением: словно это сказано про нее. Но потом подумала: да, формально она отдавалась. Но реально — брала от жизни свое. Все, что когда-то отдала Тимуру за любовь: успех в избранном деле, уважение к себе и право быть собой. Валентин давал ей социальный статус и спокойствие за каждый новый день, Рой позволил ей поверить, что она желанна, и дал ей путевку в мир бизнеса, а Николай помогал без остановки шагать вперед.

Иногда она все же останавливалась — когда они с мужем весенними вечерами прогуливались по смотровой площадке на Воробьевых горах. Варя поворачивалась лицом к родному университету, где торжественно горел на закате вознесенный в небо шпиль, и закрывала глаза, чтобы слезы оставались при ней.

И каждый раз, поднимая мокрые веки, она не могла не восхищаться великолепием этого напоминающего замок здания. И каждый раз думала: а для чего она сама берет высоту за высотой, если все равно уже не сможет увидеть снег, летящий вверх; для чего возводит свой замок, если не сможет больше шагнуть с него хоть в несколько секунд бездонного счастья?

Кто был окончательно и бесповоротно счастлив, так это мама — ей предстояло стать бабушкой. Через семь лет и неполных семь месяцев после памятной Вариной ночевки в лесу. Бабушка носилась по магазинам и скупала все развивающие игры для детей в возрасте от года до выпускного вечера в школе.

Варя чувствовала, что мама так безумно радуется не только предстоящему рождению внука; ей, должно быть, казалось, что с появлением ребенка Тимур наконец-то останется в прошлом, а дочь раз и навсегда перевернет столь изорванную страницу своей биографии.

Варя не мешала ей так считать. Но вечерами она садилась на диван и слушала перед сном одну и ту же песню — «La Isia Bonita» — свою испанскую колыбельную. То ли она хотела привить будущему ребенку иммунитет от любви, то ли показать, как бесконечно прекрасен мир с высоты этого чувства.

Валентин отнесся к известию о ребенке чересчур серьезно, как и любой немолодой отец.

Он сказал, что Варе немедленно нужно бросить работу с компьютером и срочно набраться положительных эмоций. Он купил недельный тур в Париж, и Варя была вынуждена взять недельный отпуск.

Уезжать ей не хотелось (она сидела за компьютером чуть ли не до последней минуты, с которой могло начаться опоздание на поезд). Варя как раз предложила шефу организовать собственную издательскую программу и сейчас возилась с ней, как с новорожденным. Первой их книгой должен был стать принципиально новый учебник русского языка, сделанный на западный манер: увлекательным, ярким, наглядным, без конца вызывающим у студента желание поговорить. Варя сама нашла авторов, сама вела переговоры с типографией и, как могла, заинтересовывала всех своих клиентов новинкой. И тут ее беспощадно стаскивали с самого гребня волны и отправляли на берег якобы передохнуть!

Уж скорее у нее были все шансы умереть со скуки.

Поэтому Париж не понравился Варе с самого начала. Первое, что она в нем увидела, — это собачью какашку на вокзале du Nord; первое, что услышала, — это полное нежелание французов понимать английский язык. Да и французов надо было еще поискать! У подножия Монмартра кишмя кишели нахальные арабы, возле «Моны Лизы» без конца фотографировались японцы. Впрочем, знаменитый портрет поразил Варю настолько, что уже со второго дня поездки, после похода в Лувр, ее отношение к Парижу изменилось в корне. «Джоконда» была абсолютно не такой, какой ее изображают все репродукции: ничего таинственного, лукавого, змеиного в улыбке. Никакой невероятной загадки во взгляде. Женщина по имени Мона Лиза была еще очень молода — не больше двадцати двух — двадцати трех лет, у нее было округлое нежное лицо и несколько пухлые губы. Улыбалась она радостно, может быть, чуть застенчиво, гордясь тем, что позирует художнику. Она наверняка была любима, потому что глаза у Моны Лизы светились теплым счастьем. Варя даже увидела в ее лице некое сходство со своим, — своим прежним лицом времен любви к Тимуру.

С этого момента Париж открылся для нее во всей своей прелести. Они с Валентином бродили по Латинскому кварталу и старинным переулкам близ улицы Муфтар, любуясь каждой прилепленной к средневековым зданиям башенкой. Возле Сорбонны Варя пыталась найти так знакомый ей по книгам луг Святой Женевьевы, где бродили ватаги школяров во главе с Франсуа Вийоном, но он, конечно, был давным-давно застроен. На месте прежнего монастыря Святой Женевьевы стояла удивительно красивая церковь. Варю поразило в ней то, что у самого алтаря разбита клумба с растущими во мху лилиями, которые священник бережно опрыскивал водой. Должно быть, эти лилии воплощали суть божественной любви. Или же просто любви.

