Они почти приехали.

— Когда она должна родиться? — Ярослав остановил машину у старого штакетника, на автомате подумав, что здесь везде надо будет сделать ремонт, вычистить двор, поставить новый забор. Или скорее увезти её отсюда.

Вика отняла голову от рук.

— В конце сентября.

— Почему на свадьбе ты сказала, что не беременна?

— Не знаю, — она вышла из машины и, не оборачиваясь, двинулась к дому.

Он пулей выскочил вслед за ней. Эта женщина создана специально, чтобы бесить его? Ставить на место? Любит она его или нет? Из какого такого материала она замешана?

Эта женщина подобна гибкому ивовому пруту. Тонкая и легкая. Дрожит от едва потянувшего ветерка. Сгибается под напором урагана. Но шторм проходит, и она вновь тянется к солнцу. Она сбрасывает листья, если становится слишком тяжело. Она понурит голову, если солнце палит нещадно. Но, на его счастье, её нельзя сломать. Если даже разрубить её на части, она даст свежие живые стебли прямо от корня. Будь благословенны эти свойства её характера.

Ему не сыскать другой такой. Он всё сделает для того, чтобы она забыла боль. Он убережет её от тоски, и будет иметь пристанище рядом. Внутри неё. В её сердце.

Он догнал Вику у забора и поставил руки по обе стороны от хрупких плеч, вынуждая обернуться.

— Господи, Вика, всё, что ты делаешь и говоришь, как ты смотришь и даже как ты пахнешь, кричит мне о том, что ребенок мой. Чем больше ты отрицаешь, тем больше я убеждаюсь в своей правоте. Я не хочу больше тебя обижать. Не хочу на тебя давить. Мне ненавистна мысль, что я сделал тебе больно. Я не буду просить делать анализы. Тем более, не буду требовать. Даже если ребёнок не мой — я хочу быть с вами. Я хочу создать семью с тобой и с ней. Я … я не хочу жить без тебя. Если ты спала с другими — мне тоже все-равно, — на секунду он запнулся, — не в том смысле, что плевать, а в том, что я сам в этом виноват. Я тебя на это толкнул. Мне это горько. Одна мысль, что кто-то прикасался к тебе, вызывает во мне ярость. Я почти ненавижу своего брата за то, что он приезжает к тебе, за то, что он делал тебе предложение. За то, что шутит с тобой. За то, что увёз тебя со свадьбы Андрея. За то, что он раньше меня узнал про ребёнка. — Она попыталась вырваться из кольца рук, и он поднял тон голоса. — Я хочу, чтобы ты подумала о нас. Прошу тебя, прости меня, и дай нам ещё один шанс. Подумай, прошу. Я сейчас уеду, Не торопись. Я буду ждать столько, сколько нужно.

Вика подняла ресницы. Она была самой красотой, частью лета и самим летом. Зноем, дождем, матерью-землей и воздухом. Она растворялась в цокоте кузнечиков и устилала почву травой. Она была звоном птиц и венчала небо солнцем. Она была жизнью. Давала жизнь и забирала её.

— Мне не нужно думать, — голос увещевал спокойно. — Если ты вернешься, мой ответ будет тем же. Я ненавижу тебя за то, что ты сделал и за то, что ты говоришь все это. За все твои признания, — она прислонилась спиной к ограде. — Ты содрал с меня кожу. С живой. Сейчас, когда я научилась жить без неё, опять пришел и говоришь всю эту чепуху. Я не верю тебе. Никогда не поверю. Даже если пройдет сто лет. — Вика набрала в грудь воздух. — Больше нет той девочки, которая полюбила тебя. Она умерла. Ты пришел на могилу. Могила не может полюбить. Могила даже не понимает твоих слов, — в её глазах сверкнули слезы, — мне жаль. Жаль, что я — эта могила. Жаль, что я прокаженная. Жаль, что я не птица Феникс, и не могу возродить свои чувства. И ты не можешь, — голос её хрипел, — больше ничего нет. Никогда не будет.

У Ярослава оцепенела гортань. Она ровно стояла перед ним, прямо смотрела в глаза. Она говорила правду. Не таила, не фальшивила. Она верила в то, что произносила. Верила и была покорна сказанному. Он хотел уткнуться ей в колени, хотел рвать на себе волосы.

— Год назад я был уверен, — произнес он, и голос его дрожал, — что никогда не захочу быть с тобой. Теперь всё изменилось. Твои чувства могут стать другими снова. Когда это случится, я буду рядом, — членораздельно закончил он.

— Отпусти меня! — она посмотрела так холодно, что он счел лучшим не удерживать её. Он чтил ее эмоции. Но не мог позволить ей черстветь. Его и её счастье зависело от его смелости и уверенности. И счастье ребенка. Суждено ли ему увести за собой эту нежную женщину, имеющую стальной стержень внутри? Женщину, которая отдала ему всю себя, а он так грубо отказался?

— Постарайся, прошу тебя, перешагнуть через свою обиду, — крикнул он вслед.

Она повернулась и изумленно посмотрела на него.

— Никаких обид, — Вика устало покачала головой, — просто сделаны соответствующие выводы.

Она ушла, а он остался. Он остался, чёрт подери! Он остался, и ничего не мог сделать с её равнодушием! Она была так близко, что он мог протянуть руку и коснуться её. Он мог купить её. Её дом, двор, её друзей, знакомых. Он мог всё отобрать у неё. Однако не получить её саму. Её душу, её чувства. Теперь всё это будет принадлежать кому-нибудь другому, в лучшем случае ребёнку. Каким же он был идиотом!

