— Мамоська сказала челт, — округляет глаза Полинка. Марьяна жмурится, чертыхается себе под нос и с шумом выталкивает застрявший в легких воздух.

— Прости, милая. Мне не стоило этого говорить. Это — плохое слово.

Я перевожу взгляд чуть дальше и замечаю высыпавших на стоянку зевак.

— Нужно уезжать, — командую я и быстро усаживаю Полинку в кресло. Запрыгиваю за руль и на скорости выезжаю со стоянки. Вижу, что Марьяна все еще злится. И проклинаю себя за то, что дал ей для этого новый повод.

Марьяна с Полинкой живут в старой трешке, принадлежащей еще родителям Марьяны. Она достаточно просторная и находится в хорошем районе недалеко от центра, но это все равно не то жилье, в котором я хочу растить свою дочь. Я выхожу на ринг не для этого! Вот только Марьяне плевать на мое мнение. Иногда мне кажется, что она намеренно злит меня, раз за разом отказываясь от покупки недвижимости получше и не прикасаясь к алиментам, которые я ей исправно плачу. Этих денег, кстати, вполне достаточно, чтобы купить весь этот чертов район. Да только она отмахивается от них, как от грязи. От них… и от меня заодно. Вот такое дерьмо. Но кто я такой, чтобы жаловаться?

Поднимаемся на второй этаж, Марьяна открывает замки, и мы оказываемся в тесной прихожей. Едва не сталкиваемся лбами, когда одновременно наклоняемся, чтобы помочь Полинке разуться. Тут же отшатываемся друг от друга. Она — потому что все еще боится меня. А я… потому что её страх оправдан. Более чем… Правда. Когда Марьяна так близко, что наше дыхание смешивается, держать себя в руках становится практически невозможно. Мои ноздри подрагивают, поглощая ее дыхание. Я так сильно хочу коснуться ее волос, что мне приходится сжимать в кулаки руки. Вставший член натягивает плотную ткань джинсов, и я морщусь от боли — их крой явно не рассчитан на такие объемы. Я чертов извращенец, реально. Мне нравится даже запах больницы, исходящий от ее кожи. Сейчас Марьяна пойдет в душ и смоет его. Но пока этого не произошло, я тащусь от того, как она пахнет. Может быть, этот затык как-то связан с нашим с ней первым разом. Не знаю. И думать об этом не хочу. Потому что это так страшно, господи. Все, что я натворил… Эти воспоминания меня убивают. И, наверное, хорошо, что их осталось не так уж много в моей отбитой профессиональным спортом башке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Кх… Поможешь Поле раздеться? Мне надо в душ.

Облизываю сухие губы и киваю. Сердце стучит в грудной клетке. Отбитый бок ноет. Марьяна уходит. Полька плюхается на банкетку и нечаянно толкает меня. Силенок там — как у котенка. Но я один черт шиплю от боли. Знаете, все эти домыслы о том, что я сожалею о завершении спортивной карьеры — дерьмо собачье. На самом деле в своей жизни я не жалею вообще ни о чем. Если, конечно, вынести за рамки тот случай с Марьяной. А в спорте… в спорте я сделал все, что мог. Побил все рекорды и установил пару десятков новых. Я реализовался на все сто процентов и добился всего, о чем мальчишкой даже и не мечтал. Но я не собираюсь и дальше махать кулаками, каждый раз рискуя своим здоровьем. У меня новая цель. Я хочу увидеть, как вырастет моя дочь. Хочу отвести ее в первый класс и под венец… Ладно, с венцом я, конечно, погорячился, убью любого, кто только посмотрит на мою девочку… Но, думаю, моя мысль понятна. Я просто хочу быть рядом с моей малышкой. И её мамой. Если мне повезет. Ну, а если окажется, что я действительно такой везучий сукин сын, как обо мне пишут таблоиды, то, может, Марьяна согласится родить мне еще кого-нибудь. Понимаю, как глупо на это рассчитывать, но… Я всегда хотел большую семью.

Мы раздеваемся, идем в детскую. Поля показывает мне свой костюм белочки и рассказывает, как здорово они повеселились на празднике осени, который для них устроили воспитатели детского сада.

— Сейцас, я показу тебе фотоглафии, — вскакивает Полинка, выбегает из комнаты и возвращается с телефоном Марьяны. Быстрое движение маленьких пальчиков, и перед моим носом оказывается галерея. Я улыбаюсь, забираю телефон из ручек дочери, опасаясь, что она его разобьет, и листаю фотки. Скол у основания экрана говорит о том, что мои опасения не напрасны. Очевидно, что этот телефон летал не раз, и не два. А потом передо мной всплывает сообщение из ватсап. И улыбка гаснет.

«Привет самому красивому доктору нашего отделения. Как смена?»

Я каменею. Зря я отобрал телефон из Полинкиных рук. В моих тому придет конец с гораздо большей вероятностью.

