— Вам так показалось?

— Не показалось — я это видел. У нас был бар, который мои родители обслуживали сами; мама всегда с незапамятных времен работала в нем, прифрантившись, как ей казалось: бедная моя мама, она даже не подозревала, что мир не только повзрослел со дня ее свадьбы, а и больше чем на полвека постарел.

— Бедняжки, — вздохнула Патриция.

— Слушаю вас, — кивнул головою Фархшем.

— Так вот — эта посудомойка раскрыла моим родителям глаза на самих себя. Это их совершенно убило, потому что они поняли, что она была права, этого не могли отрицать даже мои бедные старики. Старику пришлось сдаться: он жил только на закладную с маленького клочка земли, что был у нас, и совсем зашел в тупик с уплатой процентов.

— А вы? — спросила Патриция.

— Что я? — удивился управляющий.

— Вы не могли им помочь?

— Чем?

— Не знаю, но вы молоды и понимали больше их, — не сдавалась Патриция.

Управляющий тяжело вздохнул и посмотрел на Патрицию пустыми задумчивыми глазами — было видно, что отвечать ему не так просто.

— Продолжайте, уважаемый, — поторопил его опять Джон Фархшем.

— Видите ли — я сын своих родителей, и поступать с ними жестоко у меня не было сил. Да и… — он опять умолк, задумавшись.

— Что и…?

— Да и не только это. У меня нет такого коммерческого мышления, как у новой нашей работницы. Она полностью расплатилась по закладной, и мы окончательно и бесповоротно попали ей в руки. В один прекрасный день она заявила моим родителям: «Вам пора продать землю и отправиться на покой». Это было жестоко, но иного выхода не было.

— Ужасно! — опять всплеснула руками Патриция — клубок ниток упал и покатился на ковер, но она даже не обратила на него внимания.

— Ты права, дорогая, — подтвердил Джон Фархшем — он на минутку вышел из оцепенения.

— Что ужасно, мадам? — раздраженно спросил управляющий только у Патриции.

— Ужасно! — повторила Патриция. — Как она могла вот так взять и выбросить стариков на улицу?

— Да, — согласился управляющий. — Нам пришлось нелегко, но все было правильно.

— Пра-виль-но? — растянула с ужасом это слово Патриция Смат.

— Без сомнения, мадам. — Твердо ответил управляющий. Сентиментальности его как не бывало. — Продолжай мы хозяйничать сами, наше имущество все равно бы в один прекрасный день описали — это случилось бы рано или поздно. Дело есть дело: сантименты здесь ни при чем.

— Боже милостивый!

— Да мадам, милосердие — это дело Господне, а мы грешные люди. Кроме того, подумайте, сколько она сделала нам добра. Мать с отцом никогда бы не выручили за свою землю столько, сколько смогла взять и дать нам она.

— Она все вам отдала, что выручила за вашу землю? — вдруг по-хозяйски спросил Джон Фархшем.

— Это не имеет значения.

— Почему?

— Как?

Управляющий поднял руку, успокаивая приезжих господ, которые стали проявлять такой живой интерес.

— Возьмите хотя бы меня, — не отвечая на вопросы, продолжал управляющий. — Я стеснялся своей гостиницы, но из сентиментальной любви к родителям все же держался за развалюху, которой была уже давно «Свинья и дудка». Я уже давно понимал, что это безнадежное дело, и я не смогу ничего улучшить или изменить.

— Да-а, — протянул Фархшем, сочувствуя управляющему и понимая его.

Патриция изменила позу, подняла свой клубок, уложила его у себя на коленях и сказала одно слово:

— Ясно.

— Теперь же наш отель делает честь всей округе: посетителей у нас хоть отбавляй. Кухня наша после замены всего персонала стала не только хорошей, но даже изысканной при небольших затратах. Я надеюсь, вы в этом убедитесь и будете довольны.

— Посмотрим.

— Оценим.

Управляющий посмотрел на эту пару и улыбнулся — он был уверен в том, что говорил, и сомнения новых постояльцев его не встревожили.

— Кроме того, — продолжал он, — теперь наш отель дает работу большему количеству людей, чем старая «Свинья и дудка» в свои лучшие времена. Получив у нас место, все им очень дорожат.

— А вы?

— Да, а вы, милейший?

— Что я?

— Вы довольны? — уточнила Патриция, испытующе глядя на управляющего.

— А вы в этом сомневаетесь? — вопросом на вопрос ответил управляющий и посмотрел на Патрицию вопросительно.

— Не знаю, — замялась она и опять уронила клубок, взглядом ища защиты у Фархшема.

— Трудно сказать однозначно, — промямлил тот и неловко пошевелился на уютном диване.

— Говорить тут нечего. Я, безусловно, доволен.

— Довольны?

— Да. Я управляющий с таким жалованьем и процентами, что о таком и мечтать не мог. Такое мне не могло присниться даже в лучших моих снах. Такое могла сделать только необыкновенная женщина.