Сможет ли он простить себя? Имеет ли право на это? Где найти слова, которым Вика поверит? Ярослав стиснул зубы и сел в машину. Он опустил голову на руль и подумал о том, как всё начиналось. Квартира на Кудринской. После того, как он получил её в безраздельную собственность, она так и стояла пустой. Кажется, он даже не вспоминал о ней всё это время. Он перестал думать о долге, о предательстве. Теперь, когда он встретил женщину, которая важнее прошлого его семьи, все это не имело значения. Значение имели Вика и ребёнок, которого она носила.

Он хотел ворваться в дом и обнять её. Как же он хотел прикоснуться к ней! Хотел укрыть в своих объятиях и не отпускать. Спрятать от бед.

Горечь сжала грудную клетку железным кольцом: он и был той самой бедой. Теперь он не понимал, как позволил такому случиться. Надо же было быть таким глупцом! По прошествии времени, все интриги по-поводу квартиры казались жалкими и нелепыми. Он же мог… мог забрать её, не причиняя боли! Снова и снова он прокручивал в голове разговор с Викой, когда велел ей уходить. Он был просто дубиной. Слепцом. Разве можно было так ошибаться?

Получится ли хоть когда-нибудь завоевать снова эту девушку? Впервые в жизни он встретил человека, который оказался сильнее его. Человека, который не испугался его, которого он не смог ни устрашить, ни сломить. Человека, который сумел изменить его. Сможет ли она полюбить его? Простят ли они друг друга? Будет ли у них свой уютный уголок? Вопросов было много, а ответа — ни одного.

Ярослав не помнил свою жизнь без ненависти. С тех пор, как ему минуло тринадцать лет и их семьи коснулась несправедливость, жажда мести поселилась внутри сердца и жгла ядом внутренности. Если в детстве это была боль, идущая от злости отца, в юности — максималистские попытки восстановить справедливость, то в зрелом возрасте вся куча чувств трансформировалась в методическую ненависть.

Никогда ещё и ни с кем не хотел он создать совместный очаг. Сколько он себя помнил, его пленяла свобода. Свобода жить, где захочет, лететь, куда позовет ветер, заниматься, чем понравиться, встречаться с кем вздумается. Ему нравились умные и целеустремленные девушки. Блондинки, высокие и спелые. Как минимум ровесницы. А не какая-то пигалица. Маленькая, худенькая, смуглая. Чертовки юная! Если б кто-нибудь два года назад сказал, что он будет мечтать о ней, Ярослав бы рассмеялся от души. А теперь ему было плевать, не только на то, что её фамилия Белова, но и на то, что она беременна неизвестно от кого. Всё это происходило наяву, и он, подобно школьнику, был неуверен, что сможет её добиться.

Время для него остановилось. В мыслях он несся назад сквозь годы, пока опять не превратился в шестнадцатилетнего юношу. Он увидел перед собой предка, услышал его рокочущий голос и слова: «Ты должен иметь тактику относительно денег даже после смерти, — настаивал отец, — если ты не имеешь её, будь уверен, у государства она есть». Хоть отец тогда говорил про финансы, Ярослав не единожды убеждался, что совет равноценно справедлив и к любой другой области.

Ему нужен был четкий план по завоеванию юной феи. Смелый, дерзкий, без изъянов, с реальными прогнозируемыми результатами. Надежный и добрый. Весёлый, потому что нельзя держать обиду на того, что заставляет тебя смеяться.

Он только отъехал, как затрещал телефон. Димка. Что ему ещё нужно? Не успел он сказать «алло», в трубке раздались вопли:

— Слушай, — Дима явно брызгал слюной на том конце провода. — Зачем ты её мучаешь? По-твоему она мало натерпелась? Хочешь ей жизнь испортить? Яр, не слишком ли высокая плата за старые грехи деда? — Ярослав устало вздохнул, но не стал прерывать тираду. — Ты хоть знаешь, с чем её выгнал? Ей есть было нечего. Так, перебивалась кое-чем. Она мне не рассказывала, но я видел. Ты знаешь, что она ела всякую траву, которую в огороде сажала? Знаешь, как Ольга застала её в полуобморочном состоянии, когда у неё даже кофе дома не было? — Ярослав закрыл глаза и закусил губу изнутри. — Тебе ведь на это наплевать? То, что она всю зиму жила в доме, где температура выше пятнадцати не поднималась, тоже плевать? — Димкин голос дрожал и становился всё громче, Ярослав прямо видел в его лице презрение. Он и сам себя призирал. — Подумать только, бывшей жене Ярослава Выгорского есть нечего! Просто смешно! Только я ничего смешного не вижу! Ты осел! Что ты хочешь? Перестань мучить её! Она больше не твоя! Не твоя, слышишь! Ты получил обратно всё, что отец потерял?

Ярослав не отвечал.

— Получил?

— Да.

— Отлично! Она тебе больше ничего не должна! Опомнись, пока не поздно, — Дима тяжело вздохнул и закончил спокойнее. — Однажды ты проснешься и поймешь, как она тебе дорога. Но она уже будет просыпаться с тем, кто это понял.

Ярослав вздрогнул.

— Ты прекратил наконец-то свою бабскую истерику?

— Обещай, что оставишь её в покое, — потребовал Дима.