Патриция хлопотала около Эндрюса Блэкфорда — это была ее суть.

— Боже милый, Боже правый, что же это! — приговаривала она, помогая Эндрюсу Блэкфорду, забирая у него трости и усаживая его на кресло с осторожностью и заботливостью уверенной сиделки.

— Не беспокойтесь, мисс, благодарю, вас.

— Как не беспокоиться, — щебетала она. — Садитесь же, мистер Блэкфорд.

— Сейчас, сейчас!

— Устраивайтесь поудобней, я помогу вам.

— Очень вам признателен, мисс.

— Вот так, потихоньку, мистер Блэкфорд.

— Вы так добры, мисс Смат.

Фархшем и Сэдверборг наблюдали эту трогательную заботу и молча с сочувствием смотрели на Эндрюса Блэкфорда. Первым прервал молчание Джон Фархшем:

— Знаете, старина, Стэфи уж так устроена, — тихо сказал он, как о неизбежном.

— Теперь знаю, все еще с раздражением сказал он, превозмогая боль в раненой и покалеченной ноге.

— Мы вам сочувствуем, — сказала Патриция Смат, отходя от кресла Блэкфорда.

— Это мне не поможет.

— Все же…

— Мне не надо было приезжать сюда. Мне не следовало соглашаться с Джулиусом Сэдверборгом.

— Почему же? — Сэдверборг осматривал холл, выбирая место, где смог бы уютно устроиться сам, и удивляясь прекрасному интерьеру.

— Вы зря позвали меня, Сэдверборг, — твердил свое Эндрюс Блэкфорд.

— Не надо так нервничать, сэр, — Патриция Смат устраивалась на диване.

— Не нервничать?

— Именно, сэр. Надо беречь нервы. — Она поставила себе на колени сумку, намереваясь достать свое вязанье.

— Мне не место среди вас!

— Поверьте, сэр. Нам нет дела до миссис Фархшем.

Блэкфорд погладил колено, видимо, сдерживая боль, и посмотрел на Фархшема.

— Я совершил ошибку.

Фархшем, усаживаясь рядом с Патрицией на диване, заинтересованно спросил:

— Какую?

— Если вам нет дела до Стэфани Фархшем Харпер, то мне есть! — Он опять погладил больную ногу.

— И что же?

— Вы очень любезны, что рады общению со мной. Но я не могу считаться вашим другом.

— Почему же, старина?

— Я вчиню иск вашей жене об оскорблении действием — вот почему не могу считаться вашим другом.

Джулиус Сэдверборг устроился в удобном кресле и с интересом наблюдал за происходящим.

— Можете, старина, — мягко сказал Джон Фархшем и придвинулся поближе к Патриции.

— Могу?

— Да.

— А вы не обидитесь?

— Нет.

— Почему же?

— Видите ли, старина, ситуация для нас не новая: жертвы всегда обращаются к нам за сочувствием, — он ласково посмотрел на Патрицию.

— Даже так?

— Именно. Устраивайтесь поудобнее, старина.

— Это очень мило с вашей стороны, — Блэкфорд выпрямил покалеченные ноги и глубже устроился в кресле.

Патриция усиленно завертела спицами, разворачивая на коленях свое ярко-розовое вязанье.

Сэдверборг, уютно устроившись в кресле, положил ногу на ногу и заинтересованно рассматривал на стене напротив пейзаж, явно подлинник, довольно известного молодого художника.

— Но я все же не понимаю, — опять вернулся к своей теме Блэкфорд.

— Чего?

— Зачем Сэдверборг сыграл со мной такую шутку?

— Какую, Эндрюс?

— Да и с вами тоже, Джон.

Сэдверборг теперь уже рассматривал работу Патриции, которая молча и сосредоточенно занималась вязанием.

— По правде говоря, — спокойно начал он, — дело в том, что ты не хочешь, Эндрюс, внять здравому смыслу.

— По поводу? — заинтересованно посмотрел на Сэдверборга Джон Фархшем.

— Я надеюсь, что вы поможете мне урезонить его, объяснить ему, что… — Сэдверборг замялся.

— Что?

— Пусть он сам скажет.

— Бесполезно. Не старайся, Джулиус! — Блэкфорд рассерженно отвернулся от Сэдверборга.

— О чем это вы? — Фархшем не уловил смысл спора и смотрел то на одного, то на другого.

— Блэкфорд, я думаю, вы должны хорошенько подумать, прежде чем вчинять иск, — уверенно сказал Сэдверборг.

— Я подумал!

— Плохо подумали!

— Поймите меня!

— Я понимаю, но…

— Никаких но, уважаемый адвокат! Две с половиной тысячи плюс лечение и судебные издержки — и ни копейки меньше! — Блэкфорд упрямо наклонил голову.

— Это слишком много!

— Нет!

— До смешного много!

Патриция не вмешивалась в спор, но заинтересованность ее проявлялась в том, что спицы почти не двигались.

— Погодите, господа! — пожелал прервать спор Джон Фархшем и поднял обе руки.

Но обе стороны были настолько возбуждены, что и не думали успокаиваться.

— Я пострадал!

