Он всегда чувствовал себя не очень прочным узелком, зачем-то связавшим шелковую нить с холщовой. Был счастлив, если мамик за весь день не обзывала отца лохом, а тот осмеливался противостоять ее фельдфебельским замашкам. В последнее время Саньке стало до лампочки. Ну, почти. У него, в конце концов, своя жизнь, у родителей – своя. Терпели друг друга до сих пор в присутствии сына, потерпят и без него.

В списке Санькиных достоинств терпение стоит не на почетном месте. А ведь оно полезно. Благодаря терпению первобытные люди закалились и смогли эволюционировать. Смирились с всемирным оледенением, научились жечь огонь и охотиться на мамонтов. В тепле мамонтовых шкур и свете пещерных костров родился вкус к красоте вещей. Вкус сродни духу… Может, и у родителей не все потеряно. Мамик, во всяком случае, уже не ругается из-за отцовского «Парнаса».

Поэтический кабинет отец устроил себе из «тещиной комнаты» – кладовушки-пенала, в которой еще до рождения сына проявлял фотопленки. Повесил там книжные полки, приткнул письменный стол и стал писать в него стихи.

Любой труд должен приносить дивиденды. Вначале мамик одобряла вечерние занятия отца в наивном ожидании гонораров. Она не знала, что поэтов-писателей нынче развелось как нерезаных собак. Мамик ждала-ждала и чуть не рухнула, когда на вопрос о вознаграждениях отец твердо ответил:

– Я, Лиза, стихи для себя пишу.

Поскольку жизненные понятия мамика крутятся в сфере таблицы умножения, все неведомое за пределами пифагоровых столбиков тревожит ее не больше космоса.

– Значит, ты тратишь время семье в убыток? Дмитриевский, ты эгоист конченый или спятил?!

За каких-то два дня мамик продемонстрировала обширные познания в арго. У слова «спятил» оказалось множество синонимов. Потом она, очевидно, решила, что муж действительно начинает впадать в маразм (он же намного ее старше), купила ему глицин, себе – успокаивающие капли и угомонилась. Правда, только по поводу гонораров, остальные причины для негодования остались в силе.

Читая «встольные» стихи отца, Санька удивляется. Отцовская скромность ему тоже малопонятна. В местном литературном журнале лирика куда слабее. Кто-кто, а Санька в поэзии разбирается. По крайней мере, так считают ребята в классе. Он редактор школьной газеты, отвечает за рисунки, статьи и юмористические стихи в ней.

Леху Гладкова, забежавшего как-то по делу, ошеломила полная исчерканных рукописей урна у двери «Парнаса»: «Аффтар жжет нипадеццки!» Леха любит повторять классические ошибки форумов. Санька по секрету признался, что отец не владеет компьютером. Неприспособленность Дмитриевского-старшего к технике-электронике известна, кроссовер «Ниссан-джук» в семье водит мамик, но чтобы так «многа букаф» нафлудить ручным способом! Посредничество шариковой ручки между бумагой и Музой Леха счел атавизмом. Ему ничего не стоило подсофтить Санькин первый, древний, но вполне еще рабочий комп. Отец прекрасно печатает на пишущей машинке в музее, и освоил бы клавиатуру за полчаса. Санька уже предвкушал, как преподаст отцу вордовскую матчасть, как тот начнет шарить в Интернете и запостит свои нетленки на поэтический форум… Увы и ах. Компьютерный невежда категорически отказался от безвозмездных услуг по апгрейду «железа» и собственных мозгов. Отец, для которого каждое произведение искусства – чудо, не понимал, что чудеса потихоньку вымирают вместе с животными, занесенными в Красную книгу, и что в современных условиях он – реликт, вроде снежного человека. Исчезающая и неправдоподобная разновидность сапиенсов. В общем, отец повел себя неблагодарно и без интереса к эволюции. Прочтя на лице друга выражение, родственное глаголу «спятил», Санька оскорбился, и они поссорились. Неделю не разговаривали.

А однажды Санька увидел отца роющимся в мусорном баке. Отец по рассеянности выкинул нужные бумаги в помойку. Было утро, мусоросборочные машины еще не приехали, и потеря нашлась. Дома отец отмыл листы, прогладил… Орудовать утюгом ему не привыкать, лучше мамика справляется с глажкой, отточенные стрелки на брюках аж свистят на ветру. В детстве Саньке нравилось ходить с отцом на работу и смотреть, как осторожный утюжок в его руках закрепляет клеевой слой на живописи старых холстов. Санька любил застывшие движения картин в тихих залах и боготворил «музейного» отца. В музее он выглядит по-другому – значительнее, моложе, не горбится, сотрудники обращаются к нему с почтением: «Леонид Григорьевич, как вы думаете…», «Леонид Григорьевич, посмотрите, пожалуйста…» Никто не упрекает его маленькой зарплатой, она здесь у всех такая. Окружающее искусство отбрасывает на музейщиков тень достоинства и самоуважения. Они заняты одним делом и понимают друг друга с полуслова. Отец говорит, что мастерская вошла ему в плоть и кровь. Наверное, так и есть: от отцовской одежды и кожи фонит краской, клеем, какими-то химическими эмульсиями, истонченной временем пылью с едва уловимым запахом пенициллина…

Санька бродил по фондам с благоговением. Трогал овеществленное время, завернутое в специальную защитную бумагу. Отец прекрасно ориентировался в этом времени, поэтому раньше часто ездил в длительные командировки то на Алтай, то в казахский город Караганду, то в город-курорт Сочи. Но вторглось время новое, рыночное, музеи обеднели, и исследовательские вояжи сотрудников прекратились.

