– У тебя злобный мерзкий язык, Морган, – сказал он, стараясь сохранять равновесие.

– Ты! Смеешь осуждать меня! Я не знала, что сказать бедняжке Люси, целых два часа выдумываю несусветную ложь, чтобы не волновать ее. Ты не посмеешь пойти к ней в таком виде. Эти царапины – как ты намерен их объяснить?

Обернувшись, он схватил Морган за плечо.

– Я не намерен ничего объяснять, особенно тебе! – прорычал он.

Видимо, Френсис рассчитывал, что она вскрикнет от боли, испугается, но вместо этого Морган твердо и спокойно проговорила:

– Отпусти меня, Френсис. Немедленно.

К ее удивлению, он послушался и молча ушел, грохоча тяжелыми башмаками по булыжнику двора.

Он направился прямо к Люси. Она сама рассказала Морган о визите мужа и о том, что сказал доктор Уимбл. Это очень огорчило Люси, но переживала она в основном за Френсиса, а не за себя.

О том, в каком виде появился муж, Люси не сказала ни слова. Видимо, хорошо понимала его.

К началу октября Люси полностью оправилась, а к Френсису вернулось его обычное чувство юмора. Первые пару недель после своего ночного загула в деревне он почти ежедневно навещал могилу сына у моря. Джеймс рассказал, что Френсис поставил там крест, и они с Люси вместе ходили туда.

Осень выдалась ясная и теплая, и на этот рая ничто не мешало собрать богатый урожай. Впрочем, по всей Англии земледельцы благословляли короля и его новую жену, считая, что сам Господь благоволит этому браку.

Однако появились новые, гораздо более серьезные проблемы. В начале октября Джеймс получил письмо от Перси, который в деталях описывал восстание сторонников старой веры и Линкольншире. Самого Линкольна арестовали за день до письма Перси. Вдохновляемые местными священниками, аристократы и простолюдины объединились, требуя прекратить разорение монастырей, сократить налоги и остановить распространение ереси.

Перси писал, что король наверняка отвергнет все требования. Он со своей стороны ничего не мог сделать, потому что был в тот момент тяжко болен. Но он умолял Джеймса и Френсиса сделать все возможное, чтобы не допустить распространения беспорядков на север.

«Вы и ваш брат – единственные люди в тех краях, верные королю и государству», – писал он в заключение.

Джеймс прочел письмо вслух, когда все собрались в библиотеке.

– Я слышал разговоры об этом в Бамбурге позавчера, – сказал Френсис, – но если король предпримет решительные меры, мятежники быстро отступятся.

– Возможно, – ответил Джеймс. – Ты был бы рад, если бы их усмирили?

– Я предпочел бы, чтобы в Англии вообще не вспыхнула гражданская война независимо от повода. Хотелось бы, чтобы восторжествовали разум, справедливость и добрая воля, но я прекрасно понимаю, что это нереально.

Насколько нереально, обитатели замка Белфорд осознали довольно скоро, когда гражданская война приблизилась к их порогу. В Йорке лорд Латимер и другие католические лидеры организовали паломничество к королевской милости, шествие со знаменами и хоругвями, которое должно было вынудить короля изгнать своих недобросовестных советников и вернуться в лоно матери-церкви. Йорк превратился в военный лагерь, король направил армию на север для борьбы с мятежниками.

Джеймс негодовал по поводу столь наглого политического вызова, брошенного монарху его сувереном, владетелем Йорка. Френсис же, напротив, защищал право повстанцев на их собственные взгляды и верования. Однажды вечером, после особенно бурного обсуждения политических проблем за ужином, Френсис в ярости выскочил из-за стола. Люси собралась последовать за ним, но Джеймс удержал ее:

– Ты не обязана разделять его бунтарские взгляды и должна убедить мужа прекратить неосторожные шутки на столь скользкие темы. Одно дело – высказывать свою точку зрения здесь, в стенах Белфорда, совсем другое – где-то еще.

Люси пробормотала что-то насчет того, что Джеймс, безусловно, прав. Ужин заканчивали и неловком молчании.

Позже Морган решила отыскать Френсиса. Хотя она вполне сочувствовала взглядам паломников Йорка, все же в глубине души не понимала и отчасти презирала тех, кто готов погубить жизнь во имя религиозных идей. Участь Шона О’Коннора все еще жива была в ее памяти. Но больше всего ее огорчали распри между Джеймсом и Френсисом. Джеймс, конечно, был сдержанно вежлив, Френсис – вспыльчив и упрям. Но Морган знала лучше, чем кто бы то ни было, насколько губительна религиозная вражда.

Вечером Морган пошла в библиотеку. Френсис сидел в своем любимом кресле с толстенным томом в руках и явно был недоволен ее появлением.

– Только не надо подозревать меня в приверженности еретическим взглядам лишь потому, что нас с твоим братом обвенчали по новому обряду, – без обиняков начала Морган и решительно уселась напротив Френсиса, – уверена, что, как только у Генриха родится сын, он вернется в лоно католической церкви и все распри мгновенно прекратятся. А сейчас лучше сдерживать свои эмоции и не болтать лишнего.