— Значит, вас она не выставила, старина? — спросил для проформы Фархшем.

— Нет, сэр.

— Вы ей подошли или…

— Что, или? — насторожился управляющий.

— Или она вас пожалела? — уточнила Патриция, сматывая распустившуюся пряжу.

— Что такое жалость этой женщине неведомо. У нее практический ум бизнесмена без малейших сантиментов. И это правильно: я в этом убедился. О себе скажу, что я был достаточно умен, чтобы понять умом, а не сердцем ее правоту, потому что сам не сумел бы ничего предпринять. Ведь я уже несколько лет видел и понимал, что наша гостиница катится в бездну.

— А как вы восприняли ее действия, старина? — Фархшем встал, разминая спину.

Управляющий не думал останавливать свой рассказ, коль были такие заинтересованные слушатели.

— Я, впрочем, с самого начала поддержал ее. Я до такой степени верю в эту женщину, что прикажи она мне сегодня поджечь отель, я без малейшего колебания сделаю это.

— Она молода? — приступила с вопросами опять Патриция Смат.

— Что? — спросил управляющий, занятый только своими мыслями.

— Я спросила — она молода?

— Нет.

— Старуха?

— Ну что вы! Она прекрасна.

— Ого! — воскликнул Джон Фархшем, стоя у окна и, выпрямившись, массажируя поясницу.

— Прекрасна? В чем?

— Я должен вам сказать без прикрас, что способности у этой женщины необыкновенные. До чего бы она ни дотронулась — все превращается в золото.

— Как вы сказали? — приближаясь к управляющему, спросил Фархшем.

— У нее особая способность из всего делать деньги — это редчайший дар. Раньше стоило моему отцу сделать малейший перерасход, как банк тут же посылал ему предупреждение; теперь директор банка сам толкает ее на перерасход больших сумм — он чувствует себя несчастным, если у нее на счету остается малейшая сумма.

— Удивительно, — протянула Патриция, следя взглядом за продвижением по холлу Джона Фархшема.

— Да, мадам. Это удивительная женщина, сэр! — повернулся управляющий к Фархшему. — Еще вчера была посудомойкой, а сегодня уже владелица такого первоклассного отеля. Это особый дар, талант от Бога.

Патриция не любила, когда в присутствии ее Джонни хвалили другую женщину, а не ее саму. Она тихонько кашлянула, чтобы остановить управляющего, и спросила:

— А ваши старики довольны?

— Что вы сказали? — не дослышал управляющий и наклонился в сторону Патриции.

— Ваши родители счастливы?

— Вы о моих стариках?

— Именно.

Управляющий выпрямился и посмотрел в сторону Фархшема, который любовался букетом цветов на столике, казалось, он искал единомышленника. Не найдя его, он решил честно ответить:

— Пожалуй, нет!

— Почему же? — круто повернулся от столика и направился к управляющему Дон Фархшем.

— Для их возраста поворот оказался слишком крутым, — тихо сказал управляющий и легонько прислонился к креслу.

— Как они это пережили?

Теперь вопросы задавал только Джон Фархшем, и они стояли с управляющим друг напротив друга.

— Очень грустно, но отца хватил удар и, боюсь, он долго не протянет.

— А мать?

— Мама стала немного не в себе.

— Да-а?

Управляющий не хотел свернуть с оптимистической направленности своего рассказа. Правота его была очевидна, и он продолжал на высокой ноте:

— И все же так для них лучше. У них есть все удобства, которые им нужны, и они там досмотрены и накормлены, и я их навещаю, хотя… — он немного помолчал, потом заключил: — старость — это грустное зрелище.

Фархшем сочувственно посмотрел на управляющего и мечтательно сказал:

— Это очень трогательно, старина.

— Всех это трогает и удивляет.

— Меня особенно.

Патриция уже давно с тревогой наблюдала за Джоном Фархшемом — что-то тревожило ее в его поведении.

— Только не волнуйся, дорогой, — проворковала она, не поднимаясь с уютного кресла.

— Не надо, дорогая, — сказал он Патриции и опять обратился к управляющему: — Все это волнует меня гораздо больше, чем вы можете предположить, милейший.

— Почему? — управляющий недоуменно и внимательно смотрел на Фархшема.

— Видите ли, я ведь тоже знавал одну такую женщину, такого сорта, — тихо, как будто только управляющему, сказал Фархшем.

— Не может быть?!

— Это почему же?

— Она неповторима. Ее послал нам Бог!

— Джонни, только не волнуйся, милый!

— Хорошо, дорогая.

Фархшем уже устал от рассказа управляющего, который, увлекшись, готов был бесконечно восхвалять достоинства женщины, вытянувшей его из нищеты. Он резко переменил тему:

— Кстати, я послал своему другу телеграмму с приглашением провести с нами конец недели. Это мистер Джулиус Сэдверборг — адвокат.

— Слушаюсь, вас, сэр.