У меня много нескромных эстампов; однако ни на одном из них нет изображения сценки, подобной нашей. Если бы я был в состоянии шутить, то сказал бы вам, что не понимаю, как это решетка не расплавилась, находясь между нашими двумя огнями.

Вскоре вошла сестра-привратница. На наше счастье женщина она была грузная, поэтому ее тяжелые шаги заранее предупредили нас о ее приходе. Она сообщила, что две аббатисы и три сестры ждут меня в исповедальне. Когда в женскую обитель приходит священник и ему выпадает счастье понравиться ее обитательницам, его тотчас начинают осаждать со всех сторон просьбами об исповеди: девицы хотят поведать ему все, что накопилось у них на душе. Духовник двадцати четырех лет вполне в состоянии исповедать двенадцать монашек. Двенадцати очаровательных затворниц с него будет вполне достаточно.

Я ответил посланнице, что сегодня очень устал и не смогу исполнить их просьбу, но завтра я приду в это же время и буду счастлив выполнить все их пожелания. Сестра-привратница сообщила мой ответ просительницам; меня попросили сдержать слово, а также спросили мой адрес — в случае, если завтра кто-либо из жаждущих не сможет прийти на исповедь; я дал адрес своего приятеля, доктора теологии. Опасаясь совершить еще какой-нибудь легкомысленный поступок, я удалился. Да, забыл сказать: вот уже два дня, как положение Розетты изменилось к лучшему; после того, как прошел слух, что она имела счастье у меня исповедаться, чуть ли не все сестры почли своим долгом вечером навестить ее. Нашлось даже несколько монахинь, признавшихся ей, что хотели бы вести светскую жизнь исключительно ради удовольствия поведать о своих приключениях такому хорошенькому духовнику, каковым они меня считали. Розетта позаботилась известить всех, что внешность моя обманчива (что соответствовало истине, только наоборот) и, несмотря на кроткий и нежный вид, душа у меня суровая, и я непримирим к грешницам. Коварная воспользовалась простодушием монахинь.

Выйдя из Сент-Пелажи и переодевшись, я отправился к господину Леду; тот сидел дома совершенно утомленный, ибо с раннего утра наносил визиты многочисленным добрым душам, желая заручиться их помощью в деле освобождения моей любовницы. Почтенный наставник заверил меня, что уже завтра Розетта будет свободна, даже если отец мой не даст на это своего согласия; его друзья обещали ему свою помощь, а когда он брался за дело, ему обычно все удавалось, какие бы препятствия ни приходилось ему преодолевать. В этот день господин Леду ужинал дома, а посему попросил меня откланяться — меня не должны были видеть у него в доме. Я поблагодарил своего наставника и отправился искать общество на сегодняшний вечер. Впервые в жизни я отправился туда, где обычно собирались люди благоразумные. Когда я пришел к графу де Монверу, все с удивлением воззрились на меня, а затем поздравили с прибытием. Весь вечер я провел в содержательных беседах, в том числе и о политике. Я присоединил свой голос к голосам тех, кто возносил хвалы нашему августейшему монарху, о котором вы, милый маркиз, в каждом письме отзываетесь с таким восхищением и любовью. Скажу честно, от этого я люблю вас еще больше, ибо вы воздаете должное государю, который великодушием своим равен Людовику XII, а храбростью — Филиппу Августу.

Судьба благоволит к людям рассудительным. Во всяком случае, в тот вечер она обошлась со мной исключительно милостиво. После ужина решили поиграть в карты. Господин граф, не отличавшийся крепким здоровьем, вскоре удалился; тогда страсти разгорелись: было предложено сыграть в ландскнехт; я поставил несколько луидоров. Фортуна была ко мне благосклонна: я выиграл более двух сотен луидоров. Игра закончилась к моему величайшему удовольствию. Полночи я не спал, испытывая ощущение величайшего счастья и благодаря Небо за своевременную поддержку: сейчас я особенно нуждался в деньгах.

Утром я получил письмо от мадам де Дориньи: она приглашала меня на чашку шоколада. Затем пришел господин Леду и сообщил, что отец мой категорически противится освобождению Розетты, отчего разговор у него с отцом получился весьма бурным. Пока духовник излагал мне свои опасения, вошел отец. Увидев у меня господина Леду, он тотчас догадался, какая причина привела его ко мне. Без всяких недомолвок, твердым и беспрекословным тоном отец заявил, что Розетта покинет исправительный приют не раньше, чем через десять лет, а мне, ежели я не прекращу свои попытки освободить ее, вскоре придется сильно в этом раскаяться. Господин Леду пожелал смягчить речь отца, но получил суровую отповедь. Тогда мой благочестивый наставник благодушно и величественно заявил, что нам придется обойтись без его согласия. Отец мой позволил себе в этом усомниться, чем задел честь господина Леду. А надобно знать, что истинно благочестивые люди слов на ветер не бросают. Господин Леду откланялся и отправился устраивать смотр своей артиллерии; главное, ему удалось привлечь к этому делу мадам де Дориньи. Когда через час я прибыл к этой даме, карета ее была заложена, а сама она уже облачилась в платье для выхода. Завидев меня, она пригласила меня зайти, но только на несколько минут, ибо она договорилась с двумя своими подругами, занимавшими высокое положение в обществе, встретиться с министром, который как раз прибыл в Париж. Им предстояло добиться освобождения одной честной девушки, попавшей в Сент-Пелажи. Девушку эту рекомендовал ей один почтенный священник. Я не стал говорить ей, что знаю, о ком идет речь, а просто благословил ее на это правое дело и решил поскорее удалиться, дабы не задерживать ее.

