— Зачем?

— С чего это ты сегодня такая занудная? Чтобы тупой болван — мой брат — понял, кого он теряет.

— Ты ведь не меня имеешь в виду? — Вика состроила постное лицо. — Ему на меня плевать.

— Ага. Поэтому я превратился в красную тряпку. Послушай, ну что тебе стоит прикинуться влюбленной в меня? Ведь все женщины от меня без ума. Теряют головы от моей неотразимой внешности, обширных знаний, широкой души. Одна ты не поддаешься.

— Твои женщины без ума от твоей щедрости. Они только делают вид, что их привлекает твой ангельский характер.

— Клянусь, тебе давно следовало бы задать трепку.

— Боюсь, ты не тот мужчина, которому это суждено сделать.

— Боюсь, что ты настоящая сучка. Моему брату — бедняжке — еще туго придется.

— Кем бы ты меня не считал, я не желаю стать жертвой ещё одного Выгорского.

Однако, несмотря на все её сопротивление, Димка вёл свою игру. Если к ней вдруг наведывался Ярослав, а он принялся делать это каждый день, Димка появлялся из-под земли и никак не хотел униматься.

— Ты такая кругленькая потому, — мурчал он, невзначай касаясь её живота, — что я хорошо старался. Ночью мы снова позаботимся, чтобы тебе не было скучно, верно, милая?

Вика закатывала глаза, а Ярослав в бешенстве уезжал. Она отдала бы всё, чтобы стать такой же бесстрашной, как словоохотливый. Сама она тряслась при виде гневного лица Ярослава. Он пугал её своей несдержанностью и бесчинством. Когда Ярослав спросил у неё напрямую, спит ли она с Димой, Вике пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы спокойно ответить, заглянув в бурые глаза, сверкающие необузданной злостью:

— Благодарю за заботу, Ярослав, но думаю, ты воспринимаешь наши отношения с Димой гораздо серьезнее, чем я сама.

— Лгунья! — сузил он веки, и множество маленьких морщинок образовалось у внутренних уголков.

— Ты что, не знаешь своего брата? Его хлебом не корми — дай пошутить.

Да что она оправдывалась? Пусть думал бы, что хотел. Что он к ней таскался? И вообще, разве он не собирался жениться? Вика не понимала причину его экспансивного поведения: ненависть или желание? Разве могли эти чувства сочетаться в одном человеке? Чутье подсказывало: он все еще хотел её. Несмотря на личную юстицию, гнев, неприязнь и даже помолвку. Разум хлестал: «Чушь»!

Вика смотрела ему в лицо: плотно сжатые губы, разлет бровей, глаза, горящие огнем. Он явно бывал рассержен, но при этом не мог скрыть своего желания. Учитывая, что последние недели она только и делала, что представляла себя в его объятиях, это должно было её порадовать. Каждый день, просыпаясь утром, она мечтала почувствовать его пальцы на кончиках груди, его губы на животе, руки на плечах, член внутри себя. И так бесконечно. Каждый Божий день. В мозгу у Вики словно крутился бесконечный эротический фильм, в котором горячие губы Ярослава бродили по её телу, и оно все наполнялось бурлящим желанием. Вика смотрела на широкую спину, длинные ноги, мощные бедра и изнемогала. Как же она его хотела! Мечтала о нём, кусала щеки изнутри в надежде перестать думать о его наглом языке, прорывающемся в рот. Она уже никуда не могла смотреть, не думая о сексе. Вот, что он с ней делал. Превращал в озабоченную неудовлетворенную беременную дуру.

Ярослав, она бывала порой в этом уверена на сто процентов, тоже хотел её, хоть и кричал при каждом удобном случае. Почему же, почему она не могла ответить на это уродское желание, которое сжигало их? Ну и что, что она беременна? Ведь не больна? И он жаждал её даже такую! Всего один раз! Или несколько, какая разница? Ей ведь залететь и то не грозило. Они могли делать это столько, сколько захотели бы. Почему же она чуралась его? Вика рылась в сознании, пытаясь отстраниться от порнографического тумана, заволакивающего мозг. Ах да! Он вытер бы об неё потом ноги. Как же она могла забыть?

Вика тут же приходила в себя. Нет, не охладевала. Его тело было, как и прежде, волшебно-манящим. Только её собственные горькие воспоминания слишком были свежи. Пока она не готова была быть помойным ведром. Может быть когда-нибудь. Когда гордости в ней не останется. Или с кем-то другим. Тем, кто не будет держать её за подстилку. Вика слишком хорошо понимала, что Ярослав использовал её. Ей не хотелось больше быть презервативом. Свою любовь он дарил блондинке, а ей только пользовался! Ей нужно было, нет, просто было необходимо для выживания каким-то образом держать расстояние между ними. Тогда она сохранила бы свое достоинство, не превратилась бы в шлюху.

«Если он вздумает приближаться, — решила Вика, — я просто буду отходить, а если надо будет — побегу. Я не позволю ему врываться в мою жизнь, когда вздумается».

Она не горела желанием тешить его похоть, так же как и испытывать его ярость и правосудие. Цепенела, вспоминая багровое лицо, когда Ярослав сказал, что разводится с ней. «Как хватило сил не плакать?» — сама себе удивлялась Вика.

