— Господи, да вы же больной! — процедил он. — Я это еще при нашей первой встрече заподозрил, но даже представить не мог, как далеко это у вас зашло. Дело ведь вовсе не во мне, да? Вам будет одинаково ненавистен любой мужчина, который осмелится прикоснуться к вашей драгоценной дочке, верно? От одной этой мысли вы уже с ума сходите. Она как червь точит вас изнутри. Кейт — с другим мужчиной. Вы ведь сами в нее влюблены, да? Упырь, извращенец несчастный! Господи, да мне от вас блевать хочется! Вам плевать, кто ее обрюхатил, коль скоро это не вы…

Бац! От страшного удара в челюсть Джоэль рухнул как подкошенный. Кэллоуэй возвышался над ним, стиснув кулаки. Его лицо побелело от бешенства.

— Я предупреждаю, Мартин! В следующий раз я тебя убью. Ты понял? Раздавлю как гниду!

Круто повернувшись, он вышел из кабинета.


Вот, значит, что чувствуешь, когда убиваешь собственного ребенка. То есть ровным счетом ничего. Кроме пустоты. Внутри все пусто, стих еле слышный шепот крохотной зарождающейся жизни. Не осталось ничего. Ни чувств, ни забот, ни любви, ни ненависти. Отняв у нее ребенка, у нее отняли душу. Выпотрошили наизнанку. От тела осталась лишь пустая оболочка.

Иногда она засыпала, но ненадолго. Иногда открывала глаза, но ничего не видела перед собой. Приходили какие-то люди, она их не различала. Держали ее за руки, целовали, но, сознавая, что должна их знать, она тем не менее воспринимала их как незнакомцев, и они пугали ее. Она с ними не разговаривала, потому что говорить было не о чем.

Но одно ее озадачивало. Почему ребенок все время плакал? Почему ему позволяли плакать? Неужто никому не было до этого дела? Кто-то к ней обращался. Зачем? Неужели не понимают, что она никого не слышит? И почему никто не помогает ребенку? Почему не успокаивают? Она понимала, что плачет ее ребенок. Тот, которого она убила.

Он умер, а плачет из-за того, что она его убила. И будет плакать вечно. Никто о нем не позаботится, не обнимет, не приласкает, не прижмет к груди. Ничего больше не осталось для ее дитятка, кроме слез. Вечных слез из-за жизни, которую у него отняли. Которую она отняла.

Ничего, скоро она сама умрет, и тогда она его приголубит, вернет ему всю нерастраченную любовь, накормит молочком вечной жизни. Да, надо побыстрее умереть, чтобы воссоединиться со своим младенцем.

— Бесполезно, — сказала Элламария, возвращаясь в гостиную. — Она ни на что не реагирует.

Кэллоуэй поднял голову. Два дня прошло с тех пор, как он перевез Кейт домой. Все это время она неподвижно лежала в постели. Ни с кем не разговаривала, не ела и даже не плакала.

Кэллоуэй провел рукой по волосам, и Элламария заметила, что его пальцы дрожат.

— Я уже не знаю, что и делать, — пробормотал он. — Просто руки опускаются.

— Мне кажется, нужно снова вызвать врача. Так больше не может продолжаться; должна же она хоть что-то есть.

— Хорошо, — устало закивал он. — Как ему звонить?

— Да вы посидите, — вмешалась Эшли. — Я сама позвоню.

— Какое счастье, что вы здесь, — вздохнул Кэллоуэй.

По всему чувствовалось, что его нервы на пределе.

— Мы любим Кейт, — ответила Элламария. — Мы сделаем все, лишь бы помочь ей.

— У нее просто депрессия, — глухо сказал Кэллоуэй. — Со временем это пройдет. Она поправится, вот увидите. — Он посмотрел на Боба умоляющими глазами.

Тот улыбнулся:

— Конечно, поправится. После такого потрясения должно пройти время. А потом мы снова увидим прежнюю Кент.

Вернулась Эшли.

— Доктор уже выехал.

Кэллоуэй потрепал ее по руке.

— Спасибо, милая. Вы так добры. Просто не представляю, что бы я без вас делал.

Эшли прижала его руку к своей щеке.

— Нам очень дорога ваша дочь, мистер Кэллоуэй, — сказала она. — Положитесь на нас. Жаль только, что не удалось помочь ей раньше.

Воцарилось продолжительное молчание.

Наконец приехал врач. Он сразу прошел к Кейт. И снова Кэллоуэй, Боб, Элламария и Эшли сидели в молчании, терпеливо дожидаясь. Никто не удивился, когда врач сказал, что должен снова забрать Кейт в больницу. Ей требовалось лечение, обеспечить которое в домашних условиях он не мог.

Кэллоуэй на руках отнес дочь к машине и усадил на заднее сиденье. Элламария пристроилась рядом, держа Кейт за руку. Она распрощалась с Бобом, пообещав позвонить.

«Господи, — молилась она про себя, когда они катили по оживленным улицам Кенсингтона, — помоги ей. Сделай так, чтобы она поправилась».

Глава 19

Дженнин закончила читать письмо. Оно шло долго, несколько недель. Она перечитала его заново. Так, пустой треп. Ни слова о том, чего она с таким волнением ожидала.

Однако вопреки ожиданию особого облегчения Дженнин не испытала.

Отец и братья в порядке, писала мать, как всегда умолчав о себе. Дальше она сообщала, что юная Мэгги Дивер только что вернулась из Лондона и рассказала матери, что остановилась у своего друга по имени Мэттью Бордели. Не тот ли это актер, с которым когда-то встречалась Дженнин?

