Однако дама не обратила внимания на грохот и продолжала бушевать:

— Но мы все знаем, что Гарет так же ленив и вял, как ящерица на солнце. Если бы не я, эта семья погибла бы в безвестности! Такая великолепная возможность может быть упущена, если мой дорогой братец не заставит себя пошевеливаться быстрее!

Она с яростью обмахивалась веером. При этом от гнева на скулах ее запылали два ярко-красных пятна, подчеркивая не украшавшие ее оспины.

— О! Если бы только я была мужчиной! Уж я бы взяла все это на себя!

Майлз поглаживал свою благообразную широкую бороду и делал вид, что размышляет о чем-то умном, будто это могло как-то помочь. Он прекрасно понимал, что за ее язвительными нападками на Гарета скрывается страх за него. Она боялась, что с ним могло случиться несчастье. Имоджин по своей природе была не способна выражать нежные чувства, и обожание брата проявляла в бесконечных нападках и придирках. Чем сильнее было ее беспокойство, тем более резкой и едкой она становилась.

— Но, моя дорогая, ведь твой брат все-таки отправился к королю Генриху, — позволил наконец себе высказаться ее муж.

— Да, и благодаря кому? — воскликнула Имоджин. — Разве он поехал бы, если бы я не просила, не заклинала, не умоляла его это сделать? Это длилось долгие-долгие месяцы! Я стояла перед ним на коленях!

На эту реплику ответа не последовало. Конечно, убедить лорда Харкорта было делом нелегким. Майлза даже несколько пугало то, насколько безразличным оставался его шурин к постоянным просьбам и уговорам своей старшей сестры. Потоки слез, чудовищные приступы ярости, непрекращающиеся скандалы — казалось, ничто не могло нарушить его спокойствия. И Майлз подумал было, что Гарету действительно все равно. Его спокойствие сбивало Имоджин с толку, но она свято верила, что без ее напутствий брат сбился бы с пути и погубил бы себя и свою семью. Майлз полагал: она не замечает, что, несмотря на все ее усилия, Гарет следует своим путем.

Однако когда возникла идея замужества Мод, в брате его жены вспыхнула искорка интереса. Когда Имоджин впервые поведала о своем блестящем плане предложить Мод в жены герцогу Руасси, Майлз ожидал обычной реакции: Гарет разрешит сестре бесноваться, сколько ее душе будет угодно, а потом мягко, но решительно поставит ее на место, наотрез отказавшись участвовать в этом предприятии.

Однако на этот раз Майлз заметил проблеск интереса в глазах шурина. Он понял, что Гарет спокойно сопоставляет и рассчитывает шансы, в то время как его сестра, по обыкновению, продолжает его бранить и упрекать.

Ему показалось, что Гарет увидел некоторые преимущества такого союза и возможность для Харкортов возвыситься, а отчаянные старания сестры сдвинуть его с места были тут ни при чем. Семья Харкортов много потеряла после бойни в ночь Святого Варфоломея из-за своей преданности Генриху, и могла надеяться на то, что теперь, когда Генрих стал королем Франции, он вознаградит Харкортов за их лишения.

— Ты говорила с Мод, моя дорогая? — спросил Майлз, вертя кольцо на пальце и мечтая сбежать в Лондон, где можно было бы отдохнуть за карточной игрой в каком-нибудь из кабачков близ Лутгейт-Хилла.

— Я не собираюсь разговаривать с этим неблагодарным созданием, пока она не согласится делать, что ей приказано. — Голос леди Имоджин задрожал от едва подавляемой ярости. — Я умываю руки.

И в подтверждение своих слов Имоджин скрестила руки на груди. Но ее мужа было трудно ввести в заблуждение. Он прекрасно знал, что заставить Имоджин отказаться от ее плана не так-то просто.

Имоджин возобновила свое хождение по галерее, потом резко повернулась к двери. И вышла, ничего не сказав мужу и не потрудившись затворить за собой дверь.

Майлз последовал за ней на приличном расстоянии и. увидев, что она повернула налево в конце коридора, ведущего в восточное крыло дома, удовлетворенно кивнул — его догадка оказалась верной. Бедной Мод предстояло выдержать еще одну атаку со стороны его жены. По крайней мере она на это время хоть его оставит в покое.

Имоджин бодрым шагом вошла в маленькую гостиную, где ее кузина проводила большую часть дня.

— Вон отсюда! — приказала она пожилой женщине, которая сидела у ярко пылавшего камина, несмотря на то что на улице было тепло.

В маленькой, обшитой деревянными шпалерами комнате было удушающе жарко, а воздух казался густым от повисшего в нем едкого запаха топленого свиного сала, которым смазывали грудь леди Мод, чтобы она не подхватила простуду.

Женщина собрала рукоделие и бросила взгляд на свою молодую госпожу, возлежащую на скамье, придвинутой почти вплотную к камину. В глазах леди Имоджин, нетерпеливо постукивавшей каблучком по полу, сверкнула ярость.

— Вон отсюда! Ты что, не слышала меня, женщина?

Служанка леди Мод торопливо присела в реверансе и вышла.

— Приветствую вас, кузина Имоджин, — пробормотала Мод. Голос ее, приглушенный горой шалей и пледов, в которые она была укутана, казался совсем слабым.

