— Вы сегодня очень мрачны, Эндрюс.

Но Блэкфорда не могли остановить миротворческие реплики Стэфани — он намерен был высказать все, что пережил сегодня и освободить свою душу от унижения и отвращения к окружающему его сегодня дискомфорту:

— У себя дома…

— А мой дом в чем виноват?

— У себя дома вам достаточно только снять телефонную трубку, и вы получите вполне приличный завтрак или обед с прекрасной сервировкой.

— Но я не хотела сегодня обедать дома.

— Ваш роскошный, комфортабельный, надежный автомобиль может мгновенно доставить вас в любой первоклассный отель, расположенный в действительно живописной местности, не то что здесь. А вы приезжаете к этой отвратительной свалке, в этот мерзкий, запущенный трактир и еще восклицаете: «Как мило!» Стоит ли для этого быть миллионершей?

— Ах, вот в чем дело?

— Именно.

— Чушь!

— Что чушь?

— Ваш вопрос. Когда-то я, впервые получив неограниченные деньги, со стремительной радостью окунулась в светскую жизнь. И как вы думаете, сколько мне потребовалось времени, чтобы устать от беготни по магазинам и почувствовать отвратительную тошноту от всей этой роскоши и бесполезной суеты, которая вам так по душе?

— А вам нет?

— В некотором смысле.

— И все же?

Не отвечая на последний вопрос, Стэфани продолжала начатую раньше мысль:

— Я устала раньше чем через две недели от бесполезной светской жизни со всеми ее прелестями. Мой отец…

— Но мы говорим о нас с вами.

— А что мы без своих родителей? Без того, что они заложили в нас и построили для нас?

— Не всегда.

— Очевидно, — примирительно сказала Стэфани и все же настойчиво продолжала: — Мой отец, имея сто миллионов, всегда ездил в третьем классе и тратил на себя только разумный минимум, кроме тех случаев, когда ему приходилось принимать нужных людей. Для чего ему было тратить лишнее? Ел и пил он столько же, сколько обычный человек на этой земле, одежды носил тоже не больше, только с большей аккуратностью. Я стараюсь поступать так же, как он.

— Тогда почему же вы любите деньги и терпеть не можете тратить их?

— Приходится все же тратить.

— Не без того, но для вас это наказание господне — расстаться даже с мелкой монетой.

Сказав это, Эндрюс Блэкфорд почти с испугом посмотрел на Стэфани, удивляясь своей смелости — этого он себе ни разу не позволял, общаясь с этой неординарной женщиной.

— Потому что деньги — это сила. Деньги — это свобода. Деньги — это уверенность. Деньги — это значимость, не напускная, а настоящая.

— В этом я с вами согласен.

— Еще бы вы не согласились!

— Но…

— Знаю, знаю, что вы хотите сказать: у нас с вами разное отношение к деньгам, дорогой Эндрюс.

Стэфани Харпер, а теперь она выглядела истинной дочерью своего отца. Ох, и порадовался бы он, взглянув на нее в эту минуту. Разговор о капитале, о деньгах делал ее возвышенной, недосягаемой и даже монументально-прекрасной той особенной красотой, непонятной многим. Эта красота не только притягивала, но и пугала, как водопад, как гейзер, в общем, как разбушевавшаяся стихия. Отвести от нее взгляд было невозможно.

— Превратить один миллион в два мне легче, чем какой-то бедной женщине сделать десять из пяти, даже если она сумеет раздобыть эти первые пять.

— Надо иметь особые способности.

— Это талант. Способности плюс трудолюбие, бережливость, ум и чувство радости видеть, как деньги делают деньги. По существу говоря, они потом оборачиваются сами собой, надо только разумно их направить.

— Конечно, дорогая Стэфани, у вас столько талантов, но самый главный из них — делать деньги: все это знают. Я же умею их только тратить.

— Это я хорошо знаю.

— Обратили внимание?

— И на это тоже.

— На что же еще?

— Но мы говорили о деньгах.

— Ах да! Для меня деньги — это вульгарная проза, растлевающая душу забота.

— Когда их нет?

— И когда есть тоже. Конечно, они мне нужны, но я их не люблю.

— Не любите? Странно?

— Ничего странного. Когда это возможно, я стараюсь о них не думать.

— Не думаете?

— Именно, не думаю.

— О чем же вы тогда думаете, если не о деньгах? О женщинах?

— Да, но не только прекрасный пол занимает мои мысли, есть еще интерес.

— Думаете о еде?

— Тоже не всегда, хотя я к ней довольно привередлив. Сознаюсь, не ожидал такого, — он обвел взглядом стол и вздрогнул от отвращения.

— Чревоугодие — один из сакраментальных грехов.

— Не надо о грехах, дорогая.

— Так вот отчего у вас плохое настроение?

— Не только.

— Согласитесь!

— Вовсе нет.

— И все же?!

— Вы обещали мне изысканное развлечение.

— Вы не получили его?

