– Могла бы и меня разбудить. Из-за тебя пропустил самое интересное.

– Интересное? Человек умер, Томми.

– Да, да, ты права. Это ужасно, – стушевался он.

– И что понадобилось Женевьеве в такую рань? Женевьева – мой агент.

– Ну, она хотела первой рассказать тебе о пожаре. Да, и у нее есть для тебя работа. Она говорила загадками. Даже не сказала, кому нужен автор-«призрак». Хочет тебя удивить. Ты сможешь заехать к ней сегодня в три часа? Сейчас ее нет на работе, и до трех не будет. Так что перезвони ей и оставь сообщение только в том случае, если не сможешь. Или просто приезжай. Твоя мама нормально долетела?

В голосе Томми сквозила обида. Мама недавно приезжала из Франции, где они живут с папой. Она пробыла у меня пять дней, и на это время Томми пришлось выгнать. Дело не в том, что они не ладили. Они встречались несколько раз и понравились друг другу. Но я не могла вынести даже мысль о том, что два человека будут одновременно находиться в моем доме. Они обязательно станут путаться под ногами и мешать работать.

Немного утомительно, когда твоя мать – настоящий ураган. Мамой Томми, Норин, я восхищаюсь, но вряд ли есть кто-то, похожий на нее. У Норин на все свое мнение, но при этом она обладает удивительным качеством: если кому-то нужно выговориться, она будет часами сидеть и слушать. Моя же старушка несется по жизни со скоростью миля в минуту и при этом искренне полагает, будто остальные должны за ней поспевать. От разговоров по душам я отказалась много лет назад. Мама всегда была такой. В свое время она сделала прекрасную карьеру в рекламном деле. Помню, в детстве меня водили к ней на работу, и я подолгу наблюдала, как она помыкает кучей народу. Потом папа вышел на пенсию, они уехали во Францию, и мама бросила работу – поступок, надо сказать, весьма сильный. Папа у меня – настоящий франкофил и всегда мечтал пересечь Ла-Манш. И мама с самого начала безоговорочно его поддерживала. Правда, это стоило немалых жертв – ей пришлось оставить лондонскую светскую жизнь и заживо похоронить себя во французской глубинке. На меня ей тоже рассчитывать не приходится – вряд ли я воплощу ее мечты. В результате она вымещает свое разочарование на мне. Мое отшельничество ужасно расстраивает ее, поэтому при встрече я прикидываюсь семилетним ребенком и покорно слушаю, пока она бранит меня за то, что я не живу жизнью, которую она для меня выбрала.

Грустно, что ей никак не удается меня понять, но я смирилась. Я понимаю, маме хочется бурной общественной жизни и всего, что к этому прилагается. Я мечтаю, чтобы она была счастлива, но отлично знаю: ожидать от нее взаимности – пустая трата времени. Это и огорчает. Она любит свою дочь, Ли, некоего абстрактного человека, который мне едва знаком, но я никогда не чувствовала, что она любит именно меня. Как это получилось? Она ни разу в жизни не утруждалась выяснить, что же меня так удручает.

Как обычно, ее приезд застал меня врасплох. Она никогда не предупреждает, просто появляется, открывает дверь своим ключом и превращает мою жизнь в ад. Разумеется, ее поведение совершенно оправдано. Мы с родителями заключили сделку. Несколько лет назад, переехав во Францию, они разрешили мне жить в их доме при условии, что я буду о нем заботиться. Конечно же, я с радостью согласилась. Бесплатно жить посреди Ноттинг-Хилл-гейт, в четырехэтажном доме георгианского стиля – о лучшей сделке нельзя и мечтать. Пусть сегодня эта часть Лондона уже не так фешенебельна, как прежде, но ведь в любой миг я могу потерять и ее. И этот миг уже близок. Я привела дом в полное запустение, он буквально разваливается на глазах, и довольно скоро настанет час кошмарного выяснения отношений. Каждый раз, звоня слесарю, плотнику или мойщику окон, я думаю о шуме, о вторжении в мое драгоценное одиночество, и вешаю трубку. Особое отвращение вызывают у меня мужчины на стремянках. Они всегда оставляют их под окнами. Мол, добро пожаловать, заходи кто хочешь. Любой может подняться, залезть в дом и убить меня, пока я сплю. Или – пока бодрствую – замыслить убийство.

Я понимаю, что ужасно избалована: огромный особняк, и весь – для меня одной. Я постоянно упрекаю себя за это и не реже раза в неделю, ложась спать, обещаю себе, что с утра первым делом займусь домом.

Но никогда не держу слово.

Мне по-прежнему не совсем понятна истинная причина маминого визита. Если, конечно, она приехала не для того, чтобы терроризировать собственную дочь. Она металась по дому со списком в руках и размахивала им у меня перед носом.

– Напор воды в душе на последнем этаже. Его нет, Ли. Должны же они что-то с этим сделать. Что они говорят?

Я молчала. Молчать в таких случаях – самое лучшее. Большинство ее вопросов все равно риторические.

– Водосточные желоба забиты листьями, ты должна вызвать рабочих – пусть прочистят. Подоконники снаружи и внутри разваливаются на куски. Они же крошатся. И я думала, мы договорились, что ты отшлифуешь полы в гостиной.