Дверь за спиной хлопает. На пороге застывает Марьяна, но увидев свой телефон в моих руках, быстро пересекает комнату и выхватывает из них трубку. Меня обдает ароматом её геля для душа и… ярости. Но по сравнению с тем, что сейчас чувствую я — это так… сквозняк. Во мне же закручивается что-то страшное. Ревность. Жгучая, острая, как кайенский перец, который моя домработница-мексиканка добавляет даже в чертов десерт. Я сжимаю и разжимаю кулаки, дышу, как роженица в схватках. Но челюсти все равно сводит, а картинку перед глазами будто заштриховывает красным. Я поднимаю взгляд. Неспешно, давая себе время остынуть. Скольжу по аккуратным пальцам с вызывающим алым педикюром (а ведь ногти на руках Марьяна не красит — нельзя, она — врач), по изящным щиколоткам, идеальным икрам, коленям, бедрам… прикрытым лишь старой растянутой футболкой, и выше, к пышной груди, натянувшей эту злосчастную тряпку донельзя. И понимаю, что выскочить в таком виде из ванной её мог заставить только пожар. Или телефон. Который Полинка взял без спросу.

В дверь звонят. Этот шум острой бритвой проходит по моим до звона натянутым нервам. Марьяна облизывает губы и шепчет, отступая:

— Открой. Это, должно быть, доставка. А я… мне… мне нужно одеться.

Глава 3

Демид

Плетусь к двери, не включая в прихожей свет, расплачиваюсь с парнем из доставки и захлопываю ту прежде, чем до него дойдет, кто перед ним находится.

— Пицца?

— Наверное. Давай посмотрим…

Болтовня с Полинкой отвлекает, но не слишком. Я открываю шкафчики, достаю посуду и расставляю на столе. Марьяна шумит в спальне, делая вид, что занята, а на самом деле, мы оба это понимаем, просто тянет резину. В такие моменты мне кажется, что я бьюсь в закрытые двери. И, то, что между нами вспыхнуло почти два года назад — мне просто приснилось. Но ведь это было… Было, чтоб его! Было даже после всего. А значит, Марьяна испытывает ко мне еще что-то. Что-то кроме обжигающей душу ненависти. Но… может быть, я слишком долго отсутствовал? Что за мудак ей писал? Какого черта вообще?! Утихнувшая, было, ярость вновь стягивает узлом кишки. Сжимаю в руках столешницу, гася желание здесь все разгромить.

Марьяна появляется на кухне спустя десять минут.

— Может, сварить тебе супчика? — спрашивает дочку, не глядя на меня, и садится на стул в нишу между столом и холодильником.

— Нет, — машет головой Полинка. Впивается острыми зубками в кусок пепперони и слизывает с губ томатный соус. Ну, еще бы. Я бы тоже ни за что не отказался от пиццы в пользу какой-то лапши. Так я думаю, но вслух ничего не говорю. Не хочу нервировать Марьяну. А вместо этого обхожу ее, намеренно задевая рукой, открываю холодильник и достаю две банки пива. Открываю с легким шипением, протягиваю Марьяне. Она медлит, но все же забирает жестянку из моих рук. Наши пальцы соприкасаются, и я замечаю, как, чуть приподнимая тонкие бесцветные волоски, выступают мурашки на ее коже. Она нервничает, хочет меня или… боится? Наверное, глупо делать вид, что я не заметил пришедшего сообщения. Но еще глупее выяснять отношения при дочке. Я уже в курсе, чем это дерьмо обычно заканчивается. Вместо этого говорю:

— Я хотел забрать Полинку на выходные. Ты как, не против?

Марьяна как раз делает глоток. Мой вопрос заставляет ее закашляться. Она отставляет банку и аккуратно стирает с губ пальцами пиво. А я бы многое отдал, чтобы его слизать. Веки тяжелеют, наливаются будто свинцом. Я хочу её… целовать, любить, трахать.

— Э-э-э… Только если не на эти выходные, — бормочет она и отводит взгляд в сторону.

— А что с ними не так?

— У мамы день рождения. Завтра мы планировали поехать к ней.

— Черт. Я совсем забыл, — веду рукой по макушке и морщусь, задевая шишку.

— Больно? — спрашивает меня и прежде, чем успевает все хорошенько обдумать, осторожно ощупывает гематому. Очевидно, она не зря выбрала свою профессию. Желание помогать людям у нее всегда выходит на первый план. Даже когда дело касается меня.

— Переживу, — в голос проникают хриплые, чувственные нотки. Марьяна так близко, что я едва сдерживаюсь от желания усадить ее себе на колени. Или на стол перед собой. Чтобы, наконец, попробовать основное блюдо.

— Где больно? — приводит меня в чувство голос дочери. Марьяна резко отнимает руку, и я невольно тянусь за ней, как полнейший кретин.

— Вот тут, — встряхиваю головой, возвращаясь в реальность, и показываю пальцем на место ушиба.

— Пацалуй, и все плойдет, — Полинка переводит выжидающий взгляд на мать. Я смеюсь. Марьяна вскидывает ресницы, и меня омывает волной холодной ярости, плещущейся на дне её глаз.

— Мои поцелуйчики лечат только тебя.

— Посиму?

— Потому что, — не находится с ответом Марьяна и, щелкнув Полинку по носу, вновь прячется за банкой Бада.

В дверь звонят. Марьяна вскакивает.

— Кого-то ждешь?

— Что? Нет… Нет, вообще-то.

Не знаю, зачем, но я встаю и иду за ней следом. Чего я боюсь? Увидеть того, кто в телефонной книге Марьяны записан как Димка? Интересно, она ему ответила? Или сделает это, когда помеха в виде меня исчезнет? Скулы сводит, я закрываю глаза и слышу противный, слишком высокий голос.

— Привет! Я уж думала, вас еще нет! Все звоню, и звоню… А, Балашов, привет!