– Мы никогда не вернемся к прежнему! По крайней мере, Генрих Тюдор. Думаешь, он откажется от власти, которую приобрел, создав свою собственную церковь? Как же плохо ты знаешь людей!

– Не так уж плохо, если до сих пор мне удавалось справляться с Джеймсом. Не обостряй отношений, Френсис.

Он медленно отложил книгу.

– Не читай мне нотаций, Морган. Я не дурак. Я вовсе не собираюсь встать в центре Йорка или Уайтхолла и проповедовать свои взгляды. Но есть вещи, о которых нельзя молчать, сохранив свою честь.

Слова Френсиса смутили Морган: он не собирается заявлять о своих взглядах, но и отказываться от них не намерен.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала Морган примирительно.

– Я и не надеялся, что ты поймешь, – бросил Френсис, едва сдерживая гнев. – Ты подписываешь акты, признания, брачные контракты, словно счета от портного. Ни на минуту не задумываясь, что они означают на самом деле.

Морган подскочила, свалив на пол томик Аристотеля:

– Это неправда! Меня заставили подписать!

Френсис фыркнул:

– Заставили или нет, держу пари, ты задумывалась над этими текстами не больше чем на несколько секунд, возможно, даже не помнишь, ради чего заложила свою бессмертную душу.

.– А если бы задумалась? Что пользы? Вспомни, чем закончил Шон О’Коннор!

Он тоже поднялся и наклонился над громадным дубовым столом:

– Я знал, что ты припомнишь его в качестве веского аргумента. Надеюсь, Шон О’Коннор по крайней мере имел представление о том, ради чего страдает, хотя скорее выступал против власти английского короля, чем в защиту римского престола. Еретики и фанатики обычно подтасовывают факты, стремясь исказить истину в своих интересах.

– А ты? – Морган ткнула в него пальцем. – Чем ты отличаешься от Шона, или Генриха Тюдора, или от своего брата, например?

– Трудно сказать, – спокойно ответил он. – Во всяком случае, я себя не обманываю. И тебя не стану обманывать. Я хочу тебя. Прямо сейчас.

Морган удивленно распахнула глаза. Они с Френсисом так давно не были наедине, а если и прикасались друг к другу, то лишь в официальной, сдержанной манере, приличествующей родственникам. Она почти забыла, насколько опасным и неотвратимым может быть его необузданное желание – и ее собственная реакция на него.

– Ну что же? – Он все еще крепко держал ее за руку, но во взгляде появился намек на улыбку. Она молчала. Френсис принял молчание за согласие и, подойдя к двери, запер ее. Когда он обернулся, она все так же стояла у стола, не возражая, но и не поддерживая его.

– Ну? – повторил он.

– Я жду ребенка, Френсис.

Настал его черед удивляться. Но, справившись с собой, он расхохотался, запрокинув голову, весело и заливисто.

– Бог мой, я рад за Джеймса! Не думал, что у него это получится.

Он замолчал и вопросительно взглянул на нее:

– Надеюсь, ребенок от Джеймса?

– Разумеется, ты, чудовище! Думаешь, я могу ему изменить? – воскликнула она, но тут же понизила голос, опасаясь, как бы их кто-нибудь не услышал.

– Можешь, ты сама это знаешь. Только тебе следовало бы по-другому ответить: «Думаешь, я могу изменить ему с кем-нибудь, кроме тебя?» – Он привлек Морган к себе и осторожно снял платок с ее головы. – Я искренне рад, что Джеймс оказался настоящим мужчиной.

– Ты странно выражаешь свою радость, – возразила Морган. – А теперь отпусти меня, уже поздно.

– Уже поздно, и я тебя не отпущу. Только не рассказывай мне, что во время беременности вредно заниматься любовью – этот номер пройдет с Джеймсом, но не со мной. Если помнишь, ты уже носила моего ребенка, когда мы в последний раз занимались любовью.

– Это было так давно, я почти забыла.

Морган хотела, чтобы заявление прозвучало равнодушно, но, к своему удивлению, уловила и нем тоскливые нотки. Френсис, крепко обнимая ее за плечи, заставил взглянуть ему прямо и глаза.

– Действительно, давно, но я ничего не забыл, и ты тоже, маленькая лгунья.

И прежде чем Морган успела ответить, его губы прижались к ее губам, он приник к ней, приподнимая, целуя шею, плечи, ложбинку между грудей. Морган прижалась к нему всем телом, запуская пальцы в густую шевелюру, нежно покусывая мочку уха. Уступив, она медленно опустилась на ковер у камина.

– Черт побери, – прошептал он, – почему бы тебе хоть раз не помочь?

И она помогла, тихо посмеиваясь над его неловкостью и удивляясь своей. Но некоторое время спустя оба лежали обнаженные, и отблески огня в камине освещали их тела.

– Ты стала более женственной с тех пор, как мы виделись в последний раз, – сказал Френсис, накрывая ладонью ее грудь.

– А скоро я стану еще и толще, – вздохнула она, скользя взглядом по его длинному стройному телу и одновременно задумчиво перебирая шелковистые волосы на его широкой груди.

Он поиграл ее соском и лукаво улыбнулся:

– Твои желания всегда были абсолютно очевидны. Джеймса ты тоже так хочешь?