— Без сомнения! Но суд не присудит вам и половины названной вами суммы!

— Почему?!

— Постарайтесь понять: если бы вы полностью потеряли трудоспособность…

— Этого еще не хватало!

— …или же обвиняемая совершила по отношению к вам какой-то чисто женский поступок, например облила вас кислотой. Но вы же не зарабатываете себе на жизнь своим трудом, поскольку являетесь пассивным компаньоном в фирме отца.

— И что же!

— Наконец, подумайте о том, черт побери…

— О чем же еще?!

— Мужчина обвиняет женщину в оскорблении действием! Это просто…

Фархшем принял вид бойцовского петуха и воскликнул:

— Надо было двинуть ее в солнечное сплетение! — и показал, как это надо было сделать.

Эндрюс Блэкфорд вздрогнул и с нескрываемым ужасом посмотрел на жест Фархшема.

— Ударить женщину?!

— Вздор!

— Немыслимо!

— Женщина, которая затевает драку, должна получить по заслугам, — резюмировал Фархшем.

Патриция с обожанием посмотрела на Джона Фархшема и, оторвавшись от вязания, сказала:

— Дорогой мистер Блэкфорд, посмотрите, как она разукрасила вас, разве это женщина?

— И что же?

— Такое нельзя было терпеть — это ее только подзадорило на дальнейшие подвиги.

В голосе Патриции Смат звучал страх не только за Эндрюса Блэкфорда.

Взглянув на Патрицию Смат, Джон Фархшем, желая ее как-то успокоить, выпятил грудь и похвастался:

— А вот на мне вы не найдете шрамов.

— Но ты всегда под угрозой, милый.

— Не волнуйся, дорогая.

— Эта женщина — стихийное бедствие, а его никогда нельзя предсказать, дорогой.

— Вы знаете, что в первый раз, когда она попробовала свои штучки со мной… — Фархшем замялся.

— И что же? — спросил его Блэкфорд.

— Я сам так ее разукрасил.

— Да?

— Да. И второго раза уже не было.

Вся компания смотрела на Фархшема, только у всех было разное выражение лица: Эндрюс Блэкфорд — с ужасом, Джулиус Сэдверборг — с удивлением, а Патриция Смат, естественно, — с обожанием и умилением.

Эндрюс Блэкфорд перевел свой взгляд на Патрицию Смат, погладил колено, глубоко вздохнул, прежде чем собрался с мыслями, видимо, на душе у него было плохо.

— К сожалению, уважаемый Джон, — сказал он с грустью, — у меня нет ни ваших мускулов, ни ваших познаний в боксе, ни вашей решительности.

— Боксировать можно научиться, старина.

— Даже в моем возрасте?

— В любом.

— Вы не шутите, Джон?

— Нет.

— Хорошо. Как только поправлюсь, я начну заниматься боксом. Я буду брать уроки, и за уроки заплатит мне она. Две тысячи пятьсот. И за лечение тоже заплатит. И за судебные издержки. — Эндрюс Блэкфорд так распалился, что на лбу у него выступила испарина, а руки стали дрожать.

Патриция с тревогой подняла на него глаза, Фархшем намеревался что-то сказать, но передумал и только Сэдверборг прервал его тираду едким замечанием:

— Не забудьте доставку в больницу включить в счет, а то просчитаетесь.

— Не надо этого включать.

— Почему же?

— В больницу меня доставили на ее машине, — серьезно ответил Блэкфорд, не поняв иронии Сэдверборга.

— Может за это вы ей должны? — Опять усмехнулся Сэдверборг и посмотрел на Фархшема.

— Еще что! Но вы мне напомнили, что я дал на чай ее шоферу в тот день.

— И как много?

— Не поймите меня превратно.

— В смысле?

— Дело не в деньгах.

— А в чем же, старина?

— Я просто не желаю быть побитым женщиной.

— Но это уже случилось!

— И теперь мне надо отстоять свою честь и достоинство, и она должна понести должное наказание и порицание. Правосудие должно разобраться.

Фархшему эта тирада, видимо, надоела, и он взял журнал, который раньше оставил на диване, и стал его листать, предоставив Сэдверборгу, своему другу, вести дебаты с разъяренным и обиженным Эндрюсом Блэкфордом.

Патриция, когда ничто не угрожало ее Джонни, сосредоточенно занялась узором на вязании, а Сэдверборг как поверенный Стэфани Фархшем старался отстаивать интересы своей клиентки, ненавязчиво, но настойчиво.

— Понимаю вас, Блэкфорд, но хочу знать…

— Вы меня не хотите понимать, уважаемый сэр Сэдверборг, я это хорошо вижу, — с раздражением и болезненно морщась сказал Блэкфорд.

— Нет, я вас понимаю, но хочу сказать…

— Что?

— Почему вы остановились на двух с половиной тысячах, а не на другой сумме?

— Я все подсчитал!

— А почему ваша честь и мужское достоинство стоят именно две с половиной тысячи, а не, например, два с половиной миллиона? Объясните!

— И объясню!

— Слушаю вас!

— Господа, прошу вас, не нервничайте, — попыталась вмешаться Патриция Смат, но на нее никто не обратил внимания.