– Расселю. Сейчас же расселю, – продолжала яростно трясти невинными кудряшками Илона Валерьевна.

Обещание свое комендантша сдержала только наполовину – написала докладную и на этом поставила точку, а жаль. Возможно, расселение уберегло бы ее любимицу, Неонилу Кива, от драматического поворота в судьбе.

При прочих равных Наташке повезло больше: у нее оказались непьющие (или пьющие в меру) состоятельные родители.

Отец Бабич примчался в техникум, уединился сначала с завучем, потом с директором.

На следующий день к служебному входу учреждения подъехал фургон, и из него выпрыгнули два бравых униформиста.

Деловито выгрузив из фургона коробки с лейблом известного производителя компьютеров, униформисты еще некоторое время мелькали в коридорах техникума, после чего все стихло, и покатилась привычная жизнь, только вот Наташка совсем потеряла страх.

…Примерка, на которой Ниле не пришлось ничего исправлять и переметывать, прошла на одном дыхании. Чистые линии, ни одного неверного шва – Нилкин талант выглядывал из каждого стежка и выточки.

– Здорово, – восхитилась Эльза, – хоть сейчас на «Неделю моды в Москве» или на «Адмиралтейскую иглу».

– Спасибо, – с достоинством отозвалась Нилка, – это у меня от бабушки. Она закройщицей проработала всю жизнь. Мне нравилось смотреть, как она шьет.

Детские воспоминания неожиданно увлекли Нилку.

Бабушка перед началом шитья ставила свечку в церкви и свято верила, что удачно сшитая вещь – подарок от Бога.

Так далеко Нилка в своей вере не заходила, но, по примеру бабушки, в рождении одежды тоже видела божественное начало.

Необъяснимым образом пальцы знали, как и что нужно делать, чтобы подарить миру еще одну вещь. И не важно, что это – блузка или юбка, пиджак или пижама – это была магия. Поэтому, – выстроила теорию Нилка, – в одних вещах тебе везет, в других – ты проходишь незамеченным по судьбе, в третьих – тебя постигают неудачи.

– Тебе бы в дом моды какой-нибудь, – донеслось до Нилки.

– Думаешь? – Нилка смотрела с жадной надеждой.

– Знаешь, – Эльза сбросила маску неприступности, – у нас в городе я таких точных глаз и рук никогда не видела. Мы вечно телом закрываем амбразуру, я имею в виду ляпы модельеров-закройщиков. А нашу швейку хочется взорвать, чтобы ткани не переводила. Девчонки отказываются в ее показах участвовать. Больше позора, чем денег. Нет, правда: фасоны – прощай молодость, расцветки – похоронные, размеры – просто атас, а качество шитья – вообще отстой. Руки обрывать за такое нужно.

– Зато есть бутики и магазины известных марок, – примирительно сказала Нила, в двадцатый раз одергивая и оправляя сарафан на фигуре Эльзы. Это было лишним – сидел сарафан идеально. Теперь главное – не спугнуть магию, не испортить строчкой.

– Ой, да ничего здесь нет. Сотни две бутиков и несколько магазинов модной одежды. Не Париж, одним словом.

Не Париж. Париж…

Знакомое слово, черт возьми. Нилка неожиданно осознала, что, став классным модельером-закройщиком, она может поехать в Париж и предложить себя какому-нибудь дому моды. Там нужны руки талантливых мастериц.

До Парижа далеко, а до конкурса – два дня. Если все будет хорошо (тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить), то она получит приз – швейную машинку «Зингер». Спонсор расщедрился.

Это было уже слишком – чернильное пятно на подоле величиной с тарелку.

В голове у Нилки стало пусто до звона. Она пялилась на пятно и силилась сообразить, что это и как теперь быть, но ничего в голову не приходило, кроме дикого желания придушить Наташку.

– Слушай, кутюрье, кому, интересно, ты так насолила? – Тамара подняла надменную бровь.

Платье было испорчено непоправимо, и никакие пятновыводители, окажись они под рукой, не могли спасти положение – осталось полчаса до показа.

– Какая теперь разница, – всхлипнула Нилка, так ничего и не придумав. Глаза стали красными, как у кролика, даже надбровные дуги приобрели розовый оттенок. Pink. Бе-е-е.

Новости одна хуже другой сыпались на Нилку с самого утра.

Начало положило известие о том, что Эльза подвернула ногу и в показе участвовать не будет. Значит, вся работа псу под хвост. Манекенщицы только с виду все на одну фигуру.

– Зачем только менялась с Плашко? – подлила масла в огонь старуха Варенцова.

Глаза у Нилки налились слезами.

– Откуда же я знала?

– Вот что, Кива: Тамара ведь не отказывается выйти в твоем платье, так что не разводи сырость, иди и работай.

– К этому платью блондинка нужна, – шмыгнула носом Нилка.

Затянувшийся спор уже стал выводить из себя Варенцову: она была организатором конкурса, со всех сторон ее атаковали вопросами, и у нее не было времени объяснять перфекционистке Кива, что молодости все к лицу.

Уже переключившаяся на более важные дела, Юлия Валентиновна, услышав это заявление, обернулась и выкатила водянистые глаза:

– Да что ты говоришь?

– Юлия Валентиновна, – взвыла Нилка, – оно ей не идет! Ну правда!

