Юлия Резник - Когда ты будешь моей

— Когда ты меня изнасиловал! — орет Марьяна, вскидывая голову.

— Да! Именно в этот день! — кричу в ответ я. — Моя бывшая сделала то, что ты хочешь сделать сейчас. Убила моего ребенка. Понимаешь? Я просто… — прикусываю щеку, опасаясь разрыдаться, как последняя тряпка, и делаю паузу, — я просто не мог вынести этого. Планировал, что мы поженимся. Нарожаем детишек и заживем. Но… дьявол, у нее, оказывается, были другие планы. Она… даже не посчитала нужным мне все объяснить. Понимаешь? В обычной жизни я не пью, не употребляю наркотики, я ведь гребаный спортсмен, Марьян. А тогда… не знаю… мне хотелось забыться. Знаю, это меня не оправдывает. Знаю, что тебе от этого не легче…Ты вообще ни при чем, но…

Делаю паузу, чтобы справиться со своими эмоциями. Кошусь на неё. Марьяна больше не плачет, но ей нелегко даются мои признания.

— Мне очень жаль, что так получилось. Если это правда… мне очень жаль. Но меня это не касается… Точнее, не должно было касаться!

— Я знаю.

— Я хочу забыть об этом, как о страшном сне. Ты не можешь просить меня оставить этого…

— Ребенка?

— Ты не можешь! Это несправедливо… Несправедливо, понимаешь?

— Но я все же прошу. Не делай аборт, Марьяна. Пожалуйста, не делай этого.

— Я не могу, — она скукоживается, будто из нее выкачали весь воздух, и отворачивается к окну.

— Что ж… Похоже, ты не оставляешь мне выбора…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Папа! Папа! Тут мама звонит! — слышу из-за двери звонкий голос Полинки. Трясу головой, возвращаясь в реальность, спускаю воду в унитазе и выхожу из ванной. Забираю из рук дочери телефон.

— Да, Марьян? Что-то случилось?

— Случилось! Из-за тебя постоянно что-то случается!

— Так, стоп! Давай по порядку…

— У меня под домом толпа журналистов. И они расспрашивают соседей о нас с Полинкой! Не знаешь, почему мне в который раз хочется свернуть тебе шею?! — всхлипывает Марьяна.

Марьяна

Я заканчиваю смену без происшествий и даже успеваю в последний момент запрыгнуть на подножку автобуса. Народу в салоне — тьма. Час пик, как-никак. Наверное, машина могла бы здорово облегчить мою жизнь, но вождение — совсем не мое. Я испытываю панику каждый раз, как только сажусь за руль. Уверена, что у меня ни черта не выйдет, и не могу себя заставить хотя бы попробовать. Автобус подпрыгивает на колдобине, меня отбрасывает на рядом стоящего мужчину. Я смущенно извиняюсь, крепче сжимаю пальцы на поручне и нависаю над парочкой студентов. Ребятам повезло с сидячими местами. Они держатся за руки и слушают музыку на одном айподе и выглядят такими счастливыми… Помню, мы с Юркой Соколовым так ездили в школу. Но в десятом классе он с родителями-дипломатами переехал в Уругвай, и все угасло, хотя мы и пытались поддерживать отношения на расстоянии. А потом у меня погиб отец, мама перенесла операцию на сердце, я поступила в медицинский и нашла подработку… На этом мои отношения с парнями закончились так по-настоящему и не начавшись.

Тяжело вздыхаю, поправляю висящую на плече сумку и сама не замечаю, как снова уношусь в прошлое.

Размытые огни за окном редеют. Мы выезжаем на трассу. Дорогу замело, и ни черта не видно, но я все равно упрямо пялюсь в окно. От страха ломит в висках и стынет кровь в жилах. И даже моя истерика, будто скованная этим ужасом, угасает сама собой. Губы немеют, я никак не могу заставить их подчиниться, чтобы спросить, куда он меня везет?

— Поживем за городом, пока ты не одумаешься.

— Что? — переспрашиваю, как последняя идиотка.

— Говорю, поживем за городом. Дом находится в отдалении от трассы, так что не вздумай сбежать. Холод собачий. Погибнешь раньше, чем найдешь дорогу.

— Ты спятил? Ты вообще понимаешь, что делаешь? Это же… это же похищение человека! Статья!

— Изнасилование, насколько я знаю, тоже, — сухо парирует Балашов, окидывая меня усталым взглядом. А я… я не знаю, что ответить этому психу! Просто не знаю…

Через час мы подъезжаем к большому одноэтажному коттеджу, скрытому между сосен. Последние метры пробиваемся еле-еле, буксуя и увязая в снегу. Дороги вообще не видно. Я уже не знаю, чего боюсь больше. Добраться, наконец, да места назначения, или застрять посреди леса, где нас никто не спасет. Я успеваю так сильно себя накрутить, что когда мы останавливаемся, и моим глазам открываются размытые пургой очертания дома, едва не плачу от облегчения. Действительно, все познается в сравнении. Сейчас пребывание здесь мне уже не кажется таким уж ужасным. Гораздо хуже было бы умереть от переохлаждения, если бы наш Джип увяз.

— Дай телефон.

— Что?

— Дай телефон. Тебе он не понадобится.

— То есть как это? Ты спятил? — в который раз ужаснулась я. — Мне будут звонить! Мама, подруги…

— Маме ответишь, если не будешь делать глупостей.

