– Фрида, ты не спустишься в буфет? Выбери там что-нибудь такое, что любит твоя сестра. Эмерсон, что тебе принести?

– Я знаю, – сказала мама, слегка морща нос, как всегда перед тем, как произнести что-нибудь казавшееся ей забавным. – Мороженое. Да, Эм?

– С кусочками шоколадного печенья, – добавил папа уже нормальным, а не слащавым голосом.

– Принести? – поинтересовалась Фрида.

Странное дело, совсем не хочется...

– Конечно, принеси. – Я просто обожала мороженое с шоколадным печеньем. По крайней мере, до сегодняшнего дня.

Впрочем, именно мое согласие съесть мороженое заставило Фриду наконец-то улыбнуться. На ее губах заиграла робкая, но все же улыбка.

– Я мигом! – крикнула она, выбегая из палаты.

Очень и очень подозрительно. Чтобы Фрида с радостью согласилась сбегать за едой для меня, да еще и с доставкой прямо в кровать? Ее услужливость говорила гораздо больше о моем состоянии, чем папин фальшиво бодрый тон и мамины слезы вместе взятые.

– Так что стряслось? – спросила я, убедившись, что Фрида достаточно далеко. – Как я сюда попала? Наверное, какая-нибудь авария в метро?

Мама нахмурилась:

– Ты что, ничего не помнишь? Поход в «Старк», например?

Поход в «Старк»? Габриель тоже говорил про открытие «Старка». Что-то смутно знакомое было в этих словах, но что именно? Я никак не могла вытащить эти воспоминания из глубин памяти.

– Давайте не будем спешить, – вмешался доктор Холкомб. – Сейчас твоя главная задача – поправляться.

– Знаю, – произнесла я, – но ведь прошел целый месяц. Я была в коме?

– Само, так сказать, происшествие не повлекло за собой кому, – осторожно заметила мама. – Доктор Холкомб погрузил тебя в медикаментозную кому, чтобы облегчить процесс выздоровления. Последние несколько дней он шаг за шагом выводил тебя из этого состояния, чтобы посмотреть, как идут дела.

– Так, ясно. А теперь скажите, пожалуйста, где именно у меня травма? Я чувствую себя совершенно нормально, только голова немного беспокоит. И с голосом что-то произошло: слышите, как странно звучит?

Родители вопросительно посмотрели на доктора Холкомба, который ответил так:

– Видишь ли, Эмерсон, честно говоря, тебя доставили в критическом состоянии. Нам удалось спасти твою жизнь только благодаря применению особой разработанной нами технологии. В противном случае исход был бы, увы, летальным.

– Но ведь я жива...

– Конечно, потому что операция прошла успешно, – объяснил папа.

– Не то слово! – оживился доктор, сверкнув глазами из-под очков. – Темпы твоего выздоровления превзошли самые оптимистические прогнозы. Никто не предполагал, что ты так скоро сможешь разговаривать, а восстановления моторных навыков мы ожидали вообще не раньше, чем через несколько дней, а то и недель. Когда речь идет о сложнейших операциях, нет никаких гарантий.

– Вот почему так важно, чтобы ты слушалась врачей и медсестер, – вставил папа.

– Начнем с того, что датчики срывать нельзя, – сказал доктор Холкомб, подсоединяя очередной провод к моему виску.

– И никаких домашних заданий, – отрезала мама. Она взяла себя в руки и даже попыталась улыбнуться. – Ты меня поняла? Сейчас твоя основная задача – поправляться. А со школой мы разберемся.

– Хорошо. – Я всматривалась в лица родителей, стараясь понять, что происходит на самом деле. Я уже не маленькая! Кого они хотят обмануть? Почему никто не желает говорить правду? – Меня держат тут целый месяц. Можно я хотя бы позвоню Кристоферу и узнаю, как дела в школе? Он, наверное, беспокоится.

Однако никто моей речью особенно не впечатлился и за телефоном не побежал. Вместо этого все стали советовать мне отдохнуть, уверять, что с Кристофером все в порядке и что ноутбук будет в ближайшее время. Доктор Холкомб распорядился, чтобы меня отключили от некоторых самых противных проводов. Причем, как оказалось, далеко не все они держались на пластыре – некоторые заканчивались иголками, которые были воткнуты мне под кожу! Какое же счастье – избавиться от всех этих иголок, да еще от датчиков, которые начинали истерически пищать, стоило мне шевельнуться.

К тому времени, когда Фрида вернулась из буфета, со мной обращались почти как с нормальным человеком.

– Держи, – сказала Фрида, протягивая поднос, на котором стоял стаканчик с мороженым, украшенным толстым слоем карамели, взбитых сливок и орешков. Рядом лежало огромное шоколадное печенье – обычно я съедала таких по четыре-пять штук в день, если, конечно, денег хватало. Теперь меня замутило при одном лишь виде приторного десерта. Странно, я всегда обожала сладкое...

Все выстроились в ряд перед кроватью: мама, папа, Фрида, доктор Холкомб, три медсестры, дежурный из галлюцинации (никогда не поверю, что Лулу Коллинз действительно навещала меня, да еще и с собачкой Никки Ховард). Что мне оставалось? Пришлось взять ложку и зачерпнуть мороженого. Затем я аккуратно (чтобы не получилось как тогда с водой) поднесла ее к губам и положила в рот.