– Ну, ты даешь, Кива. Может, к твоему платью Линду Евангелисту нужно было выписать? – с сарказмом спросила она. – Прекрати реветь и радуйся, что Тамара не против выйти в твоем платье, а то я подумаю, что ты хочешь отказаться от конкурса.

И, сопровождаемая такими же, как Нилка, попрошайками-надоедами, Варенцова удалилась.

Только Нилка отошла от первого потрясения, теперь вот – это пятно.

Может, пошло оно все к черту?

К черту?

Не-ет, она не сдастся, не доставит радость корове Бабич.

Схватив сарафан, Нилка понеслась в мастерскую. С развивающимися волосами, Тамара неслась за нею.

Ворвавшись в мастерскую, Нилка кинулась к пакету, в который собрала лоскуты – остатки ткани.

Остатки были аккуратно сложены, свернуты в тугой миниатюрный рулончик и перевязаны сутажной лентой. Проклиная свою аккуратность, Нилка раздербанила рулончик, вытряхнула несколько лоскутов и стала прикладывать один за другим к пятну.

Подобрав размер, вырезала из лоскута форму – попадание было почти полным. Тамара не успевала следить за Нилкиными руками. Несколько движений ножницами, пулька ниток, иголка – все мелькало, как в хорошо отрепетированном танце.

– Что ты делаешь? – удивилась девушка, наблюдая, как Нилка приметывает кусок ткани на пятно.

– Жюри заплатку не заметит, – объяснила Нилка, накладывая стежок, – далеко. – Нилка откусила нитку. – Надевай.

Тамара втиснулась в платье, и сразу стало ясно, что оно с чужого плеча. Как ни одергивала, как ни вытягивала швы Нилка, лучше от этого не становилось. Все пропало.

В Нилке будто что-то надломилось, какую-то гайку сорвало: она уткнулась в ситцевый подол и разревелась.

– Прекрати реветь. – Тамара стянула с себя наряд, добив Нилку безупречным загаром. – Почему бы тебе не выйти в нем самой на подиум? То есть на сцену. Ты мельче меня, и тебе оно будет в самый раз. Давай-ка, надевай.

…Действо напоминало КВН.

Первый ряд занимало жюри, следующий – завитые и разряженные конкурсантки, над которыми густым облаком клубились запахи гелей, туалетной воды, лака и антиперспирантов.

Ведущий конкурса – студент четвертого курса с отделения промышленного оборудования, напомаженный донжуан с красными губами Сашка Шепелявых, в черной тройке и бабочке похожий на юного беса, объявил в микрофон:

– Господа! – Сашка выдержал красивую паузу, явно воображая себя популярным шоуменом. – У меня два объявления. Первое: по техническим причинам изделие Натальи Бабич в показе не участвует. Второе: по состоянию здоровья модель под номером шестнадцать, Эльза в показе не участвует, по этой причине свои изделия участницы конкурса будут демонстрировать сами или же с помощью дублеров из числа моделей.

Представив, как Бабич пытается втиснуться в платье на три размера меньше, Нилка прыснула в кулак.

По залу пробежал легкий шорох, старушка Варенцова простучала каблуками по проходу, и все забыли о сказанном – у бокового входа в зал появилась первая модель.

– Итак, дорогие друзья! – продолжил с энтузиазмом Сашка. – В нашем техникуме подобный конкурс проводится впервые. Да что там в техникуме! Такой конкурс проводится вообще впервые в истории существования среднего профессионального образования. – В этом месте зал одобрительно загудел. – Так не посрамим же лица СПО!

– Не посрамим! – заревел зал.

Тон был задан, далее конкурс проходил в интерактивном режиме.

Во время демонстрации нарядов Сашка Шепелявых крутил головой, прижимал ладони к сердцу и закатывал глаза, и зал с восторгом реагировал на эти телодвижения, особенно мужская половина.

На сцене одна за другой появлялись модели. Открытые ноги, плечи и декольте будущие сварщики и техники по обслуживанию ткацких станков встречали бурными аплодисментами.

Каждый раз, когда жюри поднимало таблички с оценками, Нилка от волнения впивалась зубами в косметический карандаш. Пока все шло неплохо. Пока еще никто не получил десять баллов.

– Номер двенадцать! – прогремел в микрофоне голос Шепелявых. – Встречайте! Неонила Кива в платье собственного производства!

– Улыбайся, – шепнула Тамара.

Нилка почувствовала легкий толчок в спину и оказалась в актовом зале.

Зашарканная сцена заштатного актового зала даже отдаленно не напоминала подиум. Вместо юпитеров – тусклые от пыли электролампы, вместо шикарной публики – знакомые рожи. Да и кутюрье с мировым именем не оправлял на Неониле Кива в последние секунды свое творение, но Нилке пригрезилось, что все именно так.

По проходу она шла как в тумане – ничего не видя перед собой, и чудом добралась до сцены.

Чужие мокасины слетали с пятки, приходилось подволакивать ноги, чтобы их не потерять.

Бабу Катю бы сюда, мелькнуло на периферии сознания.

Она бы не узнала внучку – стараниями Тамары от бледной спирохеты и поганки не осталось и следа. Нилкино лицо светилось, словно лик. Неужели пережитое потрясение ее так изменило? Или дело в румянах и нескольких штрихах, оттенивших брови? Не может быть. Тогда в чем? Или во всем сразу?