Евгения Багмуцкая - Когда я увижу тебя

Я встречал людей, чьи сердца были разбиты. Но мое сердце больше не было разбито, иначе откуда во мне взялись силы надеяться на то, что наступит день – и она вернется, передумает, что-то вспомнит, почувствует и подпустит меня. Впрочем, наверное, именно это делало меня еще более больным и жалким, чем тех, кто смирился со своей потерей.

Помощь мироздания оказалась злой и дурацкой шуткой. Кира попал в аварию. Соня хриплым, дрожащим голосом звенела в трубке, называя номер больницы. Лена приехала позже – она бежала по коридору, и я сразу, не оборачиваясь, понял, что это она, по эху ее быстрых шагов, будто она едва касается мраморного пола кончиками туфель. Она летела – и чем ближе была к нам с Соней, тем сильнее мне сжимало горло. Она добежала, замерла как вкопанная около нас и сипло спросила: «Что с ним?»

Хороших новостей было мало. Таксист отделался царапинами, но Кира до сих пор не пришел в сознание, правда, по словам врачей, он был стабилен – что бы это ни значило. Нам сказали приехать утром. Соня бесконечно всхлипывала, а Лена обнимала ее, прижимая голову к своему плечу, и смотрела на меня стеклянным взглядом, за которым, я знал, прячутся усталость и боль. Однажды она уже потеряла того, кого любила, в автомобильной аварии, и это было бы жестоко – отнять у нее Кирилла тем же способом, так же несправедливо рано. Соне разрешили остаться в больнице – я принес ей кофе, немного еды, попросил звонить мне, если будут новости. Я видел, что Лена на глазах теряет силы – и, возможно, потому она даже не спорила, когда я сказал, что отвезу ее домой, не предлагая помощь, а констатируя факт. Я отвезу тебя – и точка.

Мы ехали молча. Я не включал музыку, не задавал ей вопросов, я ехал и мечтал попасть в бесконечную пробку, чтобы нам пришлось вечно сидеть вдвоем в машине плечом к плечу и слышать гудение автомобильной печки. Я изнывал от желания взять ее за руку – так близко она была ко мне, такой слабой, безжизненной казалась. Но я, конечно, не смел.

Я остановился у ее подъезда и выходил, чтобы открыть ей дверь, как вдруг она остановила меня жестом: подожди.

Я сел обратно.

– Мне страшно, – призналась она.

– Мне тоже. Но все будет хорошо.

– Да, – согласилась она и, чуть помолчав, добавила: – Я не хочу сейчас оставаться одна. Ты можешь побыть со мной?

Если бы я был собакой, то смог бы выразить ту смесь недоумения, робкой радости и восторга, взорвавшуюся во мне после этих слов. Но я был всего лишь человеком. Поэтому где-то с минуту я глупо смотрел в окно перед собой, а потом молча вытащил ключи из зажигания и вышел из машины. Она тоже вышла, не дожидаясь, пока я открою ей дверь, и пошла в дом. Идя за ней, я готов был целовать каждый ее след. И в этом не было бы ни капли унижения, только благодарность. Что бы она там ни вкладывала в слова «побыть со мной».

Это была та же квартира, откуда я когда-то забирал свои вещи в ее отсутствие, оставив ключ на столе на кухне и захлопнув за собой дверь. Вспомнилось вдруг, как тогда я остановился у вешалки в коридоре и уткнулся лицом в ее пальто, которое еще хранило ароматы сразу нескольких ее духов. Я стоял так несколько минут, готовый снова разреветься, как ребенок, но слезы не шли, оседали внутри, нарастали комом, и хотелось кричать или колотить кулаками об стену от непонимания: почему? Еще совсем недавно здесь, в этом доме, сидя на постели, она поднимала руки и я стаскивал с нее пижаму, изучал ее кожу губами и чувствовал, как в моих руках она становится мягкой, податливой, послушной, как переплетается со мной, оставляет во мне зарубки, впадины и тут же заполняет их собой. Я знал тогда, что она любит меня по-настоящему, всерьез. Как могло случиться, что вдруг это перестало быть правдой?

Сегодня я был счастлив уже только от того, что она разрешила мне войти в эту квартиру снова.

Она устало разулась и, не глядя на меня, прошла в комнату, я – за ней. Она свернулась клубком на диване, и я знал, что ей сейчас страшнее и больнее всех, потому что, наверное, никто не любил Киру так горячо, как она. Я взял с кресла одеяло, накрыл ее и спросил: «Сделать тебе чай?» Она благодарно кивнула.

Когда я вернулся в комнату – она спала. Так, как спят после сильной усталости – с насупленными бровями, тревожным выражением лица, готовым вот-вот исказиться в плачущую гримасу, со сжатыми около подбородка кулаками. Не удержавшись, я начал гладить ее по плечу, затем по волосам и смотрел, как расслабляются ее мышцы, как разглаживается лицо. Сидя на полу, я положил свою голову рядом с ее, чтобы слушать, как она дышит, и вдыхать ее запах, такой знакомый и близкий, смесь ванили, сирени и какого-то ее собственного чуть горчащего аромата. «Ну вот, – подумал я, – теперь ты совсем жалок. Как никогда. Ну и что».

Я проснулся от вибрации телефона у меня в кармане. Осторожно, чтобы не разбудить Лену, достал его – СМС. Писала Соня: «Кира пришел в сознание. Все нормально, серьезных повреждений нет. Я поехала домой за вещами. Можешь приехать до шести». С трудом повернув затекшую шею, я увидел, что Лена тоже проснулась. Она смотрела на меня чуть недоуменно, будто не помня, как я тут оказался, но в то же время тепло, как мне хотелось думать.

– Кира в порядке. Пришел в себя.

– Хорошо, – сказала она, поднялась, села и вдруг посмотрела на меня с такой болью, что я подумал, будто она ударилась, и заплакала.

Я растерялся. Я всегда немного терялся, когда она плакала – как в детстве, так и когда у нас начались отношения. Я не знал, что говорить, как утешить, терялся и весь сжимался внутри – мне становилось больно, не по себе, словно из меня что-то вынимали голыми руками, живот сводило, болели суставы. Но если раньше я мог ее хотя бы обнять, чтобы приглушить ее переживания, то что я должен был делать сейчас?

– Ленка, – зашептал я и положил ей руки на колени, – Ленка, ну что ты, все же хорошо, с ним все будет хорошо.

Она подняла заплаканное лицо, и в ее взгляде я увидел столько просьбы, столько мольбы ко мне, будто я был способен что-то исправить, изменить, будто именно я был виноват в том, что сейчас ей так больно. И вдруг она обвила мою шею руками и прижалась своей щекой к моей. Я знал, я чувствовал – если сейчас я поцелую ее, она не оттолкнет меня, не удивится, вот она – готова к тому, чтобы я утешил ее любым доступным мне способом. Но способ был только один – и он не нравился мне. Воспользоваться им сейчас означало для меня лишь одно: снова упустить возможность быть с ней по-честному. Быть с ней, потому что она любит меня, а не потому что нуждается в ком-то рядом, кто бы ее пожалел. Ничто не давалось мне так тяжело, как сейчас отказ от нее, от ее рук, от ее желания быть утешенной, успокоенной. Она боялась остаться одна прямо сейчас. Но я боялся больше – что потом она пожалеет. Что снова оттолкнет меня и лишний раз даст мне понять, что случившееся между нами было ошибкой. Как тогда, когда бросила меня. Как два месяца назад, после того как я поцеловал ее. Это было выше моих сил, я не мог снова быть с ней не по-настоящему, временно, только здесь и сейчас. Она нужна была мне навсегда. Если бы я потерял ее еще раз, я бы этого не выдержал.