Вот и все, о чем хотела сказать ее мать, за исключением разве что того, что она очень любит Дженнин и надеется в ближайшем будущем повидаться с ней. Ни одного упоминания о Мэгги или Мэттью в письме больше не было, значит, подлая девчонка не осуществила свою угрозу. И вообще все встало на свои места. Мэттью шантажировал ее пуще прежнего. Теперь он вымогал у нее уже не по двадцать или пятьдесят фунтов. Нет, он требовал не меньше сотни за раз. А иногда и двух. Немудрено, ведь ему приходилось содержать Мэгги. Господи, что за гримасы судьбы!

Она сама познакомила их, и теперь эта парочка высасывала из нее все соки.

Одевшись, она вышла на улицу. Нужно спешить, не то она снова опоздает, как часто случалось с ней в последнее время. В половине десятого вся ее команда встречалась в Эрлз-корте. Показы коллекций демисезонной одежды были в самом разгаре.

Когда она приехала, остальные уже сидели в кофейном баре и завтракали. Дженнин посмотрела на часы. Слава Богу, не опоздала.

Режиссер и ассистентка поздоровались с ней так приветливо, что Дженнин тут же, как часто случалось в последнее время, охватила паника. Почему они так добры к ней?

Неужели узнали что-то? Может, Мэттью проболтался? Где утренняя газета? Однако Брайан, режиссер, принялся обсуждать предстоящую съемку, а Пэтси отправилась за кофе.

Все как всегда. Постепенно Дженнин успокоилась.

Дженнин пришлось сделать целых восемь дублей перед камерой, прежде чем удалось произнести свой текст так, как следовало. Брайан не скрывал удивления: обычно Дженнин делала все с первой или в крайнем случае со второй попытки.

Когда настало время обеда, она решила прогуляться.

Она слишком нервничала, чтобы спокойно обсуждать текущие дела с коллегами. Да и материнское письмо все-таки вывело ее из душевного равновесия.

Дженнин вспомнила, как Мэттью в последний раз едва ли не силой вломился к ней. Она была на грани нервного срыва и, плача от отчаяния, попыталась рассказать ему о Кейт, надеялась услышать хоть какие-то слова поддержки.

Однако Мэттью только поднял ее на смех. Сказал, что ей поделом и что нечего быть такой самовлюбленной эгоисткой. Что она докатилась до того, что предала лучшую подругу. Что в глубине души она просто ревновала Кейт и мечтала соблазнить ее сама.

Тщетно Дженнин просила его замолчать, выслушать ее и попытаться понять, посоветовать хоть что-нибудь — Мэттью был неумолим. Наконец она отдала ему деньги, за которыми он пришел, и он отбыл восвояси.

И вот теперь Дженнин шла куда глаза глядят и снова размышляла о судьбе Кейт. Больше всего на свете она хотела сейчас быть с ней рядом. Обнять ее, попросить прощения. Ей казалось, что, если Кейт простит ее, жизнь снова станет прекрасной и безоблачной. Однако Кейт сейчас было не до Дженнин.

Подняв голову, Дженнин увидела, что находится буквально в двух шагах от больницы Кромвеля. Разглядывая голубые занавески на больничных окнах, она попыталась угадать, за какой из них находится палата Кейт. Ее так и подмывало зайти туда, но она понимала, что этого делать нельзя. Каждый вечер Дженнин звонила Эшли или Элламарии, чтобы узнать, как себя чувствует Кейт, но ни разу не осмелилась навестить ее сама. Впрочем, вчера Эшли сказала, что еще немного — и Кейт выпишут домой. Выздоровление продвигалось не слишком быстро, но перемены к лучшему были налицо. Дженнин даже не пыталась узнать, спрашивала ли Кейт о ней — ответ она и без того знала.

Дженнин повернула обратно. Прохожие бросали на нее странные взгляды. Дженнин и не замечала, что по ее щекам катятся слезы.

Вскоре она остановилась и невидяще огляделась по сторонам. Сердце колотилось, перед глазами роились неясные видения. Вдруг из круговорота теней выплыла физиономия Мэттью — он скалился и хохотал, издеваясь над ней. Потом ей представилось измученное лицо Кейт.

Затем перед ней возникли лица родителей, безмерно опечаленные и озабоченные. И вот уже все они окружили ее, глядя в ожидании. Люди, жизни которых она разрушила, и люди, жизни которых ей еще предстояло разрушить. Причем поправить или изменить что-либо она была не в силах.

Мимо с ревом проносились машины, порывы ветра раздували полы ее пальто. Дженнин зажмурилась, но лица не исчезли; все они по-прежнему терпеливо выжидали и разглядывали ее. Дженнин медленно открыла глаза, а ее сердце вдруг заколотилось с такой силой, что ум прояснился; она больше не боялась. Она нашла выход. Боже, как все, оказывается, просто.

Словно во сне, она шагнула с тротуара наперерез автомобильному потоку. Какое-то неведомое чувство влекло ее вперед, а кто-то невидимый нашептывал, что все будет в порядке. Всего один шаг, и все образуется…

Вдруг послышался бешеный визг тормозов и душераздирающий рев сирены. Ее грудь сдавило так, что стало трудно дышать. Она перекатилась на спину и увидела небо, голубое небо, по которому ползли облака. Вокруг стояла мертвая тишина.