Отец рассказывал, что экспонаты, как люди, устают от выставок, по-своему переживают стрессы и нуждаются в сострадании. Посетители видят парадную сторону картин, а он заглядывает внутрь их нежных организмов, выявляет дефекты и ставит диагнозы. И он их лечит. «Мой папа – врач искусства!» – сообразил Санька. Он бы заорал от восторга, но в музее не орут. Только рассказывают или читают стихи. Поэзия в мастерской отца неотделима от работы.

– «…и твои зеленоватые глаза, как персидская больная бирюза», – чуть нараспев читал отец стихи Николая Гумилева.

– Почему больная?

– Бирюзовая зелень – цветовой синдром старения, сын. Небесным камнем зовут этот минерал на Востоке, но лазурный цвет ярок только в молодом его возрасте. Со временем оттенки бирюзы могут измениться. Под воздействием некоторых раздражителей она болеет и, если не подлечить ее, гибнет.

– Умирает?!

– Да, меркнет, теряет цвет. Становится темно-зеленой, коричневой… В переводе с персидского «бирюза» – «победитель», поэтому мертвые камни считались опасными. Их даже подбрасывали врагам, чтобы те потерпели поражение.

– Бронза тоже болеет? Я видел на скульптурах зеленые пятнышки, особенно где ямки.

– Это патина, естественный защитный слой. Если его соскоблить, металл начнет разрушаться. Для лучшей сохранности мы покрываем бронзу искусственной патиной.

С рассказами отца Санька постигал органику веществ. В глубинной своей сути они оказались живыми. Вещества дружили и дрались, одерживали победы и погибали!.. Дома Санька поделился с мамиком удивительным открытием жизни материального мира. Она зевнула, не дослушав, и недовольно заметила:

– Совсем тебе Дмитриевский мозги закомпостировал.

– Разве неинтересно, мамик? – расстроился Санька.

– Хватит в музей шастать, мешаешь там.

– Не мешаю, – возразил Санька. – Папины друзья говорят, что я, может быть, стану искусствоведом.

Мамик вдруг прищурилась, поджала губы щепотью и странно подобралась.

– Ты мне, Сашхен, лабуду не втирай. Меньше базару – больше навару. Отец твой мастер лапшу на уши вешать. Повезло Дмитриевскому: живет в свое удовольствие, а я за пятерых вкалываю, с утра до вечера на ногах. Даю ему возможность старьем любоваться… Но как ты думаешь, кого надо слушать? Его или меня? А?

Санька молчал. Не дождавшись ответа, мамик в досаде щелкнула сына по лбу:

– Запомни, Сашхен: меня! Меня! Я все сделаю, чтобы ты получил престижное образование и вырос не ушлепком. Не лузером! А если станешь слушать отца, тебя ждут пустой треп и бедность!

Музейное очарование сразу потускнело в Санькиных глазах. Обесцветилось… ослабло, «как персидская больная бирюза». Денежный аргумент в устах мамика звучал звонко и напористо. Так же напористо звенела полная монет копилка – фаянсовый слоник, подаренный мамиком на день рождения в придачу к компьютеру. Санька боялся бедности. Это же, значит, ни нового велика, ни парка с мороженым и аттракционами…

Отец видел во времени то, что было. Мамик – то, что будет. Санька торчал посередке и метался то к нему, то к ней. Он был еще маленьким, но понял, что его долг – притягивать их друг к другу, как магнит. Санька и притягивал, старался сбалансировать разные гирьки в весах. Держал семью в относительном равновесии.

Когда в школе проходили сложные слова, Саньку поразило слово «злоупотребление». Он, конечно, и раньше его слышал, но как-то не задумывался над смыслом. А тут догадался: мамик употребляет вещи во зло.

Тех, кто пьет много водки, называют пьяницами, кто много ест (жрет) – обжорами. У всякого чем-нибудь злоупотребляющего человека есть свое определение. А как называется порок мамика? Если бы какая-нибудь золотая рыбка сдуру согласилась исполнить ее мечты, семью тотчас погребла бы под собой каменная недвижимость со всеми удобствами. Плюс сауна, бассейн, сад, гараж с десятком навороченных тачек, куча бытовой техники, горы мебели, масса всяких предметов… Долго перечислять, да и зачем. Все равно не получится старая сказка на новый лад.

Аппетит приходит во время обжорства. Мамик объедалась вещами не покладая рук. Сверхдостаток был для нее важнее всего. Она изо всех сил внушала Саньке, что тяга к богатству заложена в человеческой природе, и все движется по кругу: богатство дает независимость, свобода – уверенность, стойкие позиции вызывают любопытство людей, интерес людей провоцирует популярность, слава ведет к еще большим материальным благам. Обидно, конечно, что после финального акта в гражданском состоянии в вечность нельзя взять караваны с нажитым добром. Но зато детям найдется что поесть и где жить, у них будут лучшие условия, возвышающие их над другими… А ты говоришь – зачем я набираю вещи. Для тебя, Сашхен, для тебя! Относись к вещам бережно. Погоди, еще спасибо скажешь, когда я помру и они превратятся в винтаж. Ни у кого нет, у тебя – полно, и сам из тех людей, что из телевизора не вылазят. Ну и пусть кто-то из них вор, на лбу не написано. Зато богатый, известный и уважаемый. И ты будешь таким – известным и уважаемым. Деньги, слава, морда на экране. Счастье.