– М-м-м-м! – восторженно замычала я.

В этот момент все одновременно выдохнули. Послышался смех. Дежурный воскликнул: «Дай пять!» – и они с медсестрой хлопнули друг друга по ладоням. А я стала срочно запивать водой только что проглоченную гадость. Боже, какой жир! Нет, тут точно что-то не так. С каких пор я возненавидела мороженое? Что со мной сотворили врачи? Слава богу, никто ничего не заметил. Все выходили из палаты, оживленно болтая о том, как здорово, что я быстро пошла на поправку.

Все это, конечно, замечательно, только вот хорошо бы еще знать, от чего именно я выздоравливаю? Чем я болела? Что именно у меня повреждено? И что за операцию мне сделали? В одном доктор Холкомб прав: кое-что действительно изменилось по сравнению с тем, как было до больницы. И дело не только в том, что я внезапно разлюбила мороженое. Это все мелочи. Самое поразительное, что даже мои родные вели себя так, словно совсем не знали меня. Как если бы (только не подумайте, что у меня поехала крыша) я превратилась в кого-то другого.

Глава седьмая

– Вы чего? Что вы делаете? – допытывалась я у врача и медсестры, появившихся в палате посреди ночи в полном облачении, включая медицинские маски. Меня разбудили и стали перекладывать из кровати на каталку.

– Тихо, – зашептала медсестра, указывая на мою маму, дремлющую в кресле рядом с кроватью. – Дай человеку поспать, у нее и так был трудный день.

– Куда вы меня везете? – спросила я, неловко перекатываясь на каталку.

– Нужно взять кое-какие анализы, – прошептал врач.

– Посреди ночи? – пробормотала я. – А до утра нельзя подождать?

– Нет, это очень важные анализы, их нельзя откладывать.

– Ладно-ладно, – ответила я, устраиваясь на тонком матрасе каталки. Как всегда, очень хотелось спать. Я смутно осознавала, что мы едем подлинному пустому коридору. Меня смело можно было везти хоть на другой конец города, я бы все равно не проснулась.

– Как самочувствие? – поинтересовался доктор, остановив каталку, чтобы нажать на кнопку вызова лифта. По-моему, палата осталась где-то на другом конце света.

– Нормально, – сонно отозвалась я. Сняв маску, медсестра проговорила:

– Пока вроде все чисто, даже дежурной нет. Этаж пустой. Похоже, нам повезло.

Услышав слова медсестры, я решила присмотреться к ней повнимательнее. И тут же поняла, что никакая это не медсестра.

– Вы чего? – закричала я, приподнявшись на локтях. Сон как рукой сняло. Даже пульсация в голове прекратилась. – Так ты же...

Подъехал лифт.

– Быстро! – скомандовала Лулу парню в маске.

– Что вы делаете? – разъярилась я.

– Похищаем тебя, – объяснила Лулу, нажимая кнопку подвального этажа. – Все в порядке, Никки, это же мы. Давай, Брендон, покажись ей!

И тут доктор – теперь было ясно, что к медицине он не имел никакого отношения, – стянул медицинскую маску и взглянул на меня.

– Никки, это я, Брендон, – сообщил он, улыбнувшись. – Узнала? Все хорошо. Мы решили тебя спасти.

– Спасти? – недоумевала я. Передо мной стоял невероятно красивый молодой блондин. Но к сожалению, абсолютно ненормальный.

– Погодите, тут какая-то ошибка, – проговорила я. По-моему, у меня снова галлюцинация. Хотя, скорее всего, нет. Разве галлюцинации могут быть такими подробными? Я слышала, как работает механизм лифта. Чувствовался фруктовый запах духов Лулу (или ее жвачки). На челюсти Брендона отчетливо виднелась отросшая светлая щетина.

Двери лифта распахнулись, и я поняла, что мы в подземном гараже. Меня покатили к черному лимузину. Мне стало страшно. Поблизости никого, поэтому звать на помощь не имело смысла. В пустом пространстве гаража каждый звук отдавался эхом.

Лулу повернулась к Брендону и заявила:

– Придется ее как-то запихивать в машину. Никки нас так и не узнала.

Вздохнув, Брендон быстрым движением сгреб меня и перебросил через плечо. Может, я и провалялась месяц в коме, но еще не хватало, чтобы меня похищали всякие ИСИ! Сделав глубокий вдох, я заорала так, что наверняка было слышно даже в Нью-Джерси. Увы, никто мне на помощь не поспешил. Несмотря на мое отчаянное сопротивление (я молотила ногами и руками и кусалась), Брендон засунул меня на заднее сиденье автомобиля, а сам уселся напротив с совершенно убитым видом (и не только в физическом смысле этого слова).

– Господи, Никки, – выдохнул он, когда Лулу запрыгнула внутрь и крикнула шоферу: «Гони!» – Это же я, Брендон. Ты знаешь меня, мы встречаемся.

Самое удивительное, что я узнала его. Серьезно! Из Фридиных журналов. Передо мной сидел Брендон Старк, сын владельца сети гипермаркетов «Старк», глава одноименной звукозаписывающей компании и по совместительству периодический приятель Никки Ховард. Наследный принц империи Старка, которая оценивалась журналистами где-то в миллиард долларов. Таким образом, он автоматически становился моим самым богатым знакомым. Но это не давало ему никакого права хватать меня и зашвыривать в лимузин.