На Мермайд-стрит ярко горели фонари, и Камелия могла хорошо рассмотреть комнату родителей. Зеркальные дверцы шкафа отражали свет с улицы, на столике стояли бутылочки духов, которые собирала Бонни, а белое неглиже, висевшее сзади на двери, походило на привидение. Для Камелии эта комната была храмом, тут отражались интересы ее родителей: книги отца, коробочка с запонками стояли с его стороны кровати, с маминой стороны находился крем для рук и лак для ногтей. Даже кровать пахла ими. На подушке отца сохранился запах его пенки для волос, а на маминой — аромат ее духов. На выходных Камелия всегда приходила к ним по утрам. За чашкой чая они обсуждали дела, которые необходимо было сделать, места, которые хотели посетить. Но сейчас Камелия лежала, вдыхая запах отца, и в голове у нее крутились обрывки фраз, сказанные взрослыми днем. Вдруг она поняла, что все, что еще этим утром казалось таким постоянным и надежным, исчезло навсегда.


Спустя четыре недели после похорон отца Камелия сидела внизу, рисовала карандашами и вдруг услышала, как мама и бабушка ругались в спальне. Камелия не хотела этого слышать, но ничего не могла поделать — их голоса заполнили маленький дом.

— Я не потерплю, чтобы ты говорила со мной в таком тоне, — сказала бабушка. Голос ее дрожал, как будто она плакала. — Я приехала сюда, чтобы помочь тебе, но я смогу это сделать, только если ты будешь содействовать мне в этом.

— Убирайся обратно в Лондон, — кричала на нее Бонни. — Ты то и дело критикуешь меня и суетишься. Я пытаюсь вернуться к нормальной жизни, но ты не позволяешь мне.

— Ты не можешь выйти из дома в розовом платье, слишком мало времени прошло с тех пор, как ты овдовела, — заметила бабушка. — Что подумают люди?

— Мне все равно, что они подумают. — Бонни еще больше повысила голос. — Мне надоело выглядеть как старая ведьма, мне надоело, что ты постоянно рядом: убираешь, стираешь, моешь и надоедаешь своим кудахтаньем. Мне все надоело!

Камелия заплакала. Она начинала осознавать, что без отца все будет по-другому. Но девочка все же не понимала, почему мама так грубо разговаривает с бабушкой, которая все делала для того, чтобы им стало хоть немного легче. Она убирала, готовила, отводила Камелию на качели в Салтс, провожала в школу, по вечерам учила вязать и шить. Бабушка была немного суетливой, но доброй и любящей.

До смерти отца слово «бабушка» для Камелии было всего лишь именем незнакомого человека, который присылал ей свитера ручной вязки и красиво одетых кукол на дни рождения и Рождество. По непонятным причинам раньше, насколько Камелия помнила, бабушка их не навещала. Она приехала только тогда, когда умер ее зять. Но сейчас, когда Камелия узнала, кто эта пожилая женщина, ей не хотелось, чтобы она уезжала.

— Я уеду, если ты этого хочешь, — сказала бабушка, повысив голос так, как будто теряла терпение. — Мне никогда тебя не понять, Бонни. Я отдала тебе все, никогда не думала о себе. А ты не более чем эгоистичная, жестокая шлюха. И ты плачешь не по Джону, ты оплакиваешь себя. Тебе надо упасть на колени перед Господом и благодарить Его за те чудесные годы, что он дал тебе, за Камелию и прекрасный дом. Что у меня было, когда умер Арнольд? Муниципальный дом, дочь, которая не могла обо мне заботиться, и пенсия вдовы. Но я не жаловалась, хотя мне не хватало Арнольда и по сей день не хватает.

Ссора наконец прекратилась, но бабушка спустилась только через десять минут. Она припудрила лицо, но глаза оставались опухшими. Она улыбнулась Камелии, которая сидела на канапе. Бабушка пыталась вести себя как обычно, но ей все же не удалось обмануть сообразительную шестилетнюю малышку.

— Не уходи, бабушка, — упрашивала ее Камелия. — Так хорошо, что ты с нами.

— Мне надо идти, милая. — Бабушка села на канапе и взяла внучку на колени. — Маме будет лучше, если я уеду. Она больше ничего не хочет слышать, а я не могу ничего поделать.

Камелия не нашла что возразить. Она просто свернулась калачиком на руках у бабушки. Ей так хотелось подобрать нужные слова и сказать что-то этим взрослым женщинам, чтобы все исправить.

— Как же мы будем без тебя? — спросила Камелия. Совсем недавно мать лежала в кровати целыми днями, даже сейчас она все предоставила бабушке. — Мама опять будет готовить еду и ходить по магазинам?

— Я уверена, что так и будет, — сказала бабушка сквозь слезы. — Она ведь обязана, разве не так?

— Я так скучаю по папочке, — выпалила Камелия. Она знала, что если скажет такие слова матери, то только разозлит ее еще больше. — Неужели всегда будет вот так?

Она хотела спросить, заполнится ли когда-нибудь огромная пустота в душе? Настанет ли когда-нибудь такой вечер, когда она не будет вспоминать, как отец читал ей сказку на ночь? Или выходной, когда она сможет не думать о том, как они гуляли по болоту. Мама никогда не интересовалась ее делами в школе, ее друзьями, даже мыслями, в отличие от папы. Камелия старалась не думать о таких вещах, но не могла ничего с собой поделать.