С каждым днем он все больше бесил ее. Правдами и неправдами она избегала встреч. Если он звонил сердитый — при первых раскатах грома нажимала «отбой». Тогда Ярослав подкарауливал её вечером, подъезжал и требовал, не выходя из машины:

— Не делай так больше!

— Как?

— Не смей бросать трубку, когда я с тобой разговариваю!

Она отворачивалась и шла прочь.

— Куда это ты собралась? — окликал он. Вместо ответа Вика с удовольствием показывала ему неприличный жест. Свобода. Она шла не останавливаясь. Ярослав чертыхался и приказывал:

— Садись в машину!

— Пошел ты! — отвечала Вика.

— Я сказал: садись!

— А я сказала: отвали! — она прекрасно помнила, чем закончился тот последний раз, когда она села к нему. Она как раз сейчас тот случай повсюду носила с собой. Вика поджимала упрямо губы и спускалась в подземный переход, шла на другую сторону дороги, даже если ей туда было не надо, лишь бы оказаться подальше от него.

Но разве укрыться ящерице от сыча? Он все-таки поймал её. Однажды приехал вечером, когда она еле дотащившись с работы, тупо сидела на пороге, прислушиваясь к играм детки внутри живота. Малышка водила ножками, кувыркалась, пыталась пробить головой пенальти. Огурцы требовали полива, морковь — прополки, слива — сбора, но Вика не могла ничего делать. Хотелось есть, но сил сорвать овощ не находилось. Весь день ныла спина, поэтому большую часть рабочего времени она прокрутилась на офисном кресле, то подкладывая руку под поясницу, то перемещая вес с одной ноги на другую, то пытаясь двигаться. Ничего не помогало. Только к вечеру боль отпустила. Теперь вот она сидела, радуясь, что напасть не тянула постоянно, а только накатывала. Волна замещалась отливом, отлив — волной.

Духота сменилась вечерней прохладой, от травы веяло свежестью.

Вот тогда и явился верховный бог. На четырехколесной колеснице, впряженной лошадей в семьсот, не меньше. Он вошел, белоснежный с ног до головы, в майке и брюках, сверкнул колючим взглядом.

Вика обмерла, она мгновенно почувствовала, что ничего хорошего ей ждать не надо. Все эти шутки и прибаутки последних дней — для него это была разведка обстановки, изучение вражеских территорий. Теперь он пришел, чтобы вести бой. Вике не нужно было зеркало, чтобы видеть, как она предательски побледнела. Малыш затих, и она непроизвольно прикрыла руками живот.

Он поздоровался, и она выдавила из себя жалкое «здравствуй»: ни сил, ни смелости шутить не нашлось.

— Что происходит между тобой и Димкой? — с места в карьер начал Ярослав.

«Снова здорово», — про себя вздохнула она и прилепила на лицо наивное недоумение: широко раскрыла глаза и хлопнула ресницами.

— Ты это о чем? Мы…

— Только не говори «мы просто», — заревел он, — я этого не вынесу. Ты начинаешь выводить меня из себя. Ты это знаешь, не так ли? Он отец? — Ярослав ткнул в её живот длинным пальцем, на что мгновенно получил обратный пинок. Его рыжие изумленные глаза встретились с её. Вика и сама была поражена. Её ребенок, не выносящий ничьих прикосновений к его укрытию, кроме рук мамы, прячущийся в глубинах живота ещё на подходе к общественному транспорту, ни разу не откликнувшийся на просьбы Димки и Ольги, вот так, вдруг пихнул палец Ярослава. Растерянно Вика смотрела на него, пытаясь собраться с мыслями.

Сколько она не готовилась, вопрос «он отец?» застал её врасплох. Больше такого не должно случиться.

— Пошел ты! — выплюнула она, наконец. Взгляд её перебегал от босых ступней к траве, мелким камушкам на дорожке, потом к шиферу сарая, муравью, песчинкам, тонкой строчке на снежных джинсах Ярослава. Если она будет уперто молчать он, может быть, уйдет…

— Мне нужно, чтобы ты кое-что сделала…, — начал он сдавленным голосом, но Вика перебила:

— Я не собираюсь ничего делать.

— Неужели? — улыбка рубахи-парня противоречила холодности глаз.

— Что ты хочешь? — она говорила почти шёпотом. — Это никогда не кончится? Да? Ты никогда не будешь удовлетворен своей местью, да? — её всю сковал ужас. — Ты всегда будешь преследовать нас… меня? Что я сделала тебе? Что на этот раз?

— Я хочу быть уверен, что ребёнок не мой.

— Я же сказала!

— Я слышал, но мне недостаточно твоих слов. Тебе придется сделать ДНК-тест.

Застыв в напряжении, они долго смотрели друг на друга.

— Поверь мне, если б была хоть маленькая вероятность того, что это твой ребёнок, я бы своего не упустила, — она свернулась в комок, не желая смотреть на человека, который убил её.

— Тебе придется сдать анализы на ДНК, — он даже не старался сдержать раздражение.

— И что дальше?

— Дальше? — как будто бы не понял Ярослав.

— Да! — выдохнула Вика. — Дальше, когда убедишься, что ребёнок не твой? Оставишь нас в покое? — Он не был уверен: это отражалось на его лице. Что еще ей надо сказать или сделать, чтобы он убрался из их жизни навсегда? Разве у него не имелось своих человеческих дел? — Как же твоя невеста? Она что, готова все это терпеть?

— Какая невеста? — ноздри Ярослава раздулись, — что ты несешь?