С тех пор, как Мэри и Анна были отозваны ко двору английского короля, прошло четыре месяца. Пока сестры были с ней, Элизабет больше внимания уделяла им, чем любимому делу, на которое, по правде говоря, у нее почти не оставалось времени. После их отъезда Элизабет поначалу отчаянно скучала – ей не хватало ее дорогих сестренок. Однако время – лучший целитель, да к тому же она постепенно начала входить во вкус свободы, предоставленной ей теперь, так что вскоре не только смирилась с одиночеством, но даже полюбила его. Ведь она могла посвятить все свое время творчеству! Никаких досадных помех, не нужно никуда спешить, кого-либо нянчить или утешать, ни за кем не надо присматривать.

Однако свобода ее продлилась недолго. Неожиданно Элизабет получила от отца наказ следовать за ним в Кале, туда, где располагался в тот момент английский двор. По прибытии выяснилось, что ее вызвали ухаживать за Мэри, подхватившей ужасную заразу. Ухаживая за Мэри с нежной заботой, Элизабет не считала нужным ругать сестру за то, что та стала любовной игрушкой короля – самого могущественного человека Англии, человека, который держал в своих руках судьбы множества людей, и их самих в том числе.

Какая же судьба ждет теперь Мэри? За себя Элизабет волновалась меньше, ведь у нее в конце концов был талант. Была у нее и тайная мечта – стать знаменитой художницей. В своих мечтаниях Элизабет возносилась высоко, достигая всего, чего хотела. Она станет независимой, станет, невзирая на то, что она женщина. Ей, занятой искусством, не понадобится никакой опекун или зашитник – мужчина. Вот Мэри – та слеплена из другого теста. Она нуждается в заботе и внимании, ей важно чувствовать себя пленительной и полной женского очарования. Элизабет было свойственно внимательно наблюдать за другими людьми, искать в них образы для будущих картин. Мэри же предпочитала, напротив, быть объектом наблюдения и внимания, приковывать к себе взоры, вызывать всеобщий интерес.

«Какую же страшную цену заплатила за это сестра», – подумала Элизабет. Взяв кисть, она начала рисовать рваную гряду облаков, наползавшую на чистое голубое небо.

– Анна мне все-все рассказала о вчерашнем, – со значением заметила Мэри, наблюдая за ровными и плавными движениями кисти в руке сестры. – Хочу тебя предостеречь, Элизабет. Всем известно, какой Макферсон бабник.

– А ты откуда его знаешь?

– Такого красавчика трудно не заметить. Шотландский горец! Но не волнуйся… Он чист как стеклышко – я с ним не спала.

Звон разбитого об пол кувшина заставил Мэри вздрогнуть. Она съежилась на диване, не зная, куда отвести глаза, и пытаясь как-то избежать гнева старшей сестры. – Предупреждаю в последний раз! Чтобы ты не смела упоминать о нем! – Элизабет яростно надвигалась на испуганную Мэри. – Если я еще услышу… как ты, ты обливаешь грязью себя, в то время, как… – тут она запнулась, вовремя вспомнив, какие тонкие стены у походных шатров. Надо взять себя в руки. – Ты не должна взваливать вину на себя, Мэри, – продолжила она уже тише. – Если кто и должен стыдиться происшедшего, так это наш король, который умудрился наградить тебя гнусной заразой, тебя – почти что ребенка!

– Так ты правда веришь, что я больше ни с кем не имела дела?

– Конечно, я тебе верю!

– А вот Генрих не верит! – дрогнувшим голосом сказала Мэри. – Он ненавидит меня! Говорит, что я теперь дурно выгляжу! Сказал, что ему противно на меня смотреть! Из-за того, что у меня был жар, я поплелась к нему чуть не в бреду, как раз в ночь перед твоим приездом. И что? Он даже не послал ко мне своего лекаря!

Мэри в отчаянии бросилась на шею сестры и горько разрыдалась.

– О, Элизабет, что теперь со мной будет? Ты же помнишь, еще совсем недавно меня называли красивейшей дамой Франции! Такой успех! А теперь? Во что я превратилась? Да на меня никто и не взглянет! Я никогда, никогда не буду больше блистать при дворе! Никто не хочет меня… даже просто видеть! Меня избегают. О, мне остается только ждать смерти!

– Не болтай ерунды. Это невозможно.

– Почему?

– Потому что смерти сначала придется навестить меня, прежде чем встретиться с тобой.

– И ты уверена, что сможешь ее приструнить? Так же, как меня или Анни? – у Мэри вырвался слабый смешок.

– Конечно.

Мэри закрыла глаза, растворяясь в умиротворяющем сестринском объятии. Теперь все будет хорошо. Ей надо было раньше попросить отца вызвать сюда Элизабет. Элизабет сможет о ней позаботиться. Скоро ей станет лучше. Раз Элизабет это сказала, так оно и будет. Она пригласила французского придворного лекаря – он приходил уже два раза и должен прийти еще сегодня. То, что он говорит, звучит обнадеживающе.

Тихий звук крадущихся шагов заставил их оторваться друг от друга. Элизабет бросилась прикрывать куском ткани картину.

– Ты ее прячешь от меня? – симпатичная девчушка, появившаяся на пороге, обиженно надула губки.

– Анни, это неприлично – так подкрадываться! Тебе ведь известно, что Элизабет не хочет, чтобы ее картины кто-нибудь увидел.

– Я не кто-нибудь! Я ее сестра! – нахмурилась Анни. – И к тому же это неправда! Я сама видела, как она показывала их герцогу Бурбонскому!

– Что?!

Мэри в крайнем изумлении обернулась к Элизабет. Уже много лет она хранила сестрину тайну и хорошо усвоила: никто не должен видеть картины, никто не должен знать, что Элизабет рисует. У Элизабет вызывала ужас одна только мысль о том, что, если посторонним станет известен ее секрет, у нее отберут картины, ее дорогие творения! Кроме всего прочего, молодой леди, тем более ее положения, и вовсе не положено было иметь такие странные увлечения. Мэри была в шоке, когда увидела у Элизабет рисунки обнаженных натурщиков – мужчины и женщины. Шок уменьшило только необыкновенное телосложение мужчины – Мэри неоднократно потом предпринимала попытки выведать у художницы, кто же ей позировал.

– Я сама видела, своими глазами! – затараторила Анни прежде, чем Элизабет успела ее остановить. – Правда! Он отдал ей кошелек золотых, а она отдала ему картину.

Мэри поднялась с дивана и подошла к Элизабет.

– Так тебе удалось? Ты сумела продать картину? Какую? И как ты смогла его уговорить? Ведь женщина не может, не имеет права писать картины! Как же он согласился? А сколько заплатил? Что ты будешь делать с деньгами?

Элизабет повернулась и посмотрела на Мэри. Глаза больной горели от возбуждения. Как сказать ей правду? Нет, невозможно. По крайней мере, не всю. Ведь она это сделала именно ради Мэри. Чтобы оплатить услуги француза-медика. Мэри не стоит знать об этом.

Последние два года герцог Бурбонский считался ее поклонником. На самом деле Элизабет еще в самом начале отвергла его ухаживания, но, увы, самолюбие молодого герцога только воспламенялось, когда дама оказывала сопротивление. Отпрыск знатного рода не признавал отказов и был уверен, что сможет покорить Элизабет, что это дело времени – все юные леди в конце концов уступали обаянию власти и богатства. У него было множество любовниц, и Элизабет это знала. Она не хотела стать очередной дамой для развлечений в этом списке, одной из тех, кого навещают время от времени, а потом бросают. Именно это много лет назад, произошло с ее матерью.

Элизабет ясно изложила герцогу все, что она думала по этому поводу. Однако он не только не прекратил свои ухаживания, но становился все более настойчивым в стремлении соблазнить неприступную молодую леди. Он буквально доводил ее до бешенства бесконечными куртуазными речами и ужимками. Поэтому Элизабет даже испытала некоторое удовлетворение, когда под прикрытием совершенно невероятной, наспех выдуманной истории всучила герцогу свою картину. Он, конечно, не поверил ее небылицам, но за картину заплатил, надеясь, что это послужит его собственным интересам.

– Элизабет! – Мэри горела желанием узнать, как все же сестре удалось продать картину.

– Мне пришлось соврать. Он думает, что стал покровителем одного талантливого, но неизвестного мастера – мужчины, разумеется. Он считает, что я, по доброте сердечной, принимаю участие в этом деле.

– Да ты что! Да он должен был сойти с ума от ревности, как только речь зашла о другом мужчине!

– Почему? – Элизабет вздохнула и начала мыть кисти. – Почему он должен ревновать, когда наши с ним отношения никогда не переходили границы невинного светского знакомства… по крайней мере, с моей стороны. Я никогда не была им увлечена и никогда его ни к чему не поощряла.

– Это ничего не значит. – Мэри пренебрежительно махнула рукой и снова прилегла на диван. – Ты же знаешь, что представляют собой мужчины.

В этом вопросе она считалась более опытной, чем старшая сестра.

– Неважно, что ты говоришь и что ты делаешь. Суть в том, что ты не принадлежишь никому другому, а, следовательно, являешься законной добычей для любого из них.

– Ох, да знаю я эту песню: женщины – это жертвы, женщины – это слабые птички, за которыми охотятся мужчины. И в результате дамы падают, как подстреленные голуби, в лапы юных переростков, помешанных на любовной охоте. Но ко мне все это не имеет ни малейшего отношения, – твердо сказала она. – А что касается картины, то я сказала герцогу, что некий мастер – благородный дворянин, но калека – болен проказой, а потому живет вдали от света и ни с кем не встречается. – Элизабет сняла рабочий фартук и убрала его в сундук. – Так что у него не было причин для ревности.

Про себя Элизабет втайне надеялась, что ее дорожка больше не пересечется с назойливым французским дворянином. Переживая всей душой из-за болезни сестры, она была совершенно не в настроении терпеть своего постоянного ухажера.

– Папа хочет тебя видеть. – Голосок младшей из сестер немедленно привлек к себя внимание Элизабет и Мэри, и они одновременно обернулись к ней.

– Отец? Интересно, зачем я ему могла понадобиться? – Сколько Элизабет себя помнила, отец всегда держал ее на определенной дистанции, и, даже когда они находились в одном доме, его общение с ней было отстраненным и формальным. С того момента, как она приехала сюда, на север Франции, он ни разу не встречался с ней лично – она видела его лишь издали.