Добрые дела лучше всего делать после удовольствий. Под каким-то пустячным предлогом она заманила меня к себе в будуар. В отличие от вчерашнего дня, сегодня на мне не было судейской мантии. Я поцеловал ее, стараясь не задеть прическу и не помять платье. Затем, чувствуя себя необычайно ей признательным, я одарил ее неведомыми прежде удовольствиями. Она же, не желая быть неблагодарной, не отставала от меня в желании доставить удовольствие мне. Когда она встала, на лице ее играл восхитительный румянец, достичь которого невозможно никакими искусственными ухищрениями; ничто не сравнится с теми красками, кои появляются на лице женщины после любовных игр; живость этих красок зависит от темперамента женщины.

Я отправился к председателю и сообщил ему, что, возможно, уже сегодня вечером мы будем ужинать в обществе Розетты. Он взял на себя хлопоты по организации праздника. Мы поехали в Пале-Рояль, где обсудили, как нам украсить наш праздник. Было решено отправиться в сад к шевалье де Бурвалю; шевалье должен привести свою любовницу, а председатель — захватить с собой певичку из «Опера-Комик»; меня, разумеется, будет сопровождать Розетта. Решение было принято, и мы расстались; Лавердюру было поручено все приготовить. Я взял на себя все расходы, ибо праздник устраивался в мою честь. Наконец мы разошлись в разные стороны, и я остался наедине со своими тревогами.

Обедал я вместе с отцом. Во время обеда ему принесли письмо, в котором секретарь министра просил его согласия на освобождение из Сент-Пелажи некой девицы по имени Розетта, ибо за нее ходатайствовали весьма высокопоставленные особы, коим министр не мог отказать. Отец сразу понял, что сие означает. После обеда он вызвал меня к себе в кабинет и без проволочек заявил, что согласен исполнить мое желание: коли я все еще хочу освободить свою Розетту, я могу отправиться вместе с ним в Сент-Пелажи и забрать ее оттуда. Однако, продолжил он, ежели у меня еще сохранилась любовь к отцу, я обязан пообещать больше никогда не встречаться с этой девицей, взять в жены богатую наследницу из хорошей семьи, добродетельную, молодую и красивую, и подарить ему наследника. Я бросился к нему на шею и пообещал исполнить все его требования.

Мы сели в карету и поехали к начальнику полиции, который вручил отцу приказ об освобождении Розетты. Отец, угадав мои желания, позволил мне удалиться; понимая, что сегодня я наверняка захочу провести вечер с освобожденной красоткой, он также предупредил меня, что вечером ужинает вне дома. Что за великодушный отец! О, дорогой маркиз, у меня просто слов нет, как я был ему признателен!

И вот я уже в Сент-Пелажи. Я прошу дозволения поговорить с матерью-настоятельницей; она идет ко мне, но мне кажется, что она двигается слишком медленно — столь велико мое нетерпение. Я предъявляю ей приказ об освобождении; она вертит его в руках, а потом спрашивает, кто я такой; я объясняю; она интересуется, не принадлежу ли я к церковному сословию; я заверяю ее, что нет; она поражена: оказывается, есть священник, похожий на меня как две капли воды; однако у нее даже не мелькает сомнений, что я могу быть тем самым духовником, коему все сестры общины хотели раскрыть душу. Она посылает за Розеттой; я показываю своей возлюбленной приказ о ее освобождении: она может идти собирать свои вещи.

Тем временем прибыл изумленный доктор теологии — мой приятель, адрес которого я дал монахиням. Сегодня утром он получил десять писем от монахинь, просивших исповедать их. Следует сказать, что приятель мой иногда исполняет обязанности духовника, но лицом он страшен как черт. Его отвели к решетке, где уже толпились страждущие сестры. Едва они завидели его, как все дружно закричали, что произошла ошибка: они ждали совершенно иного священника. Моему приятелю пришлось покинуть приют. Встретив его на дорожке, я рассказал ему о своей выдумке. Будучи доктором теологии, он тем не менее знал толк в шутке, поэтому мы вместе посмеялись, а потом сели в карету. Тут появился господин Леду; увидев меня, он печально заявил, что бедняжка Розетта останется в приюте: он явился утешать ее.

— Как? — удивленно воскликнул я. — Неужели такая безделица, как освобождение невинной девушки, не в вашей власти?

Он вздохнул. Иногда мы без меры уповаем на возможности некоторых людей, не имея для того никаких оснований. Впрочем, я не стал испытывать его терпение и сообщил, что Розетта уедет со мной. «Слава Господу», — вздохнул сей святой человек. Появилась Розетта. Хотя белье и одежда на ней были грязные и висели как тряпки, тем не менее радость оказаться на свободе делала ее вполне привлекательной. Она расцеловала настоятельницу, сестру-привратницу и в один прыжок преодолела расстояние между воротами приюта и каретой. Если бы кто-нибудь увидел обоих моих благочестивых друзей в ее обществе, им это могло бы весьма повредить; однако Розетта повела себя благоразумно, и я за это ей признателен.