— Не смей меня приветствовать, — заявила леди Имоджин. Она приблизилась к скамье возле камина.

Девушка, лежавшая на ней, смотрела на Имоджин серьезно и без страха. Ее кожа отличалась какой-то безжизненной бледностью, как бышету людей, никогда не выходящих на солнце. Но глаза у нее были ослепительно синими.

— Я не собираюсь слушать твою чепуху ни минуты. Ты меня слышишь? — Имоджин наклонилась к самому лицу Мод и буквально выплюнула эти слова.

Мод отвернулась и отвела глаза. Но ответила ей тем же голосом, похожим на шелест камыша:

— Я должна следовать голосу своей совести, кузина.

— Совести? При чем тут совесть? Она не имеет к нашему разговору никакого отношения.

— Но вы же не станете отрицать значение совести в нашей жизни, — сказала Мод мягко. — Я знаю, что вы всегда действуете по совести.

Имоджин поморщилась, но ничего не возразила на это. Помолчав секунду, она предприняла новую атаку.

— Ты покоришься, — произнесла она холодно. — Это все, что я собиралась тебе сказать, для этого я и пришла к тебе. Ты послушаешься тех, кто отвечает за тебя. И если понадобится, я заставлю тебя покориться.

Имоджин повернулась к двери.

— Вы можете вздернуть меня на дыбу, мадам, но я не пойду наперекор совести.

Этот слабый голосок преследовал Имоджин, пока она шла по коридору, и она стиснула зубы, понимая, что потерпела поражение. Придется Гарету самому убедить девушку. Пусть он заставит ее подчиниться. Он ее официальный опекун, хотя, по своему обыкновению, оставляет всю черную работу на долю многострадальной сестры.

Кто сидел с девчонкой, когда она болела? Кто заботился о ее образовании? Кто внушал ей, что она занимает важное положение в обществе, и объяснял, как она должна себя вести, чтобы не посрамить свое имя? Кто в первую очередь нес ответственность за благополучие этого неблагодарного отродья?

Имоджин, разъяренная, как фурия металась по залу, и только стены слышали ее стенания. Имоджин бушевала, не задумываясь о том, насколько правдивы ее слова. Дело в том, что часы, проведенные ею в обществе юной подопечной, можно было перечесть по пальцам.

Оставшись в одиночестве, Мод принялась заплетать и расплетать бахрому шали, лежавшей на ее коленях. Глядя на эту хрупкую девушку, никто бы не сказал, что у нее сильный характер. Однако ее синие глаза выражали такое упорство, какое, казалось, совершенно не соответствовало ни нежности ее черт, ни слабости голоса.

— Берта, — позвала она, не прерывая своего занятия и не поднимая головы. — Приведи сегодня вечером священника. Я хочу перейти в католическую веру, и тогда они ничего не смогут со мной сделать. Протестант не может жениться на католичке.

— Ты уверена, что готова совершить такой шаг, миньонетт ?

Наклонившись, Берта пощупала ей лоб.

— Я достаточно думала об этом и теперь готова, — заявила Мод, и в глазах ее появился упрямый блеск. — Прежде чем лорд Харкорт вернется, я должна быть уверена, что буду совершенно непригодна к той роли, которую они хотят заставить меня играть ради их собственного возвышения.

— Пошлю за отцом Дамианом, — улыбнулась Берта, приглаживая прямые волосы девушки и отводя их со лба.

Кажется, самое ее тайное и горячее желание вот-вот исполнится. В течение двадцати лет она боролась за спасение души девушки, которую холила и лелеяла, как если бы это было ее собственное дитя. В течение двадцати лет в стране, где проповедь католицизма была под запретом и преследовалась, она стремилась убедить свою питомицу в необходимости перехода в католическую веру. Теперь ее мечта осуществится.

Под ласковыми прикосновениями пальцев Берты Мод закрыла глаза. Леди Имоджин будет вне себя, когда узнает, что даже страшные пытки, подобные тем, что претерпели святые великомученики, не заставят ее молодую кузину отказаться от своей веры. Она покажет им, что такое подлинная твердость.

Хозяин «Адама и Евы» не казался особенно довольным тем, что обезьянка вернулась в его гостиницу.

— Надеюсь, этот зверь не будет бродить где вздумается, милорд? — выразил он надежду.

— Я не думаю, что он будет кого-то беспокоить, — беспечно ответил Гарет. — Покажи-ка отдельную комнату, о которой ты говорил, а потом принеси ужин мне и моей спутнице.

Он пропустил Миранду вперед.

Молтон поджал губы и стал подниматься по лестнице, чтобы показать им дорогу.

— Его рот похож на куриную гузку, — заметила Миранда вполголоса, не выпуская Чипа из своих крепких объятий.

— Точное, хотя и не вполне уместное сравнение, — согласился лорд Харкорт, мягко подталкивая ее, чтобы она не отставала от хозяина гостиницы, который, к счастью, был глуховат.

— Сюда, милорд. Комната опрятная и славная, как вы и желали. — Молтон поднял щеколду на узкой маленькой дверце под самой крышей и торжественно распахнул ее. — Славная и тихая комнатка, далеко от улицы и общего пивного зала. До среды прачечной не будут пользоваться, поэтому вас не побеспокоят девушки, обычно греющие воду в котлах внизу.