Устав от разговоров, Балашов забирает из моих рук сумку, находит телефон, сует тот в карман своей парки и только потом выходит из машины, чтобы открыть дверь мне. Ну, вылитый джентльмен! Урод моральный…

Я могу сколько угодно его ругать, но выхода у меня все равно нет. Стискиваю зубы, послушно кладу ладонь в его руку и, втянув голову в плечи, выбираюсь из машины. В лицо больно бьет ветер вперемешку с мелкой снежной крупой. Зарываюсь носом в кашемировый шарф, но и он не спасает от разбушевавшейся вьюги. Холод пробирает до костей, а ведь мы пробыли на улице не больше пары минут.

— Чего мы ждем? — не выдерживаю. — Что ты ищешь?

— Ключ, — отвечает Балашов, одной рукой шаря под балкой, поддерживающей крышу веранды, а другой подсвечивая себе телефоном.

— Ты серьезно вообще? Привез меня черт знает, куда, и у тебя даже ключа нет?!

— Уже есть, — улыбается Демид, поигрывая зажатыми между пальцев брелоком.

— Тогда открывай эту чертову дверь! Я ужасно замерзла.

Не знаю, откуда во мне берется смелость. Может быть, я просто устала бояться, находясь рядом с ним. Или сошла с ума. Это тоже все объясняет.

Дверь за спиной хлопает. Балашов дует на замерзшие красные руки и тычет пальцами в кнопки на небольшом щитке, очевидно, снимая дом с охранной сигнализации. Но мне уже все равно, чем он там занимается. И как только загорается свет, я прохожу в первую попавшуюся комнату. Из меня будто вытащили батарейки. Я без сил плюхаюсь на диван.

— Есть хочешь? Я могу что-нибудь приготовить.

— Только спать. Где я могу лечь?

— Сейчас, застелю тебе кровать.

Я даже не протестую, хотя, в другой раз, наверняка бы сказала, куда он может сунуть свою заботу. Балашов выходит из комнаты, и в то же мгновение я засыпаю.

— Девушка! Девушка, вы выходите?

Возвращаюсь в реальность, качаю головой и отступаю в сторону, пропуская к выходу влюбленную парочку:

— Нет, мне на следующей.

— Садиться будете? — звучит мне в спину недовольный старческий голос. Опять качаю головой. Прохожу поближе к двери, чтобы не мешаться.

От остановки до дома — всего ничего. Полквартала. Даже зонт лень открывать. Я натягиваю на глаза капюшон и торопливо шагаю по тротуару. Аромат отсыревшей палой листвы забивается в ноздри. В лужах отражаются желтые кроны кленов. Я смотрю под ноги, старательно обходя их, останавливаюсь у подъезда. Как у любой женщины, в моей сумке царит страшный беспорядок, ключи находятся как раз в тот момент, когда навстречу мне из укрытия машины выбегает прыткая девица. А следом за ней еще пара человек, взявшиеся будто ниоткуда.

— Добрый день. Телеграмм-канал «Жизнь звезд». Скажите, вы живете в этом доме?

Я сглатываю. Капюшон скрывает мое лицо едва не до носа, но я еще сильнее наклоняю голову.

— Извините, мне некогда…

— У нас всего пара вопросов! Вы видели здесь эту девочку? — под нос мне тычут телефон, и, конечно, я узнаю «эту девочку», потому что, черт его все дери, это мой ребенок!

— Не припоминаю. Еще раз извините.

Оттесняю настырных журналюг, прячусь за дверями подъезда и от души матерюсь. Меня бьет крупной дрожью от страха за дочку. И от злости на её непутевого папашу, который, несмотря на все мои просьбы, это все допустил. Вот тебе и фотосессии в гребаном Ашане. Ну, разве я была не права?!

Набираю Балашова и плетусь вверх по ступенькам.

— Пливет, мама!

— Полинка, а ты как узнала, что это я звоню?

— По фотоглавии.

Понятия не имею, откуда у Демида взялась моя фотография, и знать не хочу, поэтому интересуюсь тем, что меня действительно заботит:

— А где папа?

— На голшке. А я узе сходила.

— Молодец, моя хорошая. Ты не могла бы сказать ему, что я звоню… — начинаю я, и тут же морщусь от громкого ора:

— Папа! Папа! Тут мама звонит!

Слышу шорох в трубке и немного хриплое:

— Да, Марьян? Что-то случилось?

Телом бегут мурашки. Злюсь сама на себя, а вываливаю это все на Демида:

— Случилось! Из-за тебя постоянно что-то случается!

Хотя нет, на него я тоже злюсь! Сую ключ в замочную скважину, открываю дверь.

— Так, стоп! Давай по порядку…

— У меня под домом толпа журналистов. И они расспрашивают соседей о нас с Полинкой! Не знаешь, почему мне в который раз хочется свернуть тебе шею?!

Разуваюсь, сбрасываю куртку и иду в кухню. На часах нет и девяти, а мне уже хочется нажраться!

— Откуда ты знаешь?

— Они ткнули мне под нос Полинкино фото!

С сожалением смотрю на початую бутылку вина и включаю электрический чайник.

— Дерьмо.

— По классике, сейчас я должна сказать что-то вроде: я ведь говорила, что так и будет!

— Я сейчас приеду, и мы со всем…