Был декабрь, до Рождества оставалась пара недель, и тысячи туристов еще не успели заполонить Париж. Они, конечно, были, но лишь вкраплением в ряды парижан, а не буйной силой, ураганом проносящейся по каждой достопримечательности. Даже Нотр-Дам был относительно безлюден, и в нем давали органные концерты. Не запруженный людьми собор был величествен, как истинный храм духа, а колоссальные красно-фиолетовые цветки витражей казались разбитым на осколки закатным небом.

Варя с Валентином поднялись по темной внутренней лестнице к самому небу — на крышу собора. Нотр-Дам не слишком высок, но когда стоишь наверху и видишь, как рядом с тобой идут едва ли не по воздуху апостолы с бронзовыми лицами, то чувствуешь себя небожителем.

Валентин задержался возле апостолов, чтобы сделать пару снимков, а Варя двинулась по узкой каменной галерее вдоль карниза, рассматривая знаменитых химер. Химеры были совсем не страшными и совершенно живыми.

Одна из них, с выпирающим хребтом и худыми лопатками, сидела на задних лапах, как настоящая собака, до боли напоминая Варе ее покойного Тарзана. Тарзан был третьим после Тимура и Наили, кто оставил Варю навсегда, — он умер вскоре после того, как она переехала к Валентину, выполнив свою историческую роль и дожив свой собачий век.

Смешно подумать, но, если бы не сходство ее собаки с собакой Валентина, она не связала бы с ним свою жизнь. А если бы они с Наилей не засиделись так долго, обсуждая любовь и смерть шекспировских героев, Наиля разминулась бы с Тимуром…

С кем бы в итоге ни связала свое будущее Наиля, Варя была почему-то уверена, что та вполне довольна судьбой. Жизнь в общем-то благосклонна к тем, кто играет в нее по правилам и не пытается выйти за рамки. А уж в извечном сценарии «Мужчина и женщина — кто кого?» роли и вовсе расписаны до мелочей. Мужчина: «Я хочу добиться тебя, а там посмотрим». Женщина: «Я хочу завлечь тебя как можно дальше, продлить погоню как можно дольше, набросить на тебя невидимые путы и привязать к себе как можно крепче (желательно — на всю жизнь). Но перед главным судьбоносным броском я должна как следует поразмяться, набрасывая аркан на каждого, кто позволяет это сделать». Надо признать, что Наиля, писавшая английскую транскрипцию буквами родного алфавита, в жизни разыграла свою партию как по нотам.

И получила достойное вознаграждение. Она не пыталась шагнуть за пределы реальности, отдав за это саму себя…

С головой уйдя в раздумья, Варя неожиданно вновь увидела себя на поверхности жизни.

Она стояла на крыше Нотр-Дама лицом к лицу с перистыми облаками над Сеной, в то время как ручейки туристов суетливо струились за ее спиной. Сперва она не могла понять, что вдруг выдернуло ее на поверхность, а потом услышала свое имя. Она уже так давно не слышала это смешливо-уменьшительное сочетание звуков, что даже не поняла, произнесли ли их в действительности, или к ней снова долетел голос прошлого:

— Варежка!

«Нет, — твердо сказала себе Варя, — такого не бывает!» И с ужасом поверила, что это правда. Даже в самых слезливых романах и самом наивном кино режиссеры не сводят героев в таких местах; это ничтоже сумняшеся делает жизнь.

— Даже не обернешься? На что ты так засмотрелась?

Голос раздавался сзади и был настолько близок, что Варе показалось, будто она ощущает на затылке дыхание говорящего.

"Я вижу тебя, куда бы я ни смотрела, нужно ли поворачивать для этого голову? Я вижу сразу все: хастл, театр, яхт-клуб, блинную на улице Герцена, записки на лекциях и споры с Наилей на Большом сачке. Я вижу поцелуи в лифтовом холле, поцелуи на лестнице в башне, поцелуи с половником в руке.

Я вижу лекции и семинары, зачеты и экзамены — все, что прошло в моей жизни под знаком тебя. Вижу и понимаю, что я не могу к этому всему вернуться!"

Варя ждала, оцепенев от напряжения. Сейчас, по всем законам жанра, петух должен был пропеть в третий раз. Только тогда она найдет в себе силы окончательно лишиться Тимура.

Он тронул ее за плечо. Варя как-то разом обмякла и начала медленно поворачиваться.

Сейчас она встретится со своей любовью и юностью лицом к лицу. Сейчас она поднимет к нему руки и позволит себя обнять.

Потому что перед ней будет Тимур, а Тимур когда-то полюбил ее. Вновь они встанут на самом краю Вечности и без оглядки шагнут ей навстречу. Пусть жизнь идет своим чередом; они приотстанут; что толку гнаться за бренным каждую секунду? К чему они прошли, эти семь ненужных лет? И сколько нужно пропустить еще до сладкого полета в иной мир, в лучший мир, в мир по ту сторону жизни?

Сейчас она обнимет его так, чтоб никогда уже не отпустить. На них будут смотреть окаменевшие туристы и каменные химеры, даже каменная роза на фасаде Нотр-Дама — на то, как они с Тимуром падают в любовь.