Я убрал ее руки с плеч и встал:

– Прости, мне пора. Я приеду вечером, отвезу тебя к Кире, отдыхай.

В коридоре я трясущимися руками снял пальто и запутался в нем. Как там у Маяковского – «сломанная дрожью рука в рукав»?[10]

– Саша! – вдруг выкрикнула она горько, стоя в дверях.

Я повернулся к ней – мне не хватило бы слов, если бы я захотел ей объяснить, почему я ухожу, но все внутри меня вопило: «Пожалей меня, пожалей меня хотя бы раз в жизни!» Я лишь спросил, не пытаясь скрыть усталость:

– Что, Лена, что?

– Прости меня наконец! – выпалила она. – Ну сколько можно! Прости меня! Прости!

Она все повторяла и повторяла свое неожиданное «прости», размазывая слезы по лицу, слабая, раздавленная, а во мне не было ничего, кроме любви к ней, стыда за то, что я заставил ее плакать, и недоумения.

– Лена, я простил тебя уже через секунду после того, как ты ушла от меня. Я себя простить не могу, а тебя давно простил.

– Правда? – все еще всхлипывает она, но уже тише.

– Клянусь, – мне совсем невесело, но я почти улыбаюсь.

Она подходит ко мне, словно хочет всмотреться в меня, в мое лицо, понять наверняка, где я ей вру, что я задумал.

– Хорошо, – кивает она и проводит рукой по моим волосам так, словно я ее непослушный ребенок, – теперь мне легче. Можешь уходить. Иди, Саша.

Неприятное ощущение дежавю накрыло меня, но уже через миг я вспомнил, где слышал эти слова: там, на мосту. Я сел в машину и поехал – но не домой, а прочь из города, прочь от нее, от себя. Я не превышал скорость и не пытался ничего с собой сделать, но что-то внутри меня с бешеной силой билось и пыталось найти выход, но выхода тому не было. С каждым днем рядом с ней мне было все больнее, но я не мог остановиться и перестать испытывать эту боль. Здесь, на пустой окружной трассе, на скорости в 140 километров в час, я наконец понял, почему вернулся домой. Только из-за нее. Это было единственное объяснение. Без нее ничего в моей жизни не имело смысла. И тогда, и сейчас.

Киру выписали из больницы, и я приехал его забирать. Лена при встрече обняла меня – я был снова допущен в круг ее друзей. Но, конечно, не настолько близкий, как хотелось. В общении с ней я словно ходил по тонкому льду и боялся лишний раз ступить и проверить: что, если она оттолкнет меня? Удивительное чувство: ведь однажды эта женщина уже была моей, я уже пробирался к ней в палатку на фестивале, сквозь осенний дождь, внезапные признания и закипающий чайник на кухне, сквозь ее молчание и мою дрожь – и вот начинай все сначала, будто ничего и не было.

И все же меня не покидало ощущение, будто что-то вернулось. Время отмотало пленку назад. В прежнем составе, вчетвером, мы собирались по вечерам у Киры. Так же шутили, играли в настолки, смотрели кино, мы с Кирой возились с гитарными примочками, а Лена с Соней шептались на кухне, то и дело взрываясь приступами смеха. Но незримое расстояние, стена между мной и Леной – все равно ощущалась. Казалось, можно потрогать воздух, наполненный страхом и сожалением, моим желанием и ее отстраненностью. Но я продолжал хвататься за любую возможность стать ближе – смеялся над ее шутками, ловил каждое слово, движение, взмах ресниц. Ни одно выражение ее лица не ускользало от моего внимания. Иногда мне казалось, что я слышу ее дыхание и пытаюсь дышать с ней в такт. Никогда еще я не был так жалок, разве тогда, когда только полюбил ее и ждал звонков и ночных визитов в надежде, что однажды она приедет не для того, чтобы рассказать мне о своем очередном романе, а чтобы остаться со мной. Но несмотря на отчаяние, я чувствовал, что снова счастлив. Я снова жив.