— Брось. Ася приберется.

— У меня есть руки, Демид. Где Полинка?

— Спит в своей комнате.

Спит… А значит еще где-то полтора часа мы с Демидом будем наедине. И это на один час двадцать девять минут больше, чем мне того бы хотелось. Хотя… кого я обманываю?

— Точно. Спасибо, что не забыл ее уложить. Она становится нервной, если не поспит, — тараторю я, чтобы заглушить глупые мысли.

— Я знаю, Марьяна. Я ее отец, помнишь?

Угу… Он знает. Я в этом и не сомневалась. Балашов не дал мне ни единого повода думать, что он что-то может забыть.

— Так что там с пресс-релизом? — резко меняю тему.

— Да все нормально вроде бы. Вот, я перевел — почитай… Пока я схожу в душ. А потом все обсудим.

Балашов протягивает мне руку с телефоном, и я вынуждена подойти.

— Не боишься, что я узнаю твои секреты?

Улыбаюсь немного наигранно, чтобы скрыть неловкость. Утыкаюсь в телефон…

— У меня нет от тебя секретов.

Вскидываю взгляд. И залипаю на его лице. Красивом. Для меня красивом… Я уверена, что если бы тогда мы встретились при других обстоятельствах, если бы Демид пригласил меня на свидание, или что-то вроде того… я бы сама упала в его объятья. Ему бы даже не пришлось напрягаться. Вот только каковы были мои шансы сходить на свидание с таким, как Демид? Никаких. В обычной жизни мы вообще не могли с ним пересечься. Потому что он — звезда мирового масштаба, а я — обычная девушка, каких тысячи. Смешно, но особенной меня для него сделало как раз то, что произошло. Его будто заклинило на этом. Заклинило раз и навсегда.

Демид поднимает руку и осторожно гладит мою щеку пальцами. Знаю — мне нужно отстраниться. Такие игры опасны. Они не для аутсайдеров вроде меня. Но не могу. Тянусь за ним, как привязанная. Пока наши тела не соприкасаются. Есть что-то ненормальное в том, как я на него реагирую. Чувствую себя… прирученной. И не могу этого себе простить.

— Так я иду в душ? — шепчет Демид, обхватывая мой затылок ладонью. Киваю. Но не отхожу. Да и он не торопится размыкать наши странные полуобъятья. Наклоняет голову ниже, ведет носом по моей скуле и добавляет: — Мне правда нужно в душ. Я потный и наверняка плохо пахну.

Господи… Это он меня сейчас уговаривает притормозить? Отшатываюсь от него, чувствуя, как краска заливает лицо.

— Да. Извини. Я… задумалась.

Ага! Как бы не так. Балашов это тоже понимает и лыбится на все тридцать два.

— Я быстро, — говорит он, наклоняется, целует меня в лоб и неторопливо выходит из комнаты. Меня обдает ароматом его тела. Это пьянящий коктейль с ярко выраженными нотками амбры, цитруса, жгучего перца и тестостерона. С шумом выдыхаю, сажусь на кровать и заставляю себя сосредоточиться на тексте пресс-релиза, который Балашов для меня заботливо перевел. Я убеждаю себя не комплексовать по этому поводу. Подумаешь, не знаю языков… Зато я профессионал в своем деле. Но выходит как-то не очень. Терпеть не могу, когда начинаю вот так загоняться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Прочитала?

Вздрагиваю. Как-то быстро он справился.

— Угу, — бормочу, слезая с кровати. Почему-то наличие этого предмета мебели в непосредственной близости от Демида не на шутку меня нервирует. Хотя, конечно, это глупость чистой воды. Балашов уже два раза доказывал, что может отправить меня к небесам, и близко к кровати не приближаясь.

— Есть какие-то замечания?

— Нет. Все очень лаконично и по делу.

— То есть, мы можем давать ход этому пресс-релизу, если возникнет такая необходимость?

— Да. Конечно… И, Демид…

— Что?

— Спасибо, что помог разрулить это ситуацию.

— Я еще ничего не сделал.

Он пожимает широкими плечами, а я не знаю, что на это сказать. Да, по большому счету, еще ничего. Но я оценила его готовность встать на нашу защиту. Это подкупало. Как и многое из всего, что он делал. В такие моменты, как этот, я забывала о нашем прошлом. И просто радовалась, что у моей дочки такой отец. О том, как мне самой льстит его внимание, я старалась не думать. Это было совсем уж печально.

— Но сделаешь, если понадобится.

- Да. Тут ты права. Ради вас я сделаю все, что угодно.

— Ради Полинки.

— Нет. Ради вас.

Закусываю губу и старательно игнорирую стайки мурашек, побежавших по моей коже. Я не должна так реагировать. Но ничего… абсолютно ничего не могу с собою поделать. Потому что знаю — он не лукавит и сделает действительно все. Спасет меня от себя самой, если это потребуется. Спасет… от себя самой. В этом я убедилась лично. В снежном декабре. Четыре года назад.

Открываю глаза и поначалу не могу сообразить, где нахожусь. Спускаю ноги с дивана, в шею отдает тупой ноющей болью. Оглядываюсь по сторонам, и только теперь ко мне возвращается память, а вместе с ней и паника такой силы, что я не могу вдохнуть. Он так и застает меня. С лицом, перекошенным от ужаса.