— Нет.

— Почему?

— Вы сказали мне, что нашли прелестное местечко на берегу реки, где мы можем съесть восхитительный завтрак, приготовленный по-деревенски, на лоне природы.

— И что?

— Разве эту грязную дыру можно назвать восхитительным местом?

— Вы раздражительны.

— Скажите честно, приходилось ли вам хоть раз в жизни завтракать более отвратительно, чем сегодня?

— Что здесь так отвратительно?

— Здесь нет даже отдельного кабинета, и сюда в любую минуту может войти кто угодно.

— И что?

— Мне это, мягко скажем, неприятно. Я хочу наслаждаться вашим обществом там, где нам никто не помешает.

— Нам и здесь никто не мешает.

— Мне мешает грязь, дискомфорт, плохая, даже отвратительная, обстановка…

— Не продолжайте в том же духе. Перестаньте киснуть, а то можете сквасить и меня. Я тогда вам не завидую.

— Сегодня я и сам себе не завидую. В городе, в хорошем ресторане нам было бы куда лучше. К тому же, по-моему, пошел противный дождь.

— Это тоже моя вина?

— И даже это.

— Я что, позвонила в небесную контору и заказала на сегодня дождь?

— Не смейтесь. Это дополняет ваше представление о прекрасном дне, проведенном за городом.

— Загородная прогулка так вас утомила, дорогой Эндрюс, что вы стали не похожи сами на себя.

— А я, как раз, хотел обратить ваше внимание на себя, больше здесь не на что.

— А вы кто или что?

— Вот видите, ваша ирония дополняет весь антураж нашего завтрака.

— У меня нет чувства юмора.

— Есть, и еще какое, на него натыкаешься, как на подводный риф, когда совершенно не подозреваешь об этом. Но меня сегодня мучает еще один вопрос.

— Спрашивайте.

— Почему у людей, умеющих наслаждаться жизнью, никогда не бывает денег, а люди, у которых они есть, не умеют пользоваться ими?

— Вы не слишком любезны, Эндрюс.

— А вы не слишком щедрая хозяйка.

— Что же вы хотите, дорогой мой гость, если считаете меня здесь хозяйкой?

— Умоляю вас, Стэфани, сядем в машину и прокатимся куда-нибудь.

— Для чего?

— В вашем автомобиле гораздо уютнее, чем в этом грязном трактире.

— Мне надоел мой автомобиль.

— В нем мы найдем гораздо больше уединения, чем в этой дыре.

— Я же сказала, мне надоела моя машина.

— А мне нет, я бы хотел иметь такую.

— Я думала, что вам будет приятно посидеть и поболтать со мной в этом старинном, немножко удаленном от шумного города ресторанчике. Но теперь я вижу, что вы капризный старый холостяк.

— Кто-о?!

— Вы думаете только о еде и своих мелких удобствах.

— Не скажите!

— Скажу, скажу. Вы еще хуже, чем Джон: с тем, по крайней мере, можно поговорить о боксе и теннисе. А с вами…

— О чем со мной?!

— Только о деньгах.

— И что же?

— Это меня, скажем так, утомляет.

— Неужели вам это не интересно?

— Нет… О если бы вы знали моего отца!

Эндрюс Блэкфорд, в порыве откровенности, забыл, кто находится рядом с ним и ответил на это восклицание совершенно не подумав о последствиях:

— Очень рад, что не знал его.

Стэфани выпрямилась на стуле, как пораженная током, стала даже намного выше ростом, чем была, все вокруг нее засверкало непредвиденной опасностью. Она, как рыба скат, приготовилась поразить все вокруг себя электрическими разрядами необычайной силы:

— Что-о?!

— Я говорю…

— Что вы сказали?!

— Милая, моя очаровательная Стэфани, раз мы друзья, я имею право быть откровенным.

— Откровенным!

— Да, откровенным. То, что вы рассказали мне о вашем отце, убеждает меня в том…

— В чем?

— …несмотря на всю его родительскую нежность и трогательную заботливость, которые извиняют и прощают чрезвычайно развитую в вас черту эдипова комплекса.

— Какого комплекса?

— Эдипова. Эта ваша черта страшно утомительна. Как выразился бы доктор Фрейд, который был, видимо, страшной занудой, способным обездолить и вывести из равновесия самый высокопоставленный клуб в Сиднее.

— Мой отец?!

— Успокойтесь, дорогая Стэфани, я ведь с полной откровенностью как друг…

— Как вы смеете так говорить о моем отце!

— Я…

— Не смейте, вы — полное и беспредельное ничтожество!

— Стэфи, выбирайте выражения!

— Вы спрут, который только заглатывает пищу. Мой отец сделал сто пятьдесят миллионов, а вы за всю жизнь не сделали и тысячи! Вы…

Но Эндрюса Блэкфорда не остановили электрические разряды, которых только он мог не заметить, и он пошел дальше, как вода в открытый шлюз: