– О чем? – эхом повторила Аля, мучительно разглядывая лекторшу.

– А о том, – Рита многозначительно проткнула воздух пальцем и обличительно уставилась на подруг, – что если мы изначально считаем интеллект достоинством, то люди достойные в этой жизни всячески притесняются и лишаются положенных благ. А недостойные, то есть – неинтеллектуальные, но материально облагодетельствованные, получают все. При том, что у них и так уже все есть. Я считаю, что в обществе должна назреть революция, так как наблюдается катастрофический дисбаланс. Мысль ловите?

У Алины взгляд был абсолютно стеклянным, что выдавало искреннюю попытку постичь гусевские размышлизмы. Маша сосредоточенно смотрела в бокал и улыбалась.

– И чего я смешного сказала? – вскинулась Рита.

– Мне иногда кажется, что ты меня ненавидишь, – спокойно констатировала Маша, не поднимая глаз. – Я не виновата, что у меня такие родители. Что у меня все есть. Что даже мужчину я себе нашла раньше вас. Так получилось.

– А что, если бы была возможность, ты бы все переиграла и предпочла бы родиться мною? – Рита раздула ноздри, вцепившись в скатерть.

– Нет, – пожала плечами Маша. – Я бы с удовольствием все повторила. То, что ты считаешь несправедливостью, лично меня вполне устраивает. Каждому дается то, что положено. Может быть, в прошлой жизни я была бурлаком или святой мученицей? А эта жизнь – всего лишь компенсация? Не нам судить, кто чего заслуживает. К тому же еще неизвестно, что нас ждет дальше. Может быть, эта жизнь – тоже перевертыш. Если чего-то хочешь, надо добиваться, а не исходить желчью, что у кого-то это уже есть.

– Здоровый всегда с легкостью дает советы больному, – поджала губы Рита. – Но стоит ему заболеть, как он теряется и сам бежит за советом.

Алина чуть не упала со стула, в пинке пытаясь ногой дотянуться до Гусевой и прервать ее выступление. Она искренне полагала, что пить вино за Машин счет, одновременно пытаясь унизить спонсора застолья, по меньшей мере нелогично. Если уж Рита пришла к столь нелицеприятным выводам, то либо надо общаться, держа их при себе, либо можно озвучить, но тогда уж не общаться, оставаясь последовательной.

– Ты, Ритка, не больная, ты просто злая очень, – Маша покрутила бокал и подняла глаза. – Я устала все время чувствовать себя виноватой за то, что тебе судьба чего-то недодала.

– А ты чувствуешь себя виноватой? – неожиданно изумилась Рита.

– Что тебя удивляет? Ты регулярно пытаешься донести это до меня. Я, несмотря на мою интеллектуальную спираль, которая, следуя твоей логике, ушла на глубину, схватываю все на лету. Ты достойная, я – недостойная, просто наверху все перепутали. Но разве я могу что-нибудь изменить? Рита, я тебя уважаю, я пытаюсь тебя понять. Но и ты пойми: меня не за что ненавидеть. Я ничего плохого тебе не сделала.

Рита смотрела мимо нее и думала только о том, чтобы не заплакать. Нет, не от избытка чувств. Машины слова ее вовсе не растрогали. От бессилия. От злости. Ей нельзя плакать, она сильная. А слезы унижают.

Самое обидное, что Маша могла бы ей помочь. Просто, как любое инфантильное и избалованное создание, не грузилась чужими проблемами. Ведь если задуматься, она могла бы попросить отца, чтобы тот вложился в Ритину раскрутку, проплатил пару презентаций, замолвил словечко в своем олигархическом высшем обществе, организовал аукцион, выставку… Да, в конце концов, купил бы хоть несколько ее картин за нормальные деньги, чтобы у Риты появился минимальный капитал для старта. Но разве можно сказать об этом Маше? Ни-за-что. Унижаться? Пресмыкаться? Смотреть снизу вверх в ожидании подачки с барского плеча? Ни-ког-да. Если бы Маня своим засахаренным умишком додумалась до этих элементарных вещей, то Рита смогла бы изобразить неловкость, смущение, но принять помощь.

Принимать помощь, когда ее предлагают по чьей-то инициативе, и просить о помощи самой – несоизмеримо разные вещи.

Как ни крути, получалось, что все неудачи из-за Маши.


А Маша была настолько занята своими личными переживаниями, и, что самое обидное для Риты, позитивными, что ей было не до подружкиных проблем. Диплом перестал иметь значение, как только определились с датой свадьбы. Разве можно думать о карьере, работе или о чем-то еще, когда рядом Алексей. Алешенька…

В детстве Маша последовательно хотела стать врачом, космонавтом, милиционером, балериной, начальником. Как только начала оформляться фигура, Маша поняла, что хочет стать женой. Но не такой капризной пустышкой, как мама, а настоящей. Умной, тонкой, нужной, любящей. Она будет помощницей своего мужа во всех делах, его правой рукой. Она будет вести переговоры с зарубежными партнерами, разоблачать их козни, тонко шутить на иностранных языках, а супруг будет ее боготворить. В общем-то – все просто. Именно поэтому был выбран филфак. Родители не возражали.

Теперь диплом был просто брошен на полку. Результаты высшего образования пока что оказались Маше не нужны.

Зато Аля с тем же самым дипломом неожиданно поняла, что результаты ее высшего образования не особо нужны окружающим. Переводчики не требовались. Тоскливо погуляв по разнообразным фирмам и фирмочкам и с ужасом констатировав, что взять ее могут только секретаршей, Аля со слезами прибежала к подруге. Должность секретаря после пяти лет учебы в университете казалась ей более оскорбляющей достоинство, нежели протекция подруги. Более того, Аля была уверена, что глупо не воспользоваться Машиными связями, а вернее, связями ее отца. Да и что такого в столь обычной просьбе. То, что для Алины было неразрешимой проблемой, решилось в считаные дни. Конечно, переводить президентские речи ее не взяли, тем не менее место, предложенное Кузнецовым-старшим, было уютным и хорошо оплачиваемым. Кроме того, новый шеф, Аполлон Аркадьевич Берг, оказался обаятельным сорокалетним мужчиной в полном расцвете сил, как Карлсон. Покружив вокруг симпатичной переводчицы и потарахтев пропеллером, он сообщил, что в скором времени у Али есть все перспективы стать начальником отдела переводов. Девушка совершенно растаяла от счастья. Во-первых, столь солидная запись несомненно украсила бы трудовую книжку, а во-вторых, она немедленно влюбилась в Аполлона Аркадьевича.

– Мужчина с таким именем непременно должен оказаться самовлюбленным мерзавцем, – вынесла свой вердикт Рита, с трудом пережившая удачное пристройство Алины Шульгиной.

Невыносимо голодать, сидя рядом с исходящим паром запеченным куском мяса. Невыносимо знать, что ключ к твоему успеху в кармане у подруги, но не иметь возможности ей об этом сказать. И вдвое больнее смотреть, как ближний с легкостью этой возможностью пользуется.

– Он не мерзавец, – осторожно прояснила ситуацию Маша. – Просто, насколько я в курсе, – Берг женат, и у него то ли один ребенок, то ли несколько.

– Ну вот, – трагически шлепнула себя по ляжкам Алина. – Опять. Вечно мне не везет.

– Из любого женатого мужчины со временем может получиться холостой. Исключений тут не бывает, бывает мало напора в деле достижения цели, – утешила ее Рита, одновременно многозначительно зыркнув на Машу. Разумеется, реплика предназначалась скорее для подруги, готовящейся к свадьбе, а вовсе не для поддержания морального духа Алины.

– Какой уж тут напор, – опечалилась Аля. – Не буду я на женатого напирать, пусть себе живет и мучается без меня.


Человек – существо подневольное. Он планирует, рассчитывает, надеется, а судьба дергает за ниточки по своему сценарию.

Самое тяжелое – быть аутсайдером в толпе более удачливых ближних. Как легко быть пусть и слегка помятой, но ромашкой в букете полевых цветов, и как трудно быть в том же букете сухой колючкой, а то и вовсе – корявым сучком.

Маша вышла замуж, стремительно забеременела и стала готовиться к роли матери, Алина все же закрутила роман с женатым шефом, а Рита, с трудом, но зато самостоятельно отыскавшая место в убогой рекламной фирмочке на окраине, вынуждена была привирать про свои успехи, содрогаясь от жалости к себе. Она, чьи работы благоговейным шепотом обсуждали преподаватели и сокурсники, рисовала ширпотребовские листовки, плакаты и этикетки для бизнеса средней руки. Разве можно было сказать подругам правду?

Иногда Рита думала, что, пожалуйся она Маше хоть разок, та смогла бы помочь и открыть совершенно другие перспективы. И от этого Маша, пребывавшая в предродовой эйфории и цитировавшая наизусть Спока, казалась ей причиной всех бед. Наверное, это была даже не ненависть, а злое и отчаянное недоумение.

Отсутствие приличной одежды она маскировала неприятием «вещизма», подробно объясняя в пространство, что самое ценное сокрыто в человеке, а все остальное – пустая бессмысленная оболочка. Затишье в творческой карьере Рита оправдывала мифической подготовкой серии картин, которые потрясут мир. Картины-то были, а вот пристроить их хоть куда-нибудь не представлялось возможным. Мир был обречен остаться непотрясенным.

– Хочешь, я к соседу схожу? – не выдержала однажды Елизавета Потаповна, глядя на метавшуюся по комнате дочь, излагавшую свою точку зрения, близкую к помешательству. – Он же со связями, авось поможет.

– Не вздумай! – дико заорала Рита. – Никогда! Слышишь? Никогда не лезь в мои дела!

– Да, пожалуйста, – перепуганно пробормотала мама и зашуршала на полке в поисках валерьянки для буйной художницы. – Пропадешь же. И талант твой пропадет. Вот сколько бумаги испорчено, а вдруг это продать можно?

– Продать? – взвыла дочь. – Это моя душа! Мое «Я»!

Далее последовал новый взрыв воплей сугубо философской направленности, в результате чего валерьянку выпила сама Елизавета Потаповна, в ужасе поняв, что пора вести ребенка к психиатру.


Ничто не вселяет в человека больше сил, чем сознание собственной правоты и возможность взглянуть на окружающих с позиции силы. Или хотя бы просто – сверху вниз.

Время – лучший доктор, а жизнь – лучший учитель.

Наивная Алина однажды поняла, что умудрилась забеременеть от своего Аполлона, и все внимание подруг переключилось на нее. Оказалось, что иметь красивого и богатого любовника не так уж и здорово. Вернее, здорово, но однажды за это придется заплатить.