Падает на колени и резким окриком приводит меня в чувство:

— Дыши!

Я втягиваю воздух с громким надсадным всхлипом. Легкие горят, и от боли у меня темнеет в глазах.

— Дыши! — повторяет зачем-то, как будто я сама не знаю, что мне это нужно! Бросаю на него яростный взгляд. И снова глотаю, пью воздух… Но боль в груди, кажется, становится лишь сильней, будто кто-то кромсает мою плоть тупыми ржавыми ножницами.

— Я хочу домой, — всхлипываю жалобно.

— Тебе лучше? — игнорируя мои слова, спрашивает Балашов.

— Я хочу домой! — говорю громче, замирая на краю истерики.

— Ты обещаешь, что оставишь ребенка?

Гляжу на него, открыв рот, и не могу выдавить из себя ни звука. Он чертов маньяк! Я боюсь его до дрожи в коленях. Но я не могу… не могу ему пообещать то, что он хочет. Мне кажется, в этом случае я совру не только ему. Но и ребенку, которому не могу… просто не могу дать жизнь. Всхлипываю и качаю головой из стороны в сторону. Балашов встает, опираясь одной рукой о пол, а я почему-то вздрагиваю.

— Ты передумаешь, Марьян. А пока мы поживем здесь.

— Я все равно от него избавлюсь! Даже если для этого мне придется замерзнуть в лесу… — к концу предложения мой голос ломается. Беззвучные слезы текут по моему лицу.

— Что ж… Значит, мне придется проследить, чтобы этого не случилось.

Он выходит из комнаты, а я обхватываю себя руками и озираюсь по сторонам. Мне нужно выбраться отсюда, во что бы то ни стало. Я должна выбраться… Подхожу к окну, пальцы дрожат, я дергаю ручку, и, к счастью, та поворачивается. Ставня отъезжает в сторону. В лицо ударяет обжигающе-холодный ветер. И в то же мгновение слезы на моих щеках превращаются в тонкую корку льда. Он говорил, что я замерзну в лесу быстрей, чем найду дорогу к трассе. Сейчас я имею возможность в этом убедиться. Закрываю окно и касаюсь лбом холодного стекла.

— За окном минус двадцать шесть. Ближайшая дорога перекрыта. Только что передали по новостям. Так что мы вовремя проскочили.

Оглядываюсь. Балашов стоит в дверях, сжимая в руках… поднос? Может быть, это истерика, но я смеюсь. Ну, ведь смешно! Только передничка не хватают. Смешно и… страшно. Я совсем не знаю его. А то, что мне уже известно — не вселяет никакого доверия.

— Поешь.

— Не хочу.

— Поешь. Или я накормлю тебя силой.

Он смотрит на меня, не мигая, и этот синий взгляд… он будто к земле придавливает. Необъяснимо. Покорно плетусь к столу. Берусь за приборы… На тарелке лежит картофельное пюре со стейком в окружении маленьких корнишонов. Истерика вновь прорывает барьеры моего контроля. С губ срывается короткий смешок, но я тут же давлюсь им, когда Балашов говорит:

— Думаю, это почти то же, что соленые огурцы.

Несколько секунд у меня уходит на то, чтобы понять, к чему мне эта информация. А когда понимаю… не знаю. Не знаю, что испытываю! Мне хочется плакать. Потому что в этот момент мне трудно его ненавидеть. Сглатываю.

— Меня не тянет на соленые огурцы.

— А на что тянет?

В его глазах такой искренний интерес, что я даже теряюсь.

— Не знаю.

— Что? Тебе совсем ничего не хочется?

— Мне хочется домой.

— Кстати, о доме. Тебе мать звонила, когда ты спала. Вот, набери ее, только не делай глупостей.

Балашов протягивает мой телефон, и я хватаюсь за него, как утопающий за спасательный круг. Не знаю, почему так. В этой ситуации мама мне не помощник. Даже если бы я могла — ни за что бы не призналась ей, куда влипла. Она ведь не зря в этом чертовом санатории! У нее сердце… Так что же мне ей говорить?

— Мама? Привет! Ну, рассказывай, как твои дела?

Мы разговариваем ни о чем, но родной голос действует на меня успокаивающе. Я слушаю его и жую, а ведь когда Балашов позвал меня ужинать, я была уверена, что не смогу заставить себя съесть ни крошки. До сих пор не понимаю, что Демид наплел моей матери, как все выкрутил, но, похоже, она от него без ума. Вон, привет передает, перед тем как положить трубку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что ты ей рассказал о нас? — спрашиваю, размазывая вилкой по тарелке остатки картошки.

— Да так. Полуправду.

— А поконкретнее?

— Сказал, что мы недолго встречались. Потом я наломал дров, и ты меня послала. Ну, а теперь я, вроде как, стараюсь загладить вину, и все такое.

— Прекрасно. И она тебе, конечно, поверила.

— Я могу быть убедительным.

— Да уж. Особенно в разговоре со следователями.

Балашов темнеет лицом и на некоторое время замолкает.

— У тебя прекрасная мать, Марьяна.

— Думаешь, я не знаю?

— Нет, я вообще не о том.

— А о чем же?