Винсен помнил эти карточки, на которых его мать писала большие буквы: красные гласные, синие согласные. Вспомнил он и лицо маленькой сестренки, хотя думал, что забыл.

Протягивая Даниэлю блокнот, он увидел, что на столе остался еще один, последний. Ему пришлось собрать все свое мужество, чтобы взять и открыть его. Немного измененный почерк, неровный, кое-где строчки налезают друг на друга.

Наверное, этот поезд никогда не доберется до места, он везде останавливается, я устала. Бет спит, положив голову мне на колени, и писать не очень удобно. Может, к вечеру мы доберемся до Парижа, до нашей квартиры. Я взяла с собой все дневники: если вдруг он станет рыться в нашей комнате, он ничего не найдет. Вчера он стучал ко мне в дверь, но я не открыла. Когда я вышла утром, он был еще там. Он, как безумный, упрашивал меня не уезжать. Он был жалок и смешон, так я ему и сказала. Мое самое заветное желание – не находиться с ним больше под одной крышей. Он стал умолять меня ехать в другое место, только не в Париж, только не в нашу квартиру и Пантеона. Он совсем не в себе: похоже, это ты внушаешь ему такой ужас даже издали, из плена, это ты пугаешь его больше Страшного суда.

Теперь все было ясно, но тогда Юдифь не могла этого понять: ее ослепила ненависть к Эдуарду. Может, в нем проснулись совесть и ужас перед содеянным. Он не хотел, чтобы она появлялась дома в Париже, потому что знал, что он там ей уготовил. Он оказался между молотом и наковальней: было от чего обезуметь!

Он даже рвался отвезти меня на вокзал. К счастью, его остановила Клара. Последнее время она как-то странно на меня поглядывает. Я даже думаю, что она что-то подозревает. Ей я оставляю мальчиков: что бы ни случилось, она сможет о них позаботиться в мое отсутствие. Она мужественная женщина. Нo хоть она и любит больше тебя, Эдуард – тоже ее сын. В этой материнской любви для меня нет места. Когда я ставила чемодан в багажник, он опять пытался заговорить со мной. Он шептал прямо в лицо, и меня передергивало. А потом, когда он взглянул на Бет – она такая милая в своей маленькой шляпке – и понял, что я беру ее с собой, он совсем потерял рассудок. Он вел себя как ненормальный, требовал, чтобы она осталась с братьями и кузенами. Он попытался схватить ее за руку, но я запретила ему прикасаться к ней. Он сказал, что я лезу в волчью пасть, что я должна слушаться и доверять ему, или хотя бы оставить Бет в Валлонге. Доверять? Ему? Я рассмеялась ему в лицо.

Винсен перевернул страницу, дальше ничего не было, никаких записей. История матери и сестры обрывалась на этом смехе. Конечно же, поезд доехал до Парижа, Юдифь добралась до дому, а на рассвете, на следующий день, их арестовало гестапо.

Избавиться от Юдифи – это одно, но погубить Бет – совсем другое. Как Эдуард жил с двойным преступлением на совести? Каково молчать два года до возвращения брата? И при этом продолжать думать, что отвел от себя опасность. Юдифь исчезла, никто ничего не узнает. Война окончена, жизнь продолжается. Но Шарль нашел эти блокноты в квартире у Пантеона.

Три недели отец добирался до Парижа после пяти лет плена, о котором не мог даже вспоминать. Едва оказавшись в Париже, он связался с Кларой, а та сообщила ему об аресте Юдифи и Бет, об их депортации и гибели. Жизнь его превратилась в руины, и к ним добавилась исповедь жены. В какой момент он все понял? Ему что, не хватало решимости и он нашел ее в Валлонге?

А как Эдуард принял своего брата? Сколько времени понадобилось Шарлю, чтобы решиться? Он, наверное, расспрашивал людей в Эгальере и Авиньоне, пытался установить, кому Эдуард донес на невестку. А потом однажды ночью он пришел и предъявил счет. «Я хотел, чтобы он сам во всем признался». Без этого признания он бы не выстрелил. Какой же мистический ужас испытал Эдуард, когда понял, что Шарлю известно все, и об изнасиловании, все до мельчайших подробностей? Когда понял, что их гибель не спасет его? Когда понял, что брат его убьет?

С горящими глазами, не глядя ни на кого, Винсен поднялся и, подойдя к окну, широко распахнул его.

– Я тоже дочитал, – пробормотал Даниэль.

Они стояли рядом и опирались на перила из кованого железа. По мостовой медленно двигалась машина с включенными фарами, но уже светало.

– Это чудовищно, – вздохнул Даниэль.

Не мешая остальным, они с Винсеном молчали, оглушенные, не способные думать о ком-либо, кроме отца. Они, наконец, получили объяснение его высокомерному молчанию, его холодности.

– Возьмите блокноты, – вдруг сказал Ален у них за спиной.

Винсен первый решился обернуться. Кузены смотрели друг на друга так, будто виделись впервые. Винсен протянул руку к блокнотам, и Ален опустил глаза, не в силах выдержать его взгляд.

Мертвенно бледная Мари так и осталась сидеть на канапе. Готье стоял, прислонившись к стене, около раскрытой дверцы сейфа.

– Больше нечего добавить, и мы все это понимаем, – хрипло начал он. – То, что произошло, – отвратительно… Но все эти годы мы жили в неведении, и нас это не касалось. Шарль ничего не говорил, он не рассказывал о Юдифи, ни разу не произнес ее имени… Все хотели забыть войну… А об отце вспоминала только мама…

Он растерянно посмотрел на двух кузенов: те все еще стояли рядом.