— Тебе станет легче, — спокойно проговорила бабушка. — Я не обещаю, что ты забудешь обо всем, — воспоминания об отце останутся в твоем сердце, потому что они тебе дороги. Но скоро ты обнаружишь, что тебе уже не так больно.

— Ты была такой же, как мама, когда умер дедушка? — спросила Камелия.

— Нет, я приняла это спокойно, — осторожно ответила Дорис. — Но дедушке было тогда семьдесят лет, и я знала, что он не может жить вечно. С мамой все по-другому. Ей всего двадцать семь, она думала, что они с Джоном еще долго будут жить вместе.

Камелия хотела расспросить бабушку о многом, например о том, почему мама больше не заботится о ней? Почему она хотела надеть розовое платье вместо черного? И почему Бонни так не любила свою мать? Но Камелия решила промолчать и не задавать вопросы, которые крутились у нее в голове.

— Ты приедешь ко мне еще когда-нибудь? — вместо этого спросила она.

Дорис снова засомневалась. Она знала, что сядет в первый поезд до Рая, если понадобится Бонни, несмотря на все, что было сказано. Но шестое чувство подсказывало ей, что дочь хочет оборвать все связи с прошлым из-за того горя, которое переживала.

— Я приеду, если буду вам нужна, — тихо сказала бабушка. — Может быть, мама отпустит тебя ко мне на праздники. Пиши мне, моя маленькая. Всегда помни, что я твоя бабушка и люблю тебя.


Слезы опять потекли из глаз, когда Камелия вспомнила о смерти отца. Она вытерла их краем халата и взглянула на небо. Но на этот раз в ее голове промелькнули еще более постыдные воспоминания.

После смерти отца прошло пять лет. В феврале 1961 года, в пятницу ночью, Камелия проснулась от песни Джонни Кидда «Давайте будем двигаться». Музыка играла не просто громко, она была оглушающей. Включив свет, Камелия увидела, что было десять минут второго. Ей стало интересно: будет ли это продолжаться до тех пор, пока соседи не вызовут полицию.

Если бы не фотография возле кровати, Камелия, наверное, решила бы, что выдумала спокойные, тихие дни раннего детства, чтобы успокоить себя.

Но рядом стояла черно-белая фотография, на которой вся их семья была вместе. Камелии исполнилось пять лет, когда был сделан этот снимок. Она была в вельветовом нарядном платьице, на маме был сейчас уже не модный приталенный костюм, волосы были намного короче, чем сейчас. Папа в темном костюме стоял позади них.

Камелия заметила, что уже тогда она была полной, но выглядела милой и очень серьезной. А сейчас она была толстой, очень толстой, а темные глаза походили на щели, словно прятались в складках отекшего лица. Джон Нортон был мертв. Маленькая милая Камелия стала толстой громадиной. А мать больше не походила на прежнюю Бонни.

Даже счастливые дни в коллегиальной школе закончились в декабре, за два дня до одиннадцатилетия Камелии.

Бонни жаловалась, что из-за того, что Камелия могла не сдать экзамен, учительница посоветовала с нового года перевести ее в государственную младшую школу, а затем, в сентябре, в старшую школу. Но это была жалкая ложь. Камелия входила в пятерку лучших учеников класса, и мисс Греди всегда говорила, что она достаточно умна, чтобы получить стипендию в одной из лучших женских школ.

Камелия выключила свет и спрятала голову под подушку, чтобы не слышать музыки. Ей не надо было спускаться, чтобы узнать, что происходит внизу. Девочка легко могла представить себе, что происходит в гостиной: она уже много раз это видела. Бонни всегда была в центре. Длинные волосы она завязала в высокий хвост. На ней было одно из платьев с расклешенной юбкой, талия перехвачена широким поясом так туго, что, казалось, можно ее обхватить двумя пальцами. Под платьем был многослойный подъюбник из тонкой бело-розовой сетки. Скорее всего, она танцует с кем-то, возможно, с тем ужасным мужчиной-пижоном в длинном красном пиджаке и тонком галстуке. Если, конечно, она не выставила его за дверь. Другие мужчины жадно смотрят на ноги Бонни, стараясь увидеть верх ее чулочков, когда она вертится.

Для Камелии оставалось загадкой, кто все эти мужчины, которые приходили к ним в дом поздно вечером. Она знала, что они всегда превосходили по количеству женщин, которые бывали на таких спонтанных вечеринках. У Бонни больше не было подруг. Тети Пэт, Бэбз, Фрэда и Джанис исчезли так же, как и горячие домашние блюда, выглаженные школьные блузки, помощь с домашним заданием и совместные вечера у телевизора.

В течение года или двух после смерти Джона старые друзья заглядывали на чашку чая или просто поболтать. Интендант Виллис, дантист мистер Декстер, владелец гостиницы «Мермайд Инн» Малкольм Фразер… Они приходили одни, как будто у них не было жен. Но в конце концов и они перестали заходить. Камелии казалось, что ей приснилось то время, когда стол был украшен накрахмаленными салфетками, цветами и свечами, а мама когда-то проводила целый день в кухне, готовя обед для гостей.