Ни о чем таком мы не договаривались. В ближайший миллион лет я не собиралась мириться с шумом и вонью ужасной шлифовальной машины.

– И в ванной для гостей нет затычки в ванне. Ее там никогда не бывает. В последний приезд я купила шесть штук. Что ты с ними делаешь? Выбрасываешь из окна, когда спускаешь воду?

Интересно. Потерять шесть затычек для ванной – солидное достижение. Я открыла рот, собираясь заявить, что Томми – единственный человек, который пользуется гостевой ванной, – и закрыла. Чего доброго, она еще пожелает с ним увидеться, а я этого не хочу.

– По крайней мере, ты починила посудомоечную машину. – Я скромно помалкивала. Посудомоечная машина никогда не ломалась, так что починить ее я никак не могла. – Зато вода в раковине не сливается. Наверное, забилось. Куда ты дела вантуз?

Я взглянула на нее. Откуда мне вообще знать, как выглядит этот вантуз. Я бы не распознала его, даже стукни она меня им по голове.

Но все это пустяки по сравнению с сыростью. Несколько раз я добросовестно пролистывала «Желтые страницы» в поисках объявлений со словом «гидроизоляция». Дальше дело не пошло. Правда, здесь у меня оказалось несравненное преимущество. Я предусмотрительно заперла дверь в подвал и спрятала ключ. Достаточно открыть дверь, как в нос ударяет сильный запах сырости. Но сейчас я в безопасности. И все очень просто. Я, хоть убей, не могла вспомнить, куда положила ключ. Теперь войти в подвал можно, только высадив дверь.

Когда стало ясно, что единственный пункт, оставшийся в мамином списке, – сырость, я предприняла решительный шаг и отвлекла ее внимание, спросив, что они с папой собираются делать на Рождество.

– Вы с Томми приедете к нам во Францию. И на Новый год тоже, если захотите.

Это не совсем то, о чем я спрашивала. И уж точно не то, что хотела делать на Рождество. А еще недели две назад я разговаривала с отцом по телефону и точно помню, как он сказал, что на Рождество приедет в Лондон и с нетерпением ждет нашей встречи.

– Но папа сказал… – начала я.

– Мне все равно, что сказал твой папа. Я хочу, чтобы ты приехала во Францию.

– Но…

– Ли, пожалуйста, прошу тебя, только один раз. Приезжай во Францию, привози Томми, давайте встретим Рождество по-семейному.

Я могла поклясться, что голос у нее срывался, словно она вот-вот расплачется. Но это так не похоже на маму, что я немедленно выбросила эту мысль из головы. Правда, она вдруг показалась мне такой несчастной, что я предложила:

– Я поговорю с Томми.

Я прекрасно знала, что не сделаю этого, но она тут же воспрянула духом:

– Нам будет так весело. А теперь, раз уж я здесь, то собираюсь пригласить рабочих – пусть все отремонтируют.

– Я сама это сделаю. – Я потянулась к списку. Если я не возьму дело в свои руки, ближайшие семь дней по всему дому будет разноситься непрерывный стук.

– Я знаю, как это мешает тебе работать. – Мама отдала мне список. Я опешила. Обычно моя писанина не слишком ее волновала. – Самое малое, чем я могу помочь, – это позвонить, куда нужно, но раз ты уверена… – Она явно сомневалась. – Так или иначе, я вот что подумала, Ли. Может, стоит подыскать квартиранта в спальню для гостей? Пусть он – или она – отвечает за содержание дома – за небольшую плату, разумеется. Тогда тебе не придется ни о чем таком беспокоиться.

Это был единственный разговор, который мне совершенно не хотелось начинать. Я повернулась к ней спиной, прислонилась к кухонному столу, взяла ручку и притворилась, будто что-то пишу. Словно вообще не слышала, что она сказала. Потом я взяла список и приклеила его скотчем к холодильнику.

– Вот, – объявила я. – Теперь я точно про него не забуду. А сейчас, мама, я приглашаю тебя поужинать. Так ты надолго приехала?

Когда она наконец уехала, список удлинился до конца страницы. Каждый день мама своим мелким почерком добавляла новые пункты. Будто птичка обмакнула в чернила коготок и царапала по бумаге. Список напоминал мне каракули на медицинском рецепте, не поддающиеся расшифровке. Кстати, отличный предлог – не хуже любого другого. Прости, мам. Не смогла ничего сделать. Никак не разберу твой почерк.

– Ну, так как она поживает? – Томми закончил вытираться и, стоя на четвереньках, искал под кроватью носки. – Кстати, напор в душе ужасный. Тебе надо его починить.

– Томми, – сказала я, выуживая из-под кровати один носок. – Тебе надо, ты и чини.

Громко топая, я вышла из спальни и поднялась в кабинет. Минут через пять радио на кухне разразилось воплями кантри-группы «Дикси Чикс». Какое-то время я старалась его не замечать. Не понимаю, почему у Томми все должно работать на полную катушку? Услышав, как захлопнулась парадная дверь – он вылетел на улицу, по обыкновению опаздывая на работу, – я пошлепала вниз по лестнице выключать радио. Томми никогда не приходило в голову сделать это самому.

В полдень доставили «Ивнинг Стандарт», и перед тем как отправиться к Женевьеве, я успела прочитать статью.