– Я знаю, о чем вы думаете. Все мы думаем об одном. Мне стыдно быть его сыном. Это меня… унижает. Я не хочу, я сын убийцы.

– И мы все тоже, – резко заговорил Ален.

Все сразу же повернулись к нему, как будто он сказал чушь. Он стоял напротив Винсена и обратился прямо к нему.

– Как я прочел здесь, мой отец изнасиловал твою мать, а потом послал ее и твою сестру на смерть. И, как я услышал в больнице, твой отец пустил моему отцу пулю в голову. Не думаю, что мы можем друг друга в чем-то упрекнуть. Мы все здесь ни при чем. Положи этот ужас обратно в сейф. У нас есть Клара. И мама.

Винсен сделал какой-то неопределенный жест, но Ален вдруг резко схватил его за руку.

– Ты что, собираешься им все это рассказать?

– Нет, нет, конечно… Отпусти меня, Ален. Удивительно, но именно он встал на защиту Мадлен. А хладнокровие, с которым он говорил, просто поражало.

– Как вы думаете, Клара что-то подозревала? – спросила Мари.

Она, наконец, вышла из ступора и вернулась в реальность парижского рассвета.

– Это невозможно! – тут же возразил Готье. – Это абсурд! Может, она и замечала его взгляды, но ни о чем не догадывалась. Иначе она бы не пережила. Ты понимаешь, что натворили ее сыновья? Думаешь, мать такое может выдержать?

Но они прекрасно понимали: их бабушка могла выдержать все.

– Ну, что решим? – выдохнул Даниэль.

Ему было противно до тошноты. Младший из пятерых, он не принимал решений. Через несколько часов он отправится в министерство и там, в своем кабинете, будет продолжать начатые дела. И это после всего, что он узнал. Его мать умерла не потому, что была еврейкой, а потому, что была слишком красива; его дядя был не «бедным Эдуардом», а последним негодяем; его отец отомстил за жену и дочь и хладнокровно пристрелил брата. Вся семья Даниэля купалась в крови и ненависти.

– Я согласен с Аленом, – сухо проговорил Винсен. – Эта история не должна выйти за пределы этих стен. От этого все равно никому лучше не станет.

Он поддержал решение кузена, но не сразу: поведение Алена шокировало его. Смогут ли они сохранить прежние отношения? Устоят ли перед таким ударом их единодушие, их полное взаимопонимание, оставшиеся со времен войны? К счастью, у них была Клара – связующее звено, и с этой мыслью Винсен убрал блокноты в сейф.

Кладбище Эгальера не вмещало всех людей, пришедших на похороны. Адвокаты, судьи и политики, клиенты, журналисты, а также целая толпа друзей семьи – все приехали отдать Шарлю последние почести. Его смерть получила большой отклик в прессе, появлялись хвалебные статьи, и Кларе приходилось отвечать на сотни соболезнований.

Прямая и гордая, она твердой поступью шла во главе траурного шествия. Позади нее Винсен и Даниэль внимательно следили за тем, чтобы ей вдруг не стало плохо. Дальше шли Готье и Шанталь, Мари с детьми и Магали с Мадлен. Винсен нервно оглядывался. Алена не было, и это оскорбление Винсен никогда не сможет ему простить.

Два часа назад, когда они собирались в церковь, Ален уже отсутствовал. Магали оставила детей дома, с Хелен, решив, что они еще маленькие и им нечего делать на похоронах. Но Мари не стала делать поблажек: Сирил и Лея были с ней. Магали поняла, что приняла неправильное решение, но было уже поздно.

– Ты нигде его не видишь? – сквозь зубы спросил Даниэль. – Вполне в его стиле…

Винсен раздраженно тряхнул головой. Он никак не мог поверить, что Ален может так поступить. Клара это обязательно заметит и начнет задавать вопросы.

Процессия остановилась в нескольких метрах от семейного склепа. Служащие похоронного бюро склонились и поставили гроб, по толпе прокатился удивленный ропот. Рядом с надгробным памятником Морванов стоял новый, и было совершенно очевидно, что Шарля похоронят там.

Быстро переглянувшись, Винсен и Даниэль шагнули к бабушке. Та осторожно подняла вуалетку и смахнула слезы.

– Он хотел лежать отдельно, – сказала она.

Больше она ничего не стала объяснять и не сказала, что поручила Алену организовать похороны, и тот все успел вовремя. Он первый вернулся в Валлонг, связался с мэрией, похоронным бюро и местным муниципалитетом. Могилу вырыли вчера вечером, стенки цементировали ночью, и они едва успели просохнуть. Надгробный камень и стелу Ален выбирал сам, на них уже была нанесена гравировка. Согласившись заняться формальностями, он заявил Кларе, что сам на похороны не придет.

Вперед вышел священник и начал говорить. Это он семнадцать лет назад благословил гроб Эдуарда, пошел навстречу бедной матери.

– И теперь ваши сыновья соединились на небесах, и Господь уготовил им вечное блаженство, – проникновенно говорил он.

Было тихо, его слова сопровождались только всхлипыванием Мадлен, затем служащие похоронного бюро начали опускать гроб. Клара ухватилась за руку Винсена: ей стало плохо. Она поклялась выстоять всю церемонию и не падать, но теперь усомнилась в своих силах. В церкви ей удавалось сдерживать слезы: сказывалась сила характера, да и Готье постоянно пичкал ее лекарствами. Она хотела выстоять до конца ради внуков, ради Винсена, но